Будьте осторожны!
И мои ребята начинали терять уверенность в себе - отставать, выскакивать вперед, беспорядочно маневрировать, - на них действовала фраза "Будьте осторожны!".
Поняв эту психологическую особенность, я отказался от предостерегающих команд, взял на вооружение только зовущие к действию: "Атакуем, прикройте!" и поведение летчиков изменилось.
Итак, парой сбили пять фашистов в одном бою.
Филиппов был возбужден, много говорил. Что касается меня, то я уже научился сдерживать свои эмоции. Это тоже искусство. Как и когда оно приходит - понял при одной удивительной встрече, оставившей глубокий след в душе.
Вблизи аэродрома находилась кузница. Оттуда целый день доносились удары молота о наковальню. Как-то на досуге мы с Кирилюком решили заглянуть туда. Кузнец - пожилой мадьяр - как раз подковывал чью-то лошадь. Работал размеренно, сосредоточенно, не отвлекаясь, но и, как нам казалось, без особой увлеченности: во всяком случае, на его морщинистом лице трудно было заметить признаки удовлетворения своим трудом. Но зато как он работал! На него любо было смотреть. Четкость, точность, ни одного лишнего движения. Удар - ухналь вбит. Еще удар - ухналь вбит. Артист!
С невозмутимым видом кузнец подковал три ноги, принялся за четвертую, но, взглянув на нас, улыбнулся и предложил нам закончить начатую им работу. Подобным делом мне никогда не приходилось заниматься, однако руки, с детства знавшие всякие инструменты, сами потянулись к молотку. Поплевал я по-крестьянски на ладони, решил показать, что и сам не лыком шит. Да не тут-то было: удар - ухналь на полу, второй - ухналь согнулся, пришлось его вытаскивать щипцами.
- К любому делу привыкнуть надо, - сказал на ломаном русском языке старый мадьяр и дружески мне улыбнулся. Ему не хватало русских слов, зато я нашел их: привыкнуть, приспособиться, приноровиться. Война приучила, приспособила, приноровила меня к моему ремеслу, она, с ее жестоким и неумолимым законом выживает сильный и опытный, - заставила хорошенько изучить секреты боевого мастерства.
Любопытно, что раньше, вернувшись с задания, мы, бывало, возбужденно рассказывали о полете.
А сейчас? На второй день после нашего с Филипповым боя встречаю побывавшего со своей шестеркой над передним краем Митю Кравцова.
- Ну, что там? - спрашиваю.
- Да ничего особенного, - спокойно ответил он.
А чуть позже узнаю, что наша шестерка встретила сорок "фоккеров", разогнала их, заставила повернуть вспять. А на земле догорали три вражеские машины.
"К любому делу привыкнуть надо" - вспоминали мы слова старого мадьяра-кузнеца. За этими словами - многолетний опыт труженика-мастера.
...А напряжение боев растет.
Если совсем недавно мы вели бой с двадцатью шестью стервятниками, шестерка Кравцова - с сорока, то 24 декабря восьмерке Петра Якубовского пришлось иметь дело с пятьюдесятью ФВ-190. Финал был тот же: три "фок-кера" уничтожены, остальные ушли, не выполнив своей задачи.
Наши действия вызвали, естественно, одобрение со стороны вышестоящего начальства. И не только одобрение. Некоторые летчики управления дивизии захотели принять участие в воздушных схватках. Был в их числе и майор Ковалев. Он обладал отличной техникой пилотирования, но в боях участвовал редко, опыт растерял.
Попросился Ковалев в нашу эскадрилью.
Мы не особенно радовались, когда у нас появлялся человек, летающий от случая к случаю. А Ковалев - инспектор-летчик. Он, конечно, считает, что больше нашего все знает и все умеет, претендует на самостоятельность в действиях. А мы вынуждены посылать на его прикрытие своих лучших бойцов.
Помнится, как однажды командир дивизии полковник Селиверстов тоже решил испытать себя в бою. До этого он длительное время не летал. И вот, несмотря на то что раньше комдив был превосходным летчиком-истребителем, его поразили несколько раз. Потом он захотел действовать в нашей эскадрилье охотников. Мы прямо ахнули: этого чудесного человека надо было сберечь любой ценой. Мы выделили для комдива лучшего ведомого - Василия Калашонка и еще пару для прикрытия и тем самым ослабили боеспособность эскадрильи.
Теперь Ковалев...
Я без энтузиазма отнесся к его желанию. Чувствовал, что со мной согласны и мой заместитель Виктор Кирилюк, и командиры звеньев Василий Калашонок, Борис Горьков. Мы не были уверены, захочет ли он в дальнейшем летать с нами. Это не то что Маслов, Козлов, Кисляков, Филиппов, Гриценюк, еще в Югославии вернувшийся в строй после ранения... Для них эскадрилья - дом родной. В ней они выросли, закалились, возмужали.
Вот даже Чебаков заметно подтянулся. Он постепенно приобретал необходимые бойцовские качества. Правда, с ним пришлось крепко поработать. Мы с Кирилюком всем уделяли много внимания, работая с каждым летчиком отдельно. В этом нам помогали партийная и комсомольская организации, заботившиеся о том, чтобы в эскадрилье все стали мастерами маневра и огня. Но особенно много пришлось заниматься с Чебаковым. В авиацию он пришел в двадцать семь лет - человеком со сложившимся характером, устойчивыми привычками. Воздушная круговерть поначалу была ему просто не по нутру. Пришлось терпеливо внушать ему то, что нами было основательно усвоено в девятнадцать-двадцать лет. Мы знали, что начинающий истребитель остро переживает первые боевые вылеты. Тут выручает только собственный опыт.
Много раз мне, Кирилюку, Горькову, Калашонку приходилось беседовать с Чебаковым, разбирать его боевые вылеты. Летали с ним вместе и на задания, где, обеспечив надежное прикрытие, давали ему возможность полностью проявить себя. В конце концов он, как говорится, втянулся в наше дело, в нем пробудились активность, инициатива; развивая их, мы помогали ему стать настоящим летчиком-истребителем.
Не хотелось нам брать в эскадрилью Ковалева - и неспроста.
Назначили к нему ведомым Калашонка. Это был наш самый надежный щит. Если прикрывает Калаш - можно ничего не бояться, смело вступать в бой.
Но такому ведомому нужен был и ведущий под стать. А вот этого обстоятельства мы не учли, о чем потом горько сожалели.
Ушли мы на прикрытие наших войск. Патрулировали тремя ярусами: внизу Кирилюк с четверкой, над ним - моя пара, надо мной - Ковалев с Калашонком.
Вначале все шло спокойно. Но вот пронеслась парочка "мессеров", вслед за ними - четверка. Я дал очередь, четверка ушла вниз, где был Кирилюк и его ведомые, тот сразу же устремился за ней.
- Керим, отставить! Это приманка! - передал я по радио, увидев вдали многочисленные точки - сюда шла армада "фоккеров".
И тут взволнованно закричал Ковалев:
- "Мессеры", "мессеры"!
Я ничего не успел ему ответить, смотрю - он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост "мессершмитту", тянуться за ним. Калашонок видит: все выходит неладно, их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может командир есть командир.
Ковалев, еще не догнав "мессер", кричит:
- Атакую, прикрой!
Где Ковалев - неизвестно, ушел куда-то в сторону, клюнул на приманку.
Наша шестерка вынуждена встретить грудью в несколько раз превосходящую нас группу "фоккеров" и "мессеров". Ребята дерутся смело. Кирилюк поджигает "мессер", от чьей-то меткой очереди задымил "фоккер", а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. Где они, что с ними?
А попали они в ловушку. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул:
- Коваль, сзади "мессер"!
А тот и ухом не ведет - стреляет по "своему" фашисту, который, поняв, видимо, с кем имеет дело, просто-напросто играет с ним в кошки-мышки.
Стреляет Ковалев, а сзади к нему тихо, без огня, подкрадывается коварный фашист. Еще мгновение - и сразит командира. Верный Калашонок молнией устремляется к ведущему и, не имея возможности атаковать врага, становится между ним и машиной Ковалева, весь заряд "мессершмитта" принимает на себя. Его "ястребок" заштопорил, пошел к земле. Ковалев, не разобравшись в чем дело, закричал:
- Сбил, сби-и-ил!
А раненый Калашонок с большим трудом поставил машину "в горизонт", как говорят летчики, и поковылял домой.
Ковалев осмотрелся - нет ведомого. Бросился его искать, нашел, пристроился. Они пошли на свой аэродром. С пулей в правом бедре, истекая кровью, Калаш кое-как приземлился. Когда мы вернулись, его уже увозила санитарная машина. Вечером навестили Василия, узнали все подробности их злополучного боя, вызвавшего у нас много раздумий.
: Все, что случилось с Ковалевым, даже отдаленно не напоминало мне действия наших ребят в Адлере. Они были зелеными, неопытными, легко увлекающимися. Но и тогда уже больше всего боялись допустить, чтобы кто-то из-за них пострадал. Они всегда думали о тех, кто был рядом.
Как же мог такой бывалый летчик-инспектор забыть об этом? Объяснение найти было трудно.
Зато в действиях Калашонка узнавалась хватка наших лучших летчиков. Вот уж молодчина - не думал о себе, бросился на выручку ведущему. Не впервые он так поступает. Он много раз был ранен, когда прикрывал еще майора Краснова. Но тогда было совсем иное дело: оба мастера воздушного боя стоили друг друга.
Слава летчику-истребителю дается не легко. Видимо, Николай Ковалев сразу и окончательно убедился в этом. Он ушел от нас, и больше мы его не видели. Человек признал свою слабость, это, как известно, тоже требует мужества. Мы надолго лишились Калашонка. Но не испытывали зла к Ковалеву. Так уж несуразно все получилось у него...
К нам в Кишкунлапхазу прибыл новый заместитель командира дивизии - бывший командир 866-го полка подполковник Степан Никифорович Кузин.
Мы сразу- заметили в нем много общего с Онуфриенко: такой же простой, доступный, человечный, любит побалагурить, но умеет и делу научить.
Во время беседы со мной о том о сем подполковник Кузин вдруг спохватился:
- Да, чуть не забыл, тебе привет передавал Саша Колдунов. Кстати, на его счету уже двадцать девять сбитых. А у тебя сколько?
- Двадцать семь...
- Вот видишь, отстаешь... Подтягивайся, к следующему моему приезду должен обогнать Александра...
Разговор закончился, но в душе моей вспыхнула искра соперничества. Мне захотелось к новому приезду Кузина иметь больший счет, чем у Колдунова.
Через неделю подполковник Кузин снова появляется у нас:
- Как дела, Скоморох?
- Двадцать девять сбил-догнал Колдунова.
- Эге, у него уже тридцать три...
Такие разговоры вел он и с Колдуновым, как бы вызывая нас на соревнование. И постепенно так "завел" нас, что мы стали ревностно следить за боевыми успехами друг друга, что невольно подтягивало, мобилизовывало.
Может быть, этим и объясняется тот любопытный факт, что к концу войны на счету каждого из нас будет ровно по 46 лично сбитых фашистских самолетов.
В конце декабря развернулись ожесточенные бои за Эстергом. На этом направлении действовал и 4-й механизированный корпус генерала В. И. Жданова. В районе Бички продвижение корпуса затормозилось. Меня с Филипповым послали на разведку. Погода пасмурная. Местность под нами разнородная - лощины, овраги, лесистые взгорья.
Мы подошли к переднему краю, связались с КП корпуса. В ответ слышим:
- Скоморох, Скоморох, я -Жданов, пройдись в глубину немецкой обороны, посмотри, что там.
А мы с Филипповым тем временем обнаружили в лощинах немецкие танки.
- Я - Скоморох, впереди вас, километрах в трех,- вражеские танки.
- Много их?
- Более двадцати в одном месте, столько же в другом да около пятидесяти пушек.
- Вас понял. - Но в голосе нет прежней твердости: неужели сомневается в достоверности донесения?
Решили с Филипповым пройтись на бреющем. По нас дали дружный залп вражеские зенитчики. Ну какие могут быть тут сомнения?
В это время слышу по радио голос генерала Толстикова:
- Скоморох, следуйте на аэродром, заправьте баки и повторите все сначала.
Через некоторое время мы снова были над тем же местом. Уже наступило утро, и стали видны как на ладони танки, орудия и другая боевая техника. Все - в боевой готовности.
Доложил Толстикову.
- Штурмуйте артиллерию! - последовал приказ.
Мы устремились вниз, но гитлеровцы успели дать мощный залп по нашим войскам. Это разозлило меня и Филиппова, мы один за другим произвели три захода, обрушив на головы врага весь наш боезапас.
Снова слышим голос Толстикова:
- Скоморох, сможете навести штурмовиков?
Скосил глаз на топливомер - стрелка приближается к нулю.
- Я - Скоморох, горючего маловато.
- Постарайтесь помочь штурмовикам.
И тут слышу голос Георгия Ковалева:
- Я - "Лев-3", скоро будем.
Мы встретили их, навели на цели и кое-как успели добраться домой. В баках моего истребителя бензин закончился на выравнивании.
Штурмовики прекрасно справились со своим делом, помогли механизированному корпусу обойти вражескую группировку с флангов и разгромить ее.
Когда мы с Филипповым вылетели в третий раз и прошлись над теми же лощинами - увидели настоящее кладбище разбитой боевой техники.
Генерал В. И. Жданов, знавший меня еще с той поры, когда на выручку мне пришел Онуфриенко, поблагодарил нас с Филипповым. После войны мы встречались с ним много раз. И всегда генерал Жданов, обращаясь ко мне, говорил "Скоморох", это напоминало ему, да и мне, дни нашего боевого взаимодействия в годину грозных испытаний.
...С напряженными боями войска 3-го Украинского фронта вышли к Дунаю севернее и северо-западнее Будапешта, это привело к окружению 188-тысячной группировки фашистских войск. Венгерское правительство во главе с Ф. Салаши, прячась от своего народа, перебралось в Австрию.
Советское командование, стремясь избежать кровопролития и предотвратить разрушение Будапешта, 29 декабря направило в расположение окруженных вражеских войск парламентеров - капитанов И. А. Остапенко и Миклоша Штейнмеца.
Гитлеровские изверги совершили гнусный акт - расстреляли обоих парламентеров. Еще ничего не зная об атом преступлении, летчики нашего корпуса старшие лейтенанты Н. Шмелев и П. Орлов пять раз прошли на бреющем над городом, сбросив около полутора миллионов листовок, в которых были изложены условия капитуляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41