Проголосовали единогласно.
Баботин поздравил меня с принятием кандидатом в члены ВКПб).
...Будет в моей жизни еще много встреч с разными людьми. Но ни одна не сравнится со встречей с майором Григорием Онуфриенко.
Будут в моей жизни и другие радостные события, но ни одно не сравнится с событием, происшедшим 14 июня 1943 года.
Будут в моей жизни и другие памятные, дорогие сердцу места, но ни одно не сравнится с Нижней Дуванкой.
Здесь произошло мое второе рождение - я стал коммунистом.
Значительнее этого в жизни ничего не могло и не может быть!
Окрыленный доверим товарищей, выросший на целую голову в собственных глазах, я вместе со всеми готовился к грядущим боям. Все жили ожиданием новых больших событий. Сражение за Советскую Украину только начиналось.

Глава V. Небо Курска и Донбасса
Жизнь на войне полна неожиданностей. Наутро, после партийного собрания, я проснулся с мыслью о боевых вылетах, а тут на пороге дежурный офицер:
- Старший сержант Скоморохов, в штаб!
- Зачем? - механически спросил я.
- Там все узнаете...
"Что еще стряслось?" - екнуло сердце.
Наскоро умывшись, спешу в штаб.
Там меня встречает улыбчивый майор Бравиков.
- Поздравляю, Скоморохов! Ты назначаешься заместителем командира эскадрильи и направляешься в тыл на курсы начальников воздушно-стрелковой службы полков.
Опешив от таких новостей, я не сразу сообразил, что у меня больше оснований огорчаться, чем радоваться. Повышение по службе всегда приятно, но когда оно связано с отправкой на шестимесячные курсы, которые не имеют никакого отношения к твоим новым должностным обязанностям, тут поневоле задумаешься.
Я бросился к командиру полка.
Алексей Дмитриевич встретил меня с невозмутимым видом. Он сказал:
- Другого выхода нет. На курсы нужно послать опытного, боевого командира эскадрильи или равноценного заместителя. А я не могу никого отпустить назревают очень большие события. Ослабить сейчас руководящий состав эскадрилий было бы непростительной ошибкой. Вот и пал выбор на тебя. Поучишься, вернешься - будет у тебя новая должность.
- Значит, назревают большие события, а меня - в тыл... Чем же я заслужил такое?
- Заслужил. Кроме тебя, мне некого сейчас повысить в должности, чтобы послать на курсы. А приказ надо выполнить.
Никакие мои доводы не могли поколебать Мелентьева в правильности принятого им решения. Удрученный таким поворотом дела, я про себя решил: "Ладно, деваться некуда. Поеду. Но любой ценой вырвусь обратно".
Командир полка, видя мое состояние, как бы между прочим заметил:
- У тебя ведь на Волге старики живут?
- Волга большая, а мои родители - в Астрахани.
- Ничего страшного. Сколько дней дали тебе на дорогу?
- Три.
- Скажи Бравикову, пусть добавит еще два, навестишь стариков.
Ух, и хитрюга наш комполка! Рассчитал точно: кто же откажется от такого?
Но... назревают большие события. А я в стороне... Мелентьеву нетрудно было догадаться, о чем я думаю:
- Хватит, Скоморохов, и на твою долю больших событий. Езжай, учись. Передашь начальнику штаба курсов полковнику Мееру привет от меня. Он был начальником авиационного училища, когда я там служил командиром отряда.
"Обязательно передам... Меер мне и поможет", - подумал, прощаясь с командиром.
И вот я снова в городе моего детства. Милые сердцу кривые улочки, знакомая до боли облезлая, покосившаяся мазанка... Я приближался к ней, сдерживая себя, чтобы не броситься вприпрыжку, как в детстве. А сердце стучит все учащеннее, и трудно его унять.
Святое чувство возвращения к родному очагу... С чем сравнишь его, как расскажешь о нем?
Я толкнул рукой дверь - и только сейчас заметил замок. Душу наполнила тревога. Тут появилась у калитки мать Жени Чайкина.
- Вам кого, молодой человек?
- Да вот хотел повидать Михаила Ивановича и Елену Лазаревну...
- Так они на реке, с полчаса как ушли. А вы кто же им будете?
- Да так... - ответил я и бросился к Волге. По дороге оглянулся - Чайкина застыла, пораженная: тропинку, по которой я побежал, знали только жившие здесь мальчишки.
Вот он, родной берег моей любимой реки! На мгновение забыто все, чем я жил последние три года. Только Волга и я. Она неудержимо манила к себе ласковым накатом волны, солнечной отмелью, речным раздольем!
- Дядя, дядя, вы с войны? - вдруг дернула меня за гимнастерку чья-то слабая ручонка. Оглянулся - большеглазая белокурая девочка.
- Тебя как звать?
- Маша.
- Маша?!
- Да, а что?
- Ничего, девочка, на вот тебе шоколадку, беги домой...
Малышка понесла домой подарок.
Почему такой теплотой отдалось в груди имя Маша? Я хотел встретиться с ней, как с другом детства. А тут неведомая до сих пор волна обдала всего томительно-сладостным жаром...
Бегу вдоль берега Волги. Вот уже знакомое устье речушки Дармы - обычно в ней мы ловили рыбу.
Да, но где же отец с матерью?
Вот она, наша лодка! Отец на веслах, мать - на корме, правит. Кричу, чтобы пристали к берегу.
Услышали меня, приблизились:
- А что там, подвезти вас?
У меня словно комок в горле застрял, не могу слова сказать.
Не узнали меня. Да и как узнать - уехал от них оборванцем, а тут стоит стройный худощавый военный, в портупее, добротных сапогах...
Материнское сердце - чуткое.
Лодка вдруг резко развернулась. Пошла к берегу.
Слышу взволнованный голос матери:
- Греби скорее, отец, это наш Коля.
Я почти на руках вынес мать из лодки - какая же она маленькая, худенькая... Помог сойти на берег отцу. Трудно им жилось. Или, может быть, это я так окреп?
Скорее всего - и то и другое.
Слезы, объятия, опять слезы. Я как мог успокоил родителей, снова усадил их в лодку, налег на весла, и мы направились домой. Очень хотелось половить рыбу, но разве до этого!
Дома отец и мать не знали, куда меня усадить, чем угостить. А я, осмотревшись-освоившись, стал рваться на улицу, к знакомым, к Маше.
Удивительно: пока ехал - встреча с Машей представлялась мне делом простым и обычным. А вот сейчас вдруг почувствовал робость. Что случилось со мной, куда девалось прежнее спокойствие?
Эх, юность, юность... Даже пройдя горнило войны, она остается робкой и беззащитной перед нежными ростками первой любви...
Быстренько переодевшись в то, что нашлось у отца, я снова, как мне казалось, превратился в прежнего мальчишку.
Отец молча наблюдал за мной. Потом подошел, ощупал мои руки, ноги.
- Ты в самом деле цел, невредим?
- Ни одной царапины, батя!
- А как же домой попал? - Я заметил его серьезный и пристальный взгляд.
- В краткосрочный отпуск... На полтора дня.
- А за что такая честь?
- За пять сбитых фашистов... Мать всплеснула руками.
- Коля, это правда? - спросил отец.
- Правда, батя.
- Ну, спасибо тебе, сынок, обрадовал. - Отец обнял меня и сказал: - А теперь иди, искупайся в Волге, чтобы счастье тебе не изменяло.
Поцеловав родителей, я выскочил на улицу. И снова тут как тут соседка Чайкина.
- Колька, чертенок! Что ж ты сразу не признался? В военном тебя трудно узнать. Скажи хоть, как в края наши попал? Двое моих воюют, а вот ни один не заглянул.
- Да и я случайно... Завтра уезжаю.
- Как это "случайно"? - округлились соседкины глаза. - Ты ведь не первый приезжаешь. Только те были в ранах или все в наградах. А у тебя, смотрю, ни того, ни другого. Парень - кровь с молоком и... случайно.
- Ну не совсем случайно - еду за новым самолетом, крюк сделал.
- Так что ж ты сразу не сказал? Это совсем другое дело. Ну иди, иди к дружкам. Жаль, Женьки нет...
Ну и Чайкина! Или грудь в крестах, или голова в кустах! Третьего не признает.
Вот какие мы, люди волжские!
Наплававшись, нанырявшись всласть, лег на спину, и меня понесло течение. Вокруг - звенящая тишина. Небо бездонное, голубое.
Почему раньше не слышал этой тишины, не замечал этой пронзительной голубизны? Да просто не знал им цены. Это как в детстве бывает: узнаешь, насколько дорога тебе игрушка, когда ее теряешь. Тишина и небо - вот она, прекрасная жизнь. Потерять это -потерять все.
- Колька-а-а, вылазь, хватит купаться.
Я посмотрел на берег. Кричит мой старый дружок Сергей Ларин. Мы с ним были в Батайске. Его вместе с другими взяли в пехоту, он был ранен и списан.
Спешу на берег. После крепкого рукопожатия Сергей рассказал об участии в боях за Кавказ, начал изливать свою душу: теперь, мол, все с оружием в руках, а он на счетах щелкает...
Я посочувствовал ему, как мог утешал, и мы пошли в заводской поселок.
Мне все время хотелось спросить, что он знает о Маше, видел ли ее. Сергей как будто прочел мои мысли.
- Ты Марийку Князеву помнишь? - спросил он.
- Помню, - насторожился. - А что?
- Да ничего особенного, просто мы, как-то случайно встретившись, говорили с ней о тебе.
Снова в сердце ударила теплая волна.
Удастся ли мне увидеть Машу? Домой к ней ни за что не пойду - с ее матерью незнаком. Да и не представляю себя в роли нежданного гостя. Сергей может оказать мне услугу, но... просить не стану, мало ли что подумает.
Вот ситуация!
Выручило одно непредвиденное обстоятельство: слух о моем приезде молниеносно прошел по всем улицам. Докатился он и до Маши. Мы встретились в городском парке, в том уголке, где гурьбой собирались до войны.
Нежная, кудрявая, в простеньком платьице, в туфельках на среднем каблучке, она застенчиво смотрела на меня. Мы не бросились друг к другу. Сдержанно поздоровавшись, произнесли несколько малозначащих фраз, а глаза наши, сердца наши вели совсем иной разговор.
Догадливый Сергей, сославшись на какую-то причину, скоро ушел.
Мы остались вдвоем.
Листья астраханского парка шептали нам, что мы любим друг друга. Но мы сами признаться в том не смели.
Когда опомнились - полночь!
- Ой, я никогда еще так поздно не гуляла, достанется мне от мамы.
Перед лицом опасности женщины всегда решительнее нас, мужчин. Прощаясь, Маша неожиданно поцеловала меня в губы и легкокрылой птичкой влетела в дом.
Я стоял в растерянности, ждал, не выйдет ли Маша. В окне погас свет, и я, счастливый, медленно пошел домой.
На следующее утро до последней минуты ждал на вокзале Машу. Она так и не пришла. Наверное, мать наказала ее за вчерашнее опоздание, не пустила.
Грустно было покидать родной город.
Вернусь ли?
...По дороге на курсы снова и снова перебирал в памяти все подробности краткого отпуска. Вспоминал пристрастные расспросы отца и соседки о причинах моего приезда. Это еще больше укрепило мою решимость вырваться на фронт, к моим боевым друзьям.
В указанный день представился начальнику штаба курсов полковнику Мееру, вручил ему командировочное предписание, а личное дело оставил пока у себя. Завязалась беседа, я передал ему привет от Мелентьева. Он заулыбался:
- Как же, помню, помню, один из лучших командиров отряда.
Когда шел к Мееру - готов был сразу просить его отправить меня на фронт. И вдруг понял: ничего не добьюсь, начальнику штаба курсов тоже ведь нужно какое-то основание, чтобы меня отпустить. Да и, наверное, подобные просьбы ему не в новинку. Нет, надо действовать как-то иначе.
На следующий день - медицинская комиссия. Прекрасно! Первому же врачу заявил, что у меня давно болит голова после удара при вынужденной посадке.
Не знал, что подобные заявления врачи выслушивали не раз. Сами они решений не принимали, но докладывали начальнику штаба.
При новой встрече Меер приятно улыбнулся, пожал руку:
- Хочешь снова на фронт?
- Так точно, товарищ полковник.
Он немного подумал, полистал лежавшие на столе бумаги.
Я, осмелев, сказал:
- Я один прибыл к вам в звании старшего сержанта. Все офицеры. Я же не имею никакого опыта. Я никогда не был заместителем командира эскадрильи. Меня ошибочно прислали к вам...
- Говорите, ошибочно? - прервал меня Меер. - А если мы вас не отпустим все равно будете рваться на фронт?
- Буду, товарищ полковник! Сейчас надо сражаться. После глубокого раздумья он произнес:
- Ну что ж, передайте привет Мелентьеву. И скажите, пусть впредь не ошибается...
В эскадрилью я вернулся в разгар сражения на Курской дуге. Мелентьев этому обрадовался: и приказ выполнен, и летчик в боевом строю.
Фашистский фельдмаршал Манштейн сосредоточивал танковую армию в районе Прохоровки. Я отправился в первый боевой вылет после вынужденного перерыва.
Досадно было сознавать, что отсутствовал в начале этой грандиозной битвы, хотелось хоть теперь наверстать упущенное.
Меня поразила битва под Курском. Горели земля и небо. Было такое впечатление, будто нырнул с открытыми глазами в илистое озеро или попал в песчаную бурю. В кабину проникали чад, гарь и пыль. Они лишали возможности искать врага, видеть ведомых и наблюдать панораму развернувшегося сражения.
Вылет прошел без особых приключений, если не считать того, что в воздухе сохранить боевой порядок не удалось - Попов, Мартынов, Овчинников потеряли друг друга и возвращались все на последних каплях горючего. Я, беспокоясь о товарищах, забыл выпустить шасси, стал заходить на посадку. И вдруг вспыхивают ракеты. Ничего не понимая, продолжаю планировать; и тут вижу, как на спину падает финишер и начинает вовсю дрыгать ногами. Я теперь понимаю, чего он хочет, - по газам и на второй круг. И тут с облегчением вижу: на аэродром вернулись все невредимыми.
Наша эскадрилья не имела потерь. Хотя гитлеровцам мы наносили урон ощутимый: уничтожали их самолеты в воздухе и на земле, штурмовали вражеские коммуникации, укрепления.
Фашисты изо всех сил пытались нам помешать. Один массированный налет на наш аэродром чуть не кончился для меня трагически.
Мы дежурили у самолетов. Стоял знойный полдень. Я пошел к бочонку с водой. Только прикоснулся губами к краю алюминиевой кружки - слышу крик техника Мазура:
- Они летят!
Все знали, какой необычный слух у Мазура: он улавливал гул вражеских моторов намного раньше, чем другие.
Я бросился на стоянку. Мне пришлось летать на разных машинах - моя находилась в ремонте с тех пор, как Жиряков в мое отсутствие посадил ее на "живот". Летчики знают, что к любой машине надо привыкать: освоиться, узнать норов - легка или тяжела в управлении, каков мотор, как ведет себя на взлете и при посадке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41