Бой, по звукам, уходил в сторону - туда, откуда пришли танки, стал приглушенней. А вскоре повеселевший голос Сальникова известил:
- Пятницкий, давай отбой. И не обижайся за композитора.
Тут-то, когда надо было извлекать из утроб орудий так и не использованные снаряды, укладывать их в ящики, чехлить пушки, вызывать из укрытий машины, загружать их, заботиться, чтобы славяне не забыли ни одной лопаты, не затеряли мешающие в бою противогазы,- вот тут-то Пятницкий увидел, до какой степени истомлены его люди, не сделавшие ни одного выстрела, насколько измучены его орлы-пушкари. Физически исчерпанные, они сидели на станинах, снарядных ящиках, просто на земле и бездумно наслаждались гудящей в теле усталостью.
Только лейтенант Рогозин был неестественно оживлен. Он присел на корточки возле провалившегося в забытье Пятницкого, тихонько толкнул его в плечо и, вынув изо рта трубку, сказал ссохшимся голосом:
- Роман, я вспомнил "Сомнение". Послушай.
Взбодрив кашлем дыхание, Рогозин стал насвистывать ошеломляюще неуместную сейчас, берущую за душу мелодию.
Роман послушал и сказал, тоже некстати, об ожившем в подсознании:
- Парторг дивизиона говорит, чтобы заявление в партию...
Рогозин без труда разобрался в состоянии комбата и отреагировал так, будто разговор у мотоцикла происходил с ним, а не с Грековым:
- Давно пора. Считай, что моя рекомендация у тебя в кармане.
Пятницкий измученно улыбнулся:
- Спасибо. Вот уже две. Одну Кольцов обещал.
А сколько надо? Две или три? Кто может дать третью? Вспомнил командира полка и убежденно решил: "Он, Григорий Петрович, даст". Сказать Андрею? Роман помял ладонью лицо, сказал устало:
- Поспать бы, Андрюха, а?
Глава семнадцатая
По нашим понятиям, Розиттен - самый настоящий хутор: домишко на три комнаты да несколько хозяйственных построек, но на "пятидесятитысячной" под условным знаком стояли мелконькие буквы "г. дв.", что означало - господский двор. Младший сержант Васин разъяснял эти сокращения по-своему. Но дерьмовым Розиттен с его кирпичными постройками и ухоженным садом ни с какой точки зрения не назовешь, тем более с военной - с полуночи за него бились. Немцы оставили Розиттен только на рассвете, когда соседний полк взял такой же господский двор Вальдкайм и навис над левым флангом частей, оборонявших Розиттен.
Ушли немцы поспешно, даже походную кухню бросили - на потеху одному дураку в обмотках. Сунул болван противотанковую гранату под крышку котла и заорал блажным голосом:
- В укрытие! Сейчас рванет!
Рванула вначале военная братия: кто за сарай, кто среди сучьев, срезанных осколками, растянулся - не хватало еще от забавы недоумка погибнуть. Кухню раздернуло бутоном, окутанные паром и дымом макароны повисли на кустах и деревьях. Так смешно, так смешно - живот надорвешь. Только смеяться никому не хотелось - взялись шутника разыскивать. Отыскали, потолковали маленько. Теперь, когда целиться будет, прищуриваться не надо.
Пятницкий пришел в Розиттен чуть позже этого спектакля. Поспешил к сараю, заранее присмотренному для наблюдательного пункта. Скорей бы на крышу взобраться. Знал, сейчас пехоту вперед выпихивать будут, успех развивать. А как его разовьешь, если впереди два километра поля без единого кустика, а за ним новый "г. дв." под названием Бомбен! Без артиллерии, как ни выпихивай, далеко не выпихнешь, на первой же меже залягут. Пристрелку быстрей надо.
На покалеченную, расшатанную взрывами крышу взобраться не удалось. Устроился на остатках сеновала. Разведчик Липцев с Женей Савушкиным быстро подтянули кабель с огневой, обеспечили связью.
Вытаскивать батарею в Розиттен не имело смысла. Для прямого выстрела Бомбен недосягаем, а раз так - лучше с закрытой. Пятницкий указал огневикам место посреди поля зеленеющей озими - метрах в пятистах от хутора. Не ахти как хорошо на открытом всем ветрам поле, но иного выхода не было. Зато вот она, батарея, с НП - как на ладони, а для немцев... Хоть и ободрало деревья минувшим боем, но не настолько, чтобы с той высоты, на которой вальяжно расположился Бомбен, разглядеть его батарею.
Неподалеку от огневой Пятницкого, где установкой пушек распоряжался Коркин, стала окапываться полковая батарея пятидесятисемимиллиметровых орудий. Большеголовый старший лейтенант в длинной шинели и со шпорами на брезентовых сапогах, отправив упряжки в укрытие, тоже прибежал в Розиттен. Досадливо посмотрел на Пятницкого: видимо, как и Роман, планировал для НП этот же сарай. Можно было бы и рядом с Пятницким, но и рядом проворонил опередил командир минометчиков. Вот он - подгреб уцелевшее сенцо под себя, щурится, пригретый солнышком.
Пехоту и впрямь пихать стали, подстегивать по телефону. Пятницкий мельком видел Игната Пахомова, еще каких-то пехотных офицеров, тоже, как и большеголовый, бегают, суетятся. Ну, суетятся, это непосвященному кажется.. Делают каждый свое, и то, что надо, быстро делают, поэтому в общей массе и похоже на суету.
С подготовкой исходных данных Пятницкий управился скоро, хотел было за пристрелку браться, команду на огонь подавать. Оглянулся еще раз на хорошо видную батарею - вот она, аж душа радуется, но представил зрительно траекторию, и душе этой не до радости стало - мурашки по коже. Розиттен в створе огневой позиции и занятом немцами Бомбена, по которому собрался стрелять, а деревья в Розиттене метров на пятнадцать вымахали! Как можно забыть про гребень укрытия! При этом прицеле...
Пятницкий торопливо, волнуясь, произвел расчеты и, глядя в сторону огневой, выискивая глазами Коркина, сердито покачал головой. Н-ну, Коркин, н-ну, Витя... Бить тебя некому, и мне некогда. При этом прицеле - прямо по кронам. Первым же снарядом славян, что за стенками сараев передышку устроили, перекалечишь. Придется орудия метров на триста назад откатить. Вот уж поматерятся огневики от новой, некстати свалившейся работы! "Студебеккеры" в рощу отогнали, пока вызовешь. Не-ет, никаких машин: на руках, только на руках, и как можно поспешнее. И снаряды на руках, хоть несколько ящиков, потом Огиенко на подводе перевезет. Крутнулся к связисту:
- Савушкин! Женька, трубку!
Схватил трубку, вызвал Коркина.
- Коркин, назад батарею! Слышишь? На триста метров. Гребень укрытия не позволяет. Торопись, Витя, потом ругаться будешь..
И без того не сладко на батарее, вставшей среди паханного и засеянного с осени поля, а тут. Что-то опять начал Коркин. Пятницкий взбесился прежде всего на себя: взводного, как девицу, уговаривает.
- Товарищ младший лейтенант, выполняйте приказ! Через десять минут доложить о готовности к открытию огня! Все!
Побурев, бросил трубку Савушкину. "Надо же, какой комбат стал",испуганно подумал Женя. А Пятницкий все кипел: Коркин старший на огневой, он должен наименьший прицел рассчитать и доложить командиру батареи. Раззява... Да и сам хорош, напомнил бы. Что касается срока - десять минут... Ничего, бойчее шевелиться будут.
Коркин сознавал свою вину, зашевелился. Шуганул расчеты к орудиям. Кинулись, покатили. Вязкая земля, не вышедшая в трубку озимь наматываются на колеса, утяжеляют орудия, но ребята катят, тужатся, из сил выбиваются, но катят. Глядя на эту картину, Пятницкий распорядился передать на "Припять", чтобы от нитки не отцеплялись, держали связь на ходу. Но и этого мало Взял у Савушкина трубку.
Коркин, позади вас небольшой участок кустарника, вербы, кажись, это место для первого орудия. Бегом с буссолью туда. Данные от этих кустов пересчитаю. Понял? Действуй!
Ошибку с выбором огневой Пятницкий заметил вовремя, предотвратил беду, но во что может вылиться смена позиции - и в ум не пришло. Рокировка орудий привлекла внимание какого-то пехотинца, и он понял маневр по-своему. Заорал:
- Пушкари драпают!
Да так заорал, будто ему в копчик неношеным сапогом пнули. Уж не тот ли, которому глаз заузили? По второму бы ему сейчас, чтобы поменьше видел.
Немцы, можно подумать, услышали взбалмошный крик, подогрели его ударили по Розиттену из "скрипачей". Затрещали деревья, в щепки разнесло пароконную двуколку, лошади запутались в упряжке и, волоча за собой дышло, с ошалелым ржанием понеслись в дыму через развалины скотного сарая.
К наблюдательному Пятницкого подбежал офицер в развевающейся плащ-палатке, выхватил пистолет, заорал что-то непонятное, плохо слышное на сеновале. Неужели и он подумал, что пушкари драпают? Кипит, аж пар идет.
Пятницкий спрыгнул с возвышения и увидел возле своего носа ствол пистолета, услышал захлебистые матюки:
- Сейчас же верни батарею! В пехотную цепь орудия! В цепь! Немедленно!
Такому и не объяснить сразу, такого еще успокоить надо. А успокоить только глотка на глотку, такого психа только глоткой возьмешь.
- Замолчать!!! - взревел Пятницкий, заранее настроившийся на этот крик. Так взревел, что в кашле зашелся.
Плащ-палатка сползла с плеча офицера, обнажила мятый-перемятый капитанский погон. Пятницкий было оробел, смутился своего нахальства, но преодолел себя, снова повысил сорванный, осипший голос:
- Не паникуйте, капитан! И не суйтесь не в свое дело!
Теперь впору капитану оробеть, каблуки соединить, подпрямиться в своем невеликом росте. И он впрямь шевельнулся, сделал попытку к этому. От властного крика могли же звездочки Пятницкого до подполковничьих увеличиться. Нет, не спутал лейтенанта с подполковником. Спятился шага на три, выдавил растерянно и злобно:
- Я т-тебе покажу, я те ..
И просвет один видел, и звездочки невеликие, коли такое выдавил. Просто сказалась военная косточка. Похоже, не ох как любил капитан выслушивать обалдевшее начальство. Что из того, что лейтенант. Если из корпуса или, не дай бог, из армии, то и лейтенант похлеще иного полковника бывает.
Капитан поспешил к полковым артиллеристам. На шум прибежал майор Мурашов. Измененного в лице Пятницкого узнал не сразу, а когда узнал, спокойно спросил:
- Что произошло, лейтенант?
Пятницкий задрал голову на верхушки деревьев:
- Гребень укрытия для моих "зисов" велик, а с их зарядом,- указал на полковую батарею,- саданут и всех тут покалечат. Надо менять позицию.
- Клюкин! - повернулся майор к вестовому.- Пулей туда, чтобы...
Клюкин не пуля и не снаряд. На поле за Розиттеном, там, где утвердилась батарея пятидесятисемимиллиметровых орудий, ахнуло, а через секунду - промежуток, нужный снаряду, чтобы пролететь шестьсот метров,ахнуло прямо над головами солдат, в ветвях древнего дуба. Посыпались сучья, черепки кровли. Солдат, возвращавший битюгов, всполошенных обстрелом "скрипачей", бросил поводья, приседая, схватился за враз окровеневшую голову. Мурашов чертыхнулся сквозь зубы, крупно пошагал за развалины.
Проклиная неловкие в беге и жаркие для весеннего дня ватные брюки, Пятницкий догнал Мурашова. Большеголовый старший лейтенант и капитан, под напором которого этот старший лейтенант успел выпустить пристрелочный снаряд, перестали размахивать руками, замолчали. Щуплый капитан подал Мурашову руку, а владелец длинной шинели и брезентовых сапог со шпорами настороженно уставился на свое непосредственное начальство. Мурашов хмуро посмотрел на старшего лейтенанта, бросил язвительно:
- Отличился? Отправляйся менять позицию.- Повернулся к капитану: - А ты почему здесь, Заворотнев?
Роман остановился в двух шагах, посмотрел на умаянного, растерянного капитана Заворотнева и подумал: "Полезет- вон в те кусты запросто кину". Но заляпанный грязью малорослый капитан не намерен был продолжать ссору с Пятницким. Только качнул головой с укором, усмехнулся, показывая вставной, самоварного блеска зуб. Где-то видел Роман этот зуб.
Мурашов сказал Пятницкому:
- Знакомься, артиллерист,- зам по строевой из третьего. Заворотнев. Их батальону вон там надо быть, а он тут околачивается, моей артиллерией командует.
Теперь Роман вспомнил, где видел золотой зуб - под Фридландом, роту этого капитана поддерживал. Тогда Заворотнев ротой командовал. Не встречались больше.
Зам по строевой из третьего пропустил замечание насчет того, где ему быть положено, сверкнул примирительно зубом.
- Ну, лейтенант, ты даешь! Не мог по-человечески-то?
- Вам надо было по-человечески. Один обормот завопил - и вы туда же.
Капитан перестал улыбаться, повернулся к Мурашову.
- Недолго припадочным сделаться. Нет хуже славянам остаться без артиллерии, а пушкари, изволь радоваться, сразу четыре пушки назад поперли. Хоть бы растолковал, а то как с цепи сорвался.
- Ты-то почему здесь, Заворотнев? - повторил свой вопрос Мурашов, не получивший ответа в первый раз Может, и не нужен был ответ, спросил, чтобы сказать следом: - Не трать время, пужни свою братву в окопы, мои уже за селом. Иначе немец скоро всех тут перемолотит.
Это верно, надо и Пятницкому от сеновала подаваться. Натура у человека такая - к хатам прижиматься Где-то этого не оспоришь, а здесь, на переднем крае, надо ломать натуру, иначе немец такого наломает.. Подождет, пока иваны поднапрутся, помедлит, чтобы немного разгулялись, осторожность свою, внимание утратили, остерегаться перестали - и врежет всем, что имеет в наличии. Напрасно, что ли, мины кидал, из шестиствольных пристрелочный залп сделал.
В стороне, где медсестра бинтовала только что раненного, собралась группа солдат Костерят артиллеристов, но беззлобно, по въевшейся пехотной привычке и больше для красноречия, чтобы обратить на себя внимание сестрицы. А ей не до их зубоскальства. Немолодой солдат, но и не старый еще, страдальчески скукожился, допытывается - шибко ли задело. Сестра успокаивает:
- Не волнуйся. Кожу да клок волос. Просто ударило больно.
Раненый огорченно помотал головой, у сестры даже бинт из рук выпал
- Ай-я-яй...
Не волновался солдат, что тяжело ранен, надеялся, что тяжело. Потому ответ не утешил, огорчил его.
Боец в расстегнутой шинели, с автоматом, перекинутым через плечо дулом вниз, ехидно скривил губы.
- Тебя, Боровков, весна отравила. В госпиталь тебе захотелось, на простыню стирану, чтобы утку и сестру на минутку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28