Как долго я бежал по мокрому серому песку и сколько сейчас времени, я не знал. Пришлось заняться поиском часов, которые, к счастью, остались внутри одежды и избежали проникновения воды. Я взял их в руку и принялся разглядывать - но они были видимы немногим лучше, чем окружающие предметы. Наконец, мой взгляд проник сквозь темноту (которая в доме была сильнее, нежели снаружи), и я увидел, что сейчас 6:45.
Когда я шел по пляжу, там никого не было, и, естественно, я не ожидал увидеть каких-либо пловцов этой ночью. Однако когда я снова посмотрел в окно, там что-то было - вероятно, какие-то фигуры, чьи очертания едва угадывались в сумерках дождливого вечера. Я насчитал три объекта, двигающихся в какой-то непонятной манере, и еще один на бушующей поверхности моря вблизи от дома - это точно не мог быть человек, но скорее раскачивающееся на волнах бревно. Я ничуть не боялся - лишь задавался вопросом, с какой целью эти смельчаки оставались в воде в такой шторм. Затем я подумал, что, возможно, как и меня, дождь застал их врасплох, и они не смогли противостоять ярости моря. Спустя мгновение, побуждаемый чувством долга цивилизованного человека, которое пересилило мое желание остаться одному, я вышел на улицу и, стоя на маленьком крыльце (что стоило мне нового промокания, поскольку дождь немедленно обрушился на меня с неукротимым напором), принялся жестами подзывать людей. Но либо они не видели меня, либо не понимали, но никакого ответного сигнала я не уловил. В вечерней темноте они оставались на месте, то ли в удивлении, то ли ожидая от меня какого-то другого действия. В их позе ощущалось что-то вроде скрытого смущения - не знаю, выражало ли оно что-нибудь или нет; мне казалось, что такое же выражение было у дома в момент унылого восхода. Внезапно они направились ко мне, и у меня возникло мрачное предчувствие относительно той неподвижной фигуры, что предпочла остаться дождливой ночью на пляже, покинутом всеми людьми. Я закрыл дверь с нарастающим неприятным волнением, к которому примешивался плохо скрываемый страх - панический страх, проистекающий из теней моего сознания. Спустя мгновение, когда я подошел к окну, мне показалось, что снаружи нет ничего, кроме зловещей ночи. Чрезвычайно заинтригованный и еще более напуганный - подобно тому, кто не видит ничего тревожного, но ощущает, что может столкнуться с чем-то ужасным на темной улице, которую ему предстоит пересечь - я уверил себя, что на самом деле никого не видел, и сгустившаяся тьма помогла мне в этом самообмане.
Аура изолированности этого места с наступлением ночи возросла, хотя я знал, что где-то на севере, на побережье в дождливой темноте стоит сотня домой. Их улицы освещены желтым светом глянцевых окон, которые похожи на глаза гоблинов, отражающихся на маслянистой поверхности лесных прудов. Поскольку я не видел их и не мог попасть туда в эту ужасную погоду (не имея ни машины, ни иного средства покинуть этот приземистый домик, кроме как отправиться пешком в полной подозрительных фигур темноте), я внезапно осознал, что нахожусь здесь в полном одиночестве - лишь где-то в дымке едва угадывались очертания мрачного моря. И голос моря стал подобен хриплому стону, словно у того раненого, что колеблется перед тем, как попытаться встать.
Сопротивляясь господствующему мраку с помощью грязной лампы - тьма наползала на окна дома и неуклонно надвигалась на меня из углов, словно какой-то очень упорный зверь - я приготовил пищу, поскольку не имел ни малейшего представления о том, как доберусь до деревни. Казалось, что прошло неимоверное количество часов, хотя на самом деле не было и девяти, когда я лег в постель. Темнота наступила рано и украдкой; во всех отношениях - в каждой сцене, в каждом действии - оставшийся период моего пребывания здесь представлялся мне очень долгим. В ночи что-то таилось - вечно неопределенное, но возбуждающее во мне какое-то скрытое ощущение, так что я был подобен зверю, ожидающему незаметно приближающегося врага.
Непрерывно дул ветер, и дождевые потоки бесконечно обрушивались на тонкие стены, защищающие меня. Затем наступило затишье, во время которого я услышал шум моря, унылое завывание ветра и звук сталкивающихся друг с другом огромных бесформенных волн, выбрасывающих на берег соленые брызги. В монотонном ритме неустанных элементов природы я нашел какую-то летаргическую ноту - звук, который привлек мое внимание своей дремлющей серостью и бесцветностью, подобно ночи. Море продолжало свой безумный монолог, и ветер выл ему в такт; но этот рокот был огорожен стенами бессознательного, и с течением времени ночной океан был изгнан из моего спящего разума.
Утро принесло тусклое солнце - солнце, подобное тому, что увидят люди, когда земля будет старой (если к тому времени еще останутся люди); солнце более тусклое, чем закутанное в саван облаков умирающее небо. Когда я встал, призрачное эхо древнего образа Феба стремилось пронзить рваные блеклые облака, то посылая бледно-золотистые волны света в северо-западную часть моего дома, то тускнея до такой степени, что становилось похожим лишь на едва светлый шар, словно кто-то затеял невероятную игру на небесном поле. После дождя, который, должно быть, шел всю предыдущую ночь, остались клочки пурпурных облаков, похожих на океанские скалы в старой сказке. Как будто обманутый взошедшим солнцем, этот день слился с вчерашним днем, словно прошедшая буря не принесла с собой в мир долгую тьму, но сникла и осела в один долгий полдень. Приободрившись, крадущееся солнце напрягло все свои силы, чтобы разрушить и унести из своего царства старый туман, теперь похожий на грязное стекло. По мере наступления дневной голубизны эти темные клочья пропадали, и одиночество, которое окружало меня, также спряталось в какое-то потаенное место, где принялось ждать своего нового часа.
Солнце вновь обрело прежнюю яркость, отразившись блеском на волнах, чьи игривые голубые формы одна за другой набегали на берег еще в ту пору, когда не был рожден человек, и продолжат свое движение тогда, когда он уже будет позабыт, погребенный в гробнице времени. Обрадованный этим обманчиво успокаивающим зрелищем, подобно тому, кто верит дружеской улыбке на устах врага, я открыл дверь; в тот момент, когда она - черное пятно на фоне света - распахнулась наружу, я увидел, что с пляжа смыло все следы, словно до меня ничьи шаги не нарушали ровной поверхности песка. Будучи в приподнятом настроении, последовавшем за тяжелой депрессией, я чувствовал, - совершенно интуитивно, без всякого осознания, - что моя память тоже очистилась от всех подозрений и болезненных страхов жизни, подобно тому, как грязь на кромке воды во время прилива была унесена из виду. Ощущался запах мокрых соленых водорослей, похожий на запах заплесневелых страниц книги. К нему примешивался сладковатый аромат, созданный жаркими солнечными лучами, падающими на луга суши, и это произвело на меня эффект веселящего напитка, текущего и бурлящего в моих венах, словно передавало мне что-то из своей неосязаемой природы и головокружительно наполняло меня каким-то бесцельным дыханием. Как будто сговорившись с этими запахами, солнце продолжало поливать меня, подобно вчерашнему дождю, непрестанным потоком сияющих копий. Оно также желало скрыть то загадочное присутствие, что находилось вне моего зрения и выдавалось только неосторожными проявлениями на границе моего сознания или в виде таинственных фигур, вышедших из океанской бездны. Солнце, раскаленный шар, одиноко катящийся в водовороте бесконечности, был подобен рою золотых мотыльков напротив моего обращенного вверх лица. Бурлящая белая чаша непостижимого божественного огня, оно утаивало от меня тысячи обещанных миражей, кроме одного. Сейчас солнце показывало мне призрачные запретные царства, путь к которым я мог отыскать в этом необычайном торжестве света. Эти вещи исходят из нашей собственной натуры, поскольку жизнь никогда за один раз не раскрывает своих секретов, и только в нашей интерпретации этих скрытых образов мы можем обрести экстаз или тоску, в соответствии со своим нарочно вызванным настроением. Снова и снова мы вынуждены покоряться ее обманам, веря в тот момент, когда мы сможем отыскать утраченное наслаждение. И именно таким образом приятная свежесть ветра утром, приходящим на смену полной угроз тьме (зловещие намеки которой доставили мне больше беспокойства, нежели любая опасность моему телу), шептала мне о древних тайнах, лишь отчасти связанных с Землей, и об удовольствиях, тем более ярких, что я чувствовал, что могу познать лишь немногие из них. Солнце, ветер и окрестный пейзаж, простирающийся вдаль, поведали мне о праздниках богов, чьи ощущения в миллион крат более остры, чем у людей, и чьи наслаждения неизмеримо дольше и устойчивее. Те вещи, что они скрывали, могли бы стать моими, если бы я полностью отдал себя их блистательной призрачной силе; и солнце, катящийся бог, чья небесная плоть обнажена, - ослепительный горн, на который никто не может взглянуть, - казалось почти священным в сиянии моих новообретенных заостренных эмоций. Грозовой эфирный свет, что несло оно, был той силой, пред которой все вещи вынуждены в благоговении склоняться. Леопард, крадущийся по зеленой бездне лесов, должен сделать короткую остановку, чтобы рассмотреть рассеянные листьями лучи, и все существа, выращенные солнцем, должны хранить его блестящее послание в такой день. Ибо когда оно исчезнет в далеких просторах вечности, Земля окажется затерянной и пустынной в бесконечной пустоте. То утро, когда меня коснулся огонь жизни, и чей краткий миг радости я сохранил вопреки беспощадному времени, ознаменовалось появлением странных существ, чьи неведомые имена никогда не смогут быть написаны.
По дороге к деревне, задаваясь вопросом, как она выглядит после долгожданной помывки усердным дождем, я увидел в дымке водяного пара, висящего в солнечных лучах, словно гроздья желтого винограда, маленький объект, похожий на руку. Он находился примерно в двадцати футах впереди меня и был окружен пеной. Смятение и отвращение зародились в моем напуганном сознании, когда я увидел, что это и в самом деле был кусок гниющей плоти. Это обстоятельство мгновенно рассеяло мое хорошее настроение и вызвало страшное подозрение, что это действительно человеческая рука. Определенно, ни рыба, ни какая-нибудь ее часть не могли так выглядеть, и я понял, что вижу перед собой размякшие разлагающиеся пальцы. Ногой я повернул ее, не желая касаться этого отвратительного предмета руками, и он крепко прилип к коже ботинок, как если бы моя обувь тоже оказалась в тисках гниения. Предмет, чья форма уже давно утратила первозданный вид, имел слишком явное сходство с тем, чем, как я опасался, он мог быть, и я забросил его в надвигающуюся бурную волну, которая с живостью скрыла его из поля моего зрения.
Возможно, мне следовало сообщить о своей находке, но она выглядела слишком странной, чтобы считать ее происхождение естественным. Поскольку этот предмет был частично объеден какими-то чудовищными обитателями океана, я не мог представить себе, результатом какой неведомой трагедии он являлся. Конечно, на ум приходили бесчисленные утопленники - впрочем, это было лишь мое предположение. Кому бы ни принадлежал выброшенный бурей фрагмент (то ли рыбе, то ли животному, похожему на человека), я никогда не рассказывал об этом до сего момента. В конце концов, не было доказательств того, что кусок тела не приобрел такую форму просто вследствие гниения.
Я добрался до деревни, совершенно раздавленный зрелищем этого предмета посреди ослепительного очарования чистого пляжа, хотя он был ужасающе типичен для безразличия смерти, которая смешивает разложение с красотой. В Эллстоне я ничего не слышал о недавних утопленниках или иных жертвах моря и не обнаружил никаких упоминаний о каких-либо инцидентах в колонках местной газеты - единственной, которую я прочел здесь.
Трудно описать состояние моего разума в последующие дни. Всегда восприимчивый к мрачным эмоциям, чья темная боль может быть вызвана внешними вещами или может проистекать из глубин моего собственного духа, я был охвачен чувством, которое нельзя назвать страхом, отчаянием или чем-то схожим с этим, но которое представляло собой восприятие кратковременных ужасов и потаенной мерзости жизни. Это чувство являлось отчасти отражением моей натуры и частично результатом созерцания того обглоданного гниющего предмета, который мог быть рукой. В те дни мое сознание стало прибежищем покрытых тенью скал и темных движущихся фигур, подобно древнему неосязаемому царству, о котором говорилось в детской сказке. Я ощущал, в мимолетной агонии разрушающихся иллюзий, гигантскую черноту этой ошеломляющей вселенной, в которой мои дни и дни моей расы были ничем для расколовшихся звезд; вселенной, в которой каждое действие было тщетным и напоминало печаль от бесполезных вещей.
Часы, которые я прежде проводил, восполняя физическое здоровье и получая психологическое удовольствие, теперь (если то время действительно прошло) превратились в период вялости, характерный для тех людей, которых более не заботит жизнь. Я был поглощен унылым летаргическим страхом перед каким-то неотвратимым роком, который, как я чувствовал, был абсолютной ненавистью пристально всматривающихся звезд и огромных черных волн, что надеялись схватить мои кости - месть всей безразличной угрожающей силы ночного океана.
Нечто в темноте и безжизненности моря проникло в мое сердце, так что я пребывал в состоянии муки - муки беспричинной и неопределенной, но от того не менее пронзительной вследствие неуловимости ее происхождения и странного немотивированного качества ее вампирического существования. Перед моими глазами лежала фантасмагория из багровых облаков, причудливых серебристых барашков на море, неподвижной пены, одиночества этого дома с пустыми глазами и пошлости марионеточного города.
1 2 3 4 5