Россию охватила революция. Она представляла собой бушующее море, но не морской воды, а вонючих помоев. По этому зловонному морю братьям Меркуловым предстояло вести свою утлую ладью. Что было делать? Неужели капитану корабля в часы бури надо собирать матросов на митинг и спрашивать, куда и как вести судно? Конечно, нужна была диктатура, а вместо неё продолжало функционировать Народное Собрание. Впрочем, само правительство образовалось из пяти лиц — братьев Меркуловых, Еремеева, Макаревича и Адерсона.
В сущности, это была та же диктатура, но скрытая, получившая впоследствии имя «Торгового дома братьев Меркуловых». Название для правительства совсем не лестное…
Как не могли братья понять и столковаться, что оставлять себе два голоса из пяти не совсем удобно? Много лучше было бы верховную власть передать одному Спиридону, а Николаю предоставить министерские портфели военного и иностранных дел, которые он имел. А Народное Собрание нужно было или распустить, или собирать раз в год на месяц для контроля и утверждения смет.
Тяжело было и политическое, и финансово-экономическое положение нового правительства. Дело в том, что всё отчетливее становилась близость ухода интервентов. В Вашингтон посылалась депутация с просьбами удаления японских войск. А это было равносильно самоубийству Приамурского правительства. Было совершенно ясно, что с уходом японцев здесь водворятся большевики.
Для меня подобное решение было непонятно. Мне казалось, что надо хлопотать перед союзниками о создании на востоке белого буферного государства под общим протекторатом держав Согласия и под верховным водительством одного из Романовых.
Экономическое положение всех правительств, бывших во Владивостоке, зависело главным образом от количества застрявших во Владивостоке грузов как Императорского правительства, так и частных лиц. Но эти грузы начали расхищаться ещё при Розанове, и Меркуловым достались лишь крохи. Золотой запас, около восьмидесяти миллионов рублей, был передан Земским коммунистическим правительством Читинскому правительству Д.В.Р. Таким образом, касса нашего банка тоже была пуста.
БОЧКАРЁВ
Ещё в те дни, когда «товарищи», спустившись с гор, захватили власть в свои руки и устроили избиение арестованного белого офицерства на реке Хорь, я, гуляя по Светланке, увидел густую толпу, движущуюся от вокзала к Китайской улице. Толпа улюлюкала, как на охоте на волка.
Я стоял на возвышении на Китайской улице и при повороте толпы со Светланки увидал посреди неё пленника со связанными за спиной руками. Это был человек высокого роста, хорошего сложения, в черкеске, в казацкой папахе, лихо надетой набекрень. На его молодом и красивом лице не было и тени страха. Оно дышало презрением и гордостью.
— Белобандит! — кричала толпа. — Разорвать тебя надо! Сволочь!
Он шёл, как бы не слыша криков, не видя толпы.
— Кто это? — спросил я одного из прохожих.
— Правая рука казачьего атамана Калмыкова из Хабаровска.
— Попался, сукин сын! — пояснил мне другой. — И чего только время зря терять? Давно пора его либо на фонарном столбе повесить, либо на кол посадить.
Мне стало жаль несчастного пленника.
Как-то в одно из воскресений этот человек, столь мне понравившийся, появился в столовой Бирича…
Мы познакомились, и, сидя против него за завтраком, я не удержался сказать, что давно его знаю, и описал виденную картину.
— Я думал, что вам не миновать смертной казни, и сердечно рад видеть вас живым и в добром здравии.
С его появлением на даче и началось то событие, о котором я упоминал ранее. По отрывочным фразам я понял, что он приехал сюда неспроста, а с каким-то секретным предложением.
Оказалось, что Биричи давно знали Бочкарёва, когда тот был ещё капитаном парохода, делавшего рейсы по Амуру.
Появления Бочкарёва на даче стали частыми и сопровождались долгими совещаниями с Биричами, для чего они втроём запирались в спальне, даже позабыв про преферанс.
От меня эти переговоры долгое время скрывались, но однажды старик Бирич посвятил меня в свою тайну.
— Так вы говорите, что Бочкарёв произвёл на вас хорошее впечатление?
— О да. Первое впечатление было почти восторженное. Ведь, в сущности, его вели на казнь, а он шёл ясным соколом и таким орлиным взглядом смотрел на толпу, готовую его разорвать, что не только меня, но и всю толпу подчинил своей воле. Струхни он хотя бы на секунду, и его бы разорвали.
— А когда познакомились, очарование прошло?
— Конечно, Христиан Платонович, ко всему привыкаешь, привык я и к Бочкарёву. Но скажу определённо: он и теперь мне нравится.
— И вы не ошиблись в нём. И теперь он не падает духом, а придумал такой блестящий план защиты от большевиков, что я просто диву дался. Он говорит, что с уходом японцев отразить нашествие большевиков на Приморье — дело почти безнадёжное. Единственное, что надо сделать, — это захватить теперь же Камчатку, берега Охотского моря, Якутск и, двигаясь на юг по Лене, угрожать Хабаровской железной дороге с севера. И только тогда при совместных действиях с войсками Приморья возможно и поражение большевиков, и дальнейшее наступление на Читу и Иркутск. Лена как единственный путь сообщения с Якутской областью местами так сдавлена скалами, что если их укрепить, то получатся вторые Фермопилы. Что скажете про этот план?
— Я не военный, не стратег, но, насколько помню карту тех мест, думаю, что план говорит сам за себя.
— Очень рад, что вы так думаете. Теперь скажу, что и Меркуловы, особенно Николай, склоняются к данному предложению и предлагают мне стать во главе экспедиции.
— Почему же вам, а не Бочкарёву как его автору?
— Нет, вы не так поняли меня. Конечно, военная власть вручается Бочкарёву, но он будет на основании общих законов подчинён в административном отношении непосредственно мне как вновь назначенному генерал-губернатору Камчатки и всего Северного края.
— Почему же, скажите мне, Меркуловы в своём выборе остановились на вас? Ведь вы немолоды и, наконец, невоенный человек.
— Вот потому-то и назначили, что я великолепно знаю Камчатку и весь Северный край. А мои годы служат порукой, что я сумею удержать Бочкарёва от чрезмерных увлечений.
— Ну, а откуда же он наберёт себе армию? Ведь там население очень редкое?
— Она у него готова: к нему стеклись его бойцы из Хабаровска. Их около пятисот, и всё это испытанные люди, скованные дисциплиной и верящие в своего атамана.
— Ну, положим, это так… Но ведь для того, чтобы победить, нужны средства.
— Эх, батюшка, да ведь вся Камчатка засыпана золотом, и мы сумеем его достать. Помимо золота, там масса рыбы и оленины. Нужна мука, спирт и порох. Всё это Меркуловы дают в достаточном количестве, чтобы перезимовать двум-трём тысячам людей. Оружие и артиллерию тоже дают, а шкуры оленей будут и обувать, и одевать.
— Ну что же, дай Бог успеха, — сказал я Биричу, пожимая руку. — По правде говоря, хоть и кажется мне всё это сказкой из «Тысячи и одной ночи», но я искренне желаю вам успеха.
С этого дня по воскресеньям Бочкарёв стал появляться со своей супругой, женщиной из хорошей семьи. С ним почти всегда приезжал пожилой генерал, фамилию которого не могу вспомнить. Его Бочкарёв отрекомендовал мне как начальника штаба. Помимо генерала, приезжали и два адъютанта Бочкарёва и титуловали наших хозяев «Ваше Высокопревосходительство», что особенно нравилось Пелагее Петровне.
Во время завтрака и обеда разговоры вертелись главным образом вокруг деталей плана. Мечты Бочкарёва доходили и до захвата Бодайбо.
— Вот, Владимир Петрович, где неисчерпаемое богатство. Если бы нам удалось захватить прииски, золота хватило бы для ведения войны с большевизмом в большом, всероссийском масштабе.
— Раз это так, то вам следует с первых же дней установить аффинаж и чеканку собственной монеты, чтобы ею расплачиваться с золотоискателями. По вашим словам, там золото очень высокой пробы и его охотно продают по три три с половиной тысячи иен за золотник. Это даст семь-восемь тысяч барыша с пуда купленного золота.
— А ведь правда, — подхватил Христиан Платонович. — Ведь вы знаете аффинаж?
— О да, знаю по нашему банку. Это стоит грош, но нужны кислоты и химическая фарфоровая посуда. Наша небольшая лаборатория в две комнатки могла пропустить в год до двадцати пяти пудов золота. А вот чеканка мне незнакома, но нужен небольшой моторный молот. Золотые листы можно легко изготовить на прокатных станках.
— Эх, Владимир Петрович, бросайте-ка вашу меняльную контору и едем с нами. Там я вас назначу министром финансов. Все мы там разбогатеем, да и служением Родине замолим наши грехи.
— Нет, Христиан Платонович, хоть меня всегда интересовал север, но при таких политических условиях я боюсь его. Да при этом не очень-то и верю в ваш военный успех. Мне думается, что на севере, где больше инородцев, большевизм не успел ещё вполне расцвесть. От него население ещё не потерпело достаточно бедствий. Ведь смотрите, и здесь крестьянство стоит за большевиков, ещё недостаточно познав их. Русский человек своим глазам не верит, ему всё надо перетерпеть на своей шкуре. Вот почему я мало верю в успех вашего прекрасного плана, как и в то, чтобы Меркуловым с вашей помощью удалось отстоять Приморье от нашествия большевиков, когда уйдут японцы.
— Ну что ж, поживём — увидим, а складывать рук не будем, — возразил мне Бирич.
Отъезд был назначен на конец июля, и мы решили пока не оставлять дачу. Впоследствии отъезд экспедиции затянулся и только в конце августа Бирич с отрядом Бочкарёва на двух судах двинулся на Камчатку, к Петропавловску.
Мне, признаться, очень нравился план Бочкарёва, но я никак не мог понять, как это Меркуловы назначают бывшего каторжника генерал-губернатором Северного края. Ведь прошлое Бирича там известно. Даже откидывая в сторону его прошлое, я не остановился бы на этом выборе из-за склонности старика к рюмочке, а главное, не нравилось мне влияние на него жены.
Нет сомнения, что это она назначается на должность генерал-губернатора. Помимо этого, очень не нравились мне и открытые разговоры о возможности составить там личный капитал. Не эта ли мысль являлась главным двигателем решений и не заинтересован ли здесь лично был и «Торговый дом братьев Меркуловых»?
Но назначение Христиана Платоновича на высокую должность генерал-губернатора Камчатки мало отразилось на манере нашего хозяина держать себя. Он остался тем же добродушным и хлебосольным человеком, каковым и был, и только на радостях стал выпивать несколько лишних рюмок водки.
За неделю до отъезда Биричей Наташа сняла две комнаты в квартире Болдырева, а мы вернулись в нашу тёмную комнату над воротами. За несколько дней до отъезда сделал нам прощальный визит Бочкарёв. Он приехал с супругой и засиделся. Разговор вскоре привёл к его жалобам на тяжёлый и своенравный характер Пелагеи Петровны.
— Сам старик, — говорил Бочкарёв, — хороший, покладистый человек. Но ведь беда в том, что им командует жена, а это приведёт к таким столкновениям, что отравит нам всю жизнь.
— Ну что же, — сказал я, — придётся вам с ней по-дружески и конфиденциально поговорить, да так, чтобы после этого разговора она прикусила свой язычок.
— Да, — сказал Бочкарёв, — и мы с женой думаем, что без этого не обойдётся, благо и случай для разговора предвидится уже теперь. Генеральша потребовала отвести себе и мужу две лучшие каюты, указав номера. Я ответил письменно, что приказания Её Высокопревосходительства исполнены в точности, а сам переставил номера, так что лучшая каюта стала худшей. Завтра при погрузке выйдет первый скандал. Но я решил не уступать, а выдвинуть свои ультимативные требования.
На другой день мы пошли провожать отъезжающих. «Генеральша», видимо, была не в духе, а Бочкарёв шепнул мне:
— Был бой, но я остался победителем.
— Поздравляю с первой победой. Это несомненный залог дальнейших успехов.
Разговор пресёкся командой «смирно!». Войска вытянулись вдоль борта в две шеренги. На корабль входил военный министр Николай Меркулов.
— На караул! — И Меркулов под звуки «Коль славен» обошёл фронт.
После гимна Меркулов обратился к отъезжающим с короткой, но прочувствованной речью, покрытой дружным «ура!».
Мы вышли на берег и долго смотрели вслед удалявшимся кораблям.
Вскоре после меркуловского переворота знакомый нам японский генерал обратился ко мне с просьбой устроить ему комнату на той даче, где жили мы.
Я передал желание Биричу, и тот с большой готовностью уступил свой кабинет. Старик генерал прожил с нами недели две, ходил в японском кимоно, сандалиях и с веером в руках.
Был он по-своему очень любезен, но плохое знание русского языка делало это сожительство малоинтересным. Однако из немногих его фраз я понял, что через две недели последует переворот в Благовещенске, а через месяц — в Чите, что должно способствовать образованию белого буфера.
Это сообщение укрепляло во мне надежду на то, что японцы не покинут края. Я начал обдумывать вопрос о превращении своей меняльной конторы в банкирскую с отделениями в Харбине и в тех городах, которые войдут в буферную зону. В Чите и Благовещенске жило несколько служащих нашего банка, да и во Владивостоке место конторщика на Уссурийской дороге занимал хорошо мне известный и дельный служащий нашего банка, бывший управляющий Бугульминским комиссионерством, Сергей Андреевич Петров.
Но очень скоро все планы развеялись как дым. Японская политика приняла диаметрально противоположное направление. Японцы решили покинуть Сибирь, и образование буфера скрытно, но не без участия японцев приняла на себя советская Россия, прикрываясь флагом демократизма.
Никакого переворота в этих городах не произошло, а наш знакомый старик генерал, сочувствовавший Белому движению, вынужден был уйти в отставку и уехал, не простившись с нами. На его место был назначен молодой генерал. Он занял ту же квартиру и нанёс нам визит, отрекомендовавшись самым молодым генералом во всей Японии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52