Но поскольку Ветров как директор ранее подтвердил эту задолженность, то члены товарищества заплатили миллион после долгих и нудных переговоров, причём половину процентов пришлось сбросить.
Ветров же был настолько нахален, что поместил в газетах открытое письмо, обвиняя нас в узурпаторстве власти и говоря, что настанет момент, когда по его жалобе нас отдадут под суд.
К большому нашему удивлению, Бояновский, управляющий Русско-Азиатским банком, вопреки всякой этике принял Ветрова на должность товарища управляющего. Этот поступок объяснялся тем, что Ветров давал Бояновскому кредит в довольно крупном размере под векселя. Но ведь это составляло коммерческую тайну, не подлежащую оглашению, а потому мы решили оставить такой выпад без ответа.
* * *
К этому времени в Омске состоялся съезд управляющих нашими отделениями. Предстояло решить вопрос о выборе городов, где можно было бы открыть комиссионерства для утилизации наших служащих-беженцев. Все они получали содержание, ничего не делая, и только занимались кляузами и сплетнями. А выгнать весь этот ненужный люд не приходило в голову — так крепка была вера в то, что военное счастье переменится и все отданные красным города займёт Белая армия.
Решено было открыть комиссионерства в Харбине, во Владивостоке, в Благовещенске, Верхнеудинске, Хабаровске и Чите. Всех свободных управляющих мы распределили с соответствующим служебным персоналом. Но места для комиссионерств во Владивостоке и Харбине оказались незанятыми, так как не нашлись подходящие лица. Собрание упрашивало меня поехать в Харбин, но я отказался, будучи связан с министерством в Омске.
А в сущности, каким блестящим выходом для меня с семьёй было бы это назначение! Прими я его, не потерял бы своего состояния и вывез бы всю обстановку, смог бы получить под вещи две теплушки — на восток поезда шли пустые.
Политическое положение осложнялось. Сибирские крестьяне и рабочие, недовольные своим положением, начинали симпатизировать большевикам. Поэтому то тут то там вспыхивали восстания, направленные против Омского правительства, территория которого состояла из узкой полосы земли, по которой проходила Сибирская железная дорога, охраняемая чешскими войсками. Подчинялись Омскому правительству и города, расположенные по железной дороге, да и то не все. Например, Чита, Хабаровск и Семипалатинск находились во власти атаманов Семёнова, Калмыкова и Анненкова, которые подчинялись Верховному Правителю постольку, поскольку это было им выгодно.
Особенно много вреда приносил атаман Семёнов, останавливая в свою пользу военные грузы, направляемые из Владивостока в Омск.
Размышляя о политическом положении, прежде всего надо отдавать себе отчёт в том, существует ли на свете страна, которая была бы довольна своим положением, находясь беспрерывно около пяти лет в состоянии войны, а тем более гражданской.
Правота таких размышлений блестяще подтвердилась в докладе, сделанном ещё зимой прошлого года в Екатеринбурге доктором, пробравшимся через фронт из Уфы и побывавшим незадолго до своего бегства в Москве. Кажется, фамилия его была Брюханов.
Доктор рассказал о голоде, царящем по ту сторону фронта, у большевиков. Там не только не хватало продуктов, но не было медикаментов и мануфактуры. Всё население недовольно большевиками и ждёт не дождётся прихода Колчака.
Едва же Брюханов очутился по эту сторону фронта, как его поразило обилие продуктов. В то же время он заметил недовольство властью Омского правительства и страстное ожидание прихода большевиков.
В самом деле, чем же недовольны были наши крестьяне? Хлеба у них вдоволь, налогов они не платили. Их кубышки набиты деньгами, правда, кредитными. Но ведь и спекулянты наживали деньги не в золоте, а в кредитках и за ними охотились. Крестьян же, поднимающих цены на продукты, никто к спекулянтам не причислял.
За рабочими ухаживали, перед ними раскланивались и платили хорошие деньги. Если чем они и могли быть недовольны, так это наборами людей на военную службу.
Возможно, что народ жаждал прихода большевиков как средства прекращения братоубийственной войны. Но ведь её можно было остановить, только разбив большевиков. Однако была здесь и разница. Большевики обещали землю помещиков раздать даром. Колчак же откладывал решение этого вопроса до созыва Учредительного Собрания.
Уверен, что, разреши он этот вопрос в пользу крестьян, большевики были бы побеждены.
Погода стояла прекрасная, и перед отъездом я с двумя сослуживцами-экономистами, привезёнными мной из Екатеринбурга, отправился искупаться в Иртыше. Иртыш — река необыкновенной мощности, с сильным течением, так что плавал я с опаской, да и то недолго.
Искупавшись, вернулся в министерство, дабы проститься с Иваном Андриановичем, который тут же пригласил меня позавтракать в кабинете.
Мне думалось, уж не хочет ли он опять настаивать на моём назначении директором Кредитной канцелярии, но, слава Богу, обошлось без этого. Зато среди разговоров за завтраком я позволил себе высказать опасения за наше продвижение к Москве: не попятились бы мы назад.
— Что вы, что вы! — воскликнул Михайлов. — Я ни на минуту не сомневаюсь в нашей окончательной и полной победе! — И тут же, вскочив со стула, начал указывать на карте, в каком направлении последует в ближайшем времени решительный удар.
ПЕРЕЕЗДЫ И ВСТРЕЧИ
Возвращались мы в вагоне Государственного банка бесплатно, и я очень сожалел, что не поехал экспрессом, ибо путешествие продолжалось более двух суток. Оказалось, что работа транспорта налажена ещё не вполне. В этом же вагоне ехала дама с выздоравливающим после ранения в руку сыном. Это оказалась баронесса Таубе, знакомая мне по Симбирску. Но тогда она была совсем молодой худенькой женщиной, обладавшей сильным голосом и чудными чёрными очами. Очи и голос остались теми же, но из худенькой она превратилась в пожилую полную даму. Жила она концертами и с этой целью отправлялась в Тюмень.
Ехали мы не спеша и на одной станции, где застрял наш поезд, решили устроить пикничок.
Железнодорожный сторож поставил нам самовар, сторожиха приготовила яичницу, и мы весело и с аппетитом позавтракали.
На этот раз героиней дня была моя дочурка Наташа. Она перешла на второй курс Горного института и только что вернулась из Перми, куда ездила с матерью, дабы сдавать экзамены на второй курс юридического факультета.
Пантелеев, управляющий нашим банком, ни за что не согласился отпустить мою дочь и жену в гостиницу и приютил у себя.
— Откуда у тебя такие способности, моя дочурка, вот уж не в папеньку пошла.
— Зачем же, папа, ты на себя клевещешь? Ведь ты сам же мне говорил, что окончил реальное первым учеником.
— Так-то оно так, Наташенька, но ведь реальное никак нельзя сравнивать с двумя факультетами, на которых ты состоишь единовременно.
Зато Толюше наука не давалась. Не то чтобы он был ленив или неспособен, но просто не везло из-за переживаемых событий. Вот и теперь он был призван и должен бросить Горный институт. Слава Богу, что удалось его определить в артиллерийское училище, куда на днях он должен ехать.
За время отсутствия в моей квартире по просьбе жившего у меня полковника Тюнегова состоялось заседание военного совета под председательством генерала Дитерихса. Это заседание было обставлено большой таинственностью.
На этом совещании, очевидно, решался вопрос, принимать Дитерихсу командование над армией или нет. Вопрос этот был решён положительно, и вскоре он командование принял.
Несмотря на вроде бы благоприятное для дела решение, указывающее на надежду победить, Тюнегов после заседания подошёл к моей жене и сказал:
— Знаете, я всё же посоветовал бы вам продать всю обстановку и уехать в Омск.
Жена передала мне эту фразу. Но как решиться всё продать и бросить службу в банке только на основании совета юного полковника?!
Во время моего последнего пребывания в Омске под Екатеринбургом был расположен на отдых Литовский уланский полк, квартировавший ранее в Симбирске, где мы часто устраивали для офицеров вечеринки и обеды, а для симпатичного командира, князя Туманова, и картишки.
Конечно, все уцелевшие офицеры, знавшие нас, приехали с визитами, и наш дом вновь наполнился весёлым звоном шпор. Из прежних офицеров полка частенько бывали фон Братке, Фёдоров, Ключарёв. Познакомились мы и с их молодыми жёнами и новым командиром полка, красавцем Ашаниным. Последний обратился к моей жене с просьбой принять на хранение два полковых штандарта. Жена дала согласие, и мы поместили в кладовой нашего банка два огромных ящика.
Советы Тюнегова остались в памяти, почему я предложил жене проехать со мной в Омск и осмотреть как город, так и те две комнаты, что я приказал отделать для себя в помещении банка.
— Если, — говорил я, — ты найдёшь возможным поселиться там, то я исполню просьбу Михайлова и переселюсь в Омск, отказавшись от Екатеринбурга, и, получив теплушку, перевезу бoльшую часть нашей обстановки.
Жена согласилась, и в конце мая мы поехали в Омск с дочуркой. Эта поездка особенно улыбалась жене. Толя уже находился в юнкерском училище, и предстояло свидание с ним.
Поэтому, не откладывая, мы воспользовались даровым проездом в вагоне Государственного банка и двинулись в путь.
В Омске нас встретил Мика, призванный на службу прапорщиком запаса артиллерии. Ему тогда было уже пятьдесят пять лет.
Моим спутницам Омск понравился. Особенно приятна была для них уличная сутолока…
Квартира оказалась тоже приемлемой.
Жена была рада повидаться с симбирцами: с семьёй доктора Крузе, с доктором Грязновым, который после нашего отъезда из Симбирска развёлся с женой Елизаветой Александровной, был где-то на западе врачебным инспектором и, наконец, перевёлся в Омск, где успел жениться на очень миловидной докторше.
У него как у хорошего акушера практика была большая. Он, разыскав нас, настоятельно просил в этот же вечер побывать у него, пообещав собрать симбирских знакомых.
В Омск он попал ещё до гражданской войны. Квартира у него была приличная. Обстановка тоже была хороша, и я радовался за приятеля. После тяжёлой семейной жизни с первой женой он был теперь счастлив.
В этот приезд я вторично посетил «дворянский монастырь» Белякова, где ютились многие симбирские дворяне. Ему каким-то чудом удалось угнать из своего имения целый табун, чуть ли не сто голов чистокровных лошадей, и с большим успехом пускать их здесь на бегах.
Я был счастлив, что мне удалось ему помочь финансово, учтя векселя на девяносто тысяч рублей.
«Дворянским монастырем» прозывалась его небольшая квартира, в которой ютились: Леонид Иванович Афанасьев, Дубровин, князь Александр Николаевич Ухтомский и Саша Мещеринов. Приятно было их повидать и вспомнить старое привольное житьё.
Частенько забегал к нам милейший Владимир Александрович Варламов. Встретился я и с Михаилом Михайловичем Головкиным. Он пировал со своими сослуживцами на пароходе и поздравил меня с проведённой реформой уничтожения керенок.
— Мог ли я думать, когда мы жили в Симбирске, что вы окажетесь таким финансовым деятелем? Когда я вас слушал на съезде, то просто руками разводил — так много вы сообщили нам интересного и нового.
В этот же приезд я встретил на улице Фёдора Александровича Головинского, занимавшего во время революции должность симбирского губернатора, за что большинство беженцев относились к нему не вполне дружелюбно. Он сильно постарел и пополнел. Встретил я в сквере и знаменитого Васеньку Теплова, сильно обрюзгшего, но мало изменившегося. Он всех ругал, по-прежнему пил и скандалил.
Побывал на завтраке и у Николая Александровича Мотовилова. Он жил с семьёй в отдельном домике. В Омск Мотовилов перебрался в начале революции, сбежав со своего вице-губернаторского поста и заняв здесь должность страхового инспектора. Его жена ещё сильнее располнела, а дочурка превратилась в юную красавицу с целым хвостом поклонников.
Он намеревался заняться колбасным делом и просил кредит на оборудование колбасной фабрики.
— Что же, Николай Александрович, дело, конечно, хорошее, но немного не вовремя начинаете.
— Почему не вовремя?
— Потому, что надо было об этом думать год тому назад. Теперь вы были бы миллионером. Начинать же сейчас нельзя, ибо слишком неопределённо и неустойчиво политическое положение.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать, что моя вера в конечный успех Омского правительства начинает колебаться.
— Полноте пораженчествовать, — вмешался в разговор Гельдшерт, товарищ прокурора Симбирского суда, сын старика Гельдшерта, которого солдаты разорвали на станции Инза, — я и мысли не допускаю о победе большевиков.
В этот же приезд удалось повидаться и с Эбулдиновым. Дмитрий Михайлович устроился в Министерстве юстиции и продолжал заниматься адвокатурой. Он почти не изменился, но зато сильно постарела его жена Анна Ивановна.
Пришлось с Эбулдиновым встретиться и на собрании пайщиков Волжского товарищества, куда он был приглашён юрисконсультом. Я же на собрании председательствовал.
Отчёт Эбулдинова казался блестящим. Из двух миллионов рублей капитала Кузмичёв с Мельниковым сумели за полгода сделать пятнадцать миллионов. Товарищество занималось почти исключительно поставками в армию. Все члены ликовали, но моя поправка к отчёту указывала, что радоваться, в сущности, было нечему. Поправка состояла в сравнении курса денег. Когда начинали дело, стоимость рубля была равна десяти копейкам, а теперь рубль упал до двух копеек. Выходило, что вначале мы имели золотом двести тысяч рублей, а теперь — не более трёхсот. Конечно, хорошо, но не так блестяще, как указывает отчёт.
Всё же, несмотря на эту поправку, настроение пайщиков было хорошее, и заседание закончилось весёлым ужином в «России».
На другой день я побывал с визитом у Михаила Петровича Мельникова. У него за завтраком я встретил бывшего юрисконсульта нашего Симбирского отделения Михаила Алексеевича Малиновского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52