Рядом остывала недопитая чашка чая.
Вместе со снегом на город опускался вечер.

25
Еще два дня прошли, сопровождаясь одиночеством и снегопадом.
И за эти два дня я окончательно дозрел для того, чтобы исполнить
свой, пусть самим же собой и придуманный, но все-таки долг.
Я положил возвращенные мне Димой доллары в конверт. Туда же добавил
полтинник из костиного бумажника. Переписал на этот конверт костин адрес
и, потянув еще время, вышел из дому около полудня. На Борщаговскую я решил
пойти пешком. По моему представлению на это могло уйти от силы полтора
часа.
Свежий морозный воздух бодрил кожу лица.
Я шел неспеша и это в моем сознании как-то не вязалось с моей
утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с кафетерием. Я
увидел за стеклянной витриной людей, пьющих кофе, и очень обрадовался.
Зашел, стал в короткую очередь.
И кофе я пил медленно. Кофе был горький, пережаренный. Его вообще
можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.
И уже когда нашел и дом, и подъезд - промелькнула надежда, что за
покрашенной синей краской фанерной дверью никого не будет. Я нажал на
кнопку звонка.
- Ну, - подумал, - минутку постою и пойду...
Но за дверью послышались шаги и я замер в напряженном ожидании.
На меня долго смотрели в дверной глазок. Потом женский голос
осторожно спросил:
- Вы к кому?
К этому вопросу я был не готов. Я посмотрел на дверной глазок и
почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.
- ...Я - знакомый Кости... - неуверенно произнес я.
Дверь приоткрылась. На меня смотрело знакомое по фотографии лицо,
только было оно свежим - никакого следа от той фотографической усталости.
И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым
шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и
бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я
подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.
- Я ему был должен... Понимаете... Извините, я не знаю вашего
имени... - голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее
лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.
- Марина, - она протянула мне руку.
Я назвал свое имя.
- Входите, - она отступила от двери. - Только потише - Миша спит.
Я кивнул.
Она провела меня на кухню.
- Кофе будете?
- Да.
- Мне очень жалко, что с Костей произошло такое... - заговорил я. -
Вам теперь нелегко...
Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на меня
широко раскрытыми глазами.
- Вы знаете, - заговорила она уставшим голосом; между словами
повисали длинные паузы, - ...это так странно... Вы первый человек, кто вот
так просто высказал соболезнование... Когда его не стало - было много
телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти.
Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах
недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни
разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется... Вы
хорошо его знали?
- Нет, честно говоря не очень... У нас были деловые отношения... - я
вытащил из кармана конверт и положил его на стол. - Но я знал, что на него
всегда можно было положиться... Он был готов помочь... Вот...
Марина слушала, но не смотрела на меня - она готовила кофе. И поэтому
мне трудно было говорить. Я замолчал.
Тишина продлилась еще пару минут. Потом она села напротив.
Мы пили кофе.
Она смотрела на конверт. В какой-то момент она взяла его в руки и
заглянула внутрь.
Я ждал какой-нибудь реакции, может благодарности, если не словесной,
то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.
- Очень тяжело, очень тяжело без него, - медленно проговорила она,
опустив голову и глядя на свой кофе. - С ним тоже было иногда тяжело, но
не так... Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним
в такой мороз не выйдешь... А сама я от него оторваться не могу. Костины
родители не звонят. Думают, что я их ненавижу после его гибели...
- Может, я мог бы чем-то помочь?..
- Спасибо, - сказала она, кивнув. - Надо только зиму переждать, там
будет легче...
Я смотрел на нее, сидящую напротив. Опустившую голову, смотрящую на
стол. Она была красивее своей фотографии, намного красивее. Это было
неудивительно. И не только потому, что фотография была черно-белой, а
краски, которыми я пытался в мыслях оживить ее лицо, больше походили на
старинную коричневатую ретушировку. Но усталость, которую я не увидел в ее
лице, все-таки присутствовала. Она присутствовала в ее голосе, в
движениях, в ее позе за столом.
Кофе был допит.
Я поднялся из-за стола.
- Можно, я вам оставлю свой телефон? Может, нужна будет какая-нибудь
помощь?
Она согласилась и я записал свой номер в ее настольную телефонную
книгу.
Торопливо попрощался и вышел.
Уже отойдя от дома, я вдруг подумал о том, что у меня нет ее
телефона. Остановился. Оглянулся на ее хрущовскую пятиэтажку, поискал
взглядом ее окна на третьем этаже. Но я ведь даже не обратил внимания,
куда выходят ее окна. Да и неважно это было. А то, что у меня нет ее
телефона, это не страшно... Может быть, когда-нибудь она сама позвонит?!
И я продолжил путь.

26
Я раньше и не думал, что ощущение исполненного долга может как-то
влиять на настроение. Для меня это понятие было скорее книжным, чем-то из
рассказов про Павлика Морозова. Да и к самому слову "долг" всегда
напрашивалась саркастическая интонация, конечно, если речь не шла о
денежном долге. Но денежных долгов я всегда старался избегать. И вот, на
тридцять пятом году жизни, первый раз слово "долг" прозвучало в моих
мыслях, как обычное полноценное понятие. Мало того, при этом слове на душе
стало спокойно. Наступило какое-то удовлетворение или самоудовлетворение.
Я подумал о себе хорошо. И все из-за этого ощущения исполненного долга,
замаскированного под совсем другой долг - денежный.
Вероятно поэтому утро наступило для меня необычайно рано. И я
слонялся по своей однокомнатной квартире, переполненный энергией, но не
знающий как и на что ее потратить.
За окном наступало утро - было еще темно, но горящие окна в доме
напротив как бы ускоряли наступление позднего зимнего рассвета.
Начинался новый день.
И мне хотелось чего-то нового. Новой жизни? Новых ощущений? Не знаю.
Скорее - новых иллюзий.
На моих глазах светало. Природа поднимала занавес, за которым
начинался новый день. И то, что я в это утро оказался свидетелем поднятия
этого занавеса тоже добавило мне уверенности в том, что день будет
действительно новый, и что именно в этот день что-то новое начнется и в
моей жизни.
Безоблачное небо отливало мягкой голубизной. Невидимое из моего окна
солнце опустило свои нежно-желтые лучи на искрящийся снег. В окнах дома
напротив уже потушили свет. Я посмотрел на часы - было без пятнадцати
десять.
Но день не оправдал моих ожиданий. А вечером позвонила Лена-Вика.
- Уже выздоровела? - спросил я ее.
- Да. А ты скучал без меня?
- Мне было очень одиноко... - признался я.
- Да?! - прозвучал в трубке возглас приятного удивления и я услышал в
этом возгласе довольную улыбку. - Могу приехать. Как ты?
Мне было бы легче услышать от нее привычное "через час буду!", чем
этот вопрос, требующий моего подтверждения.
- Конечно, приезжай! - сказал я.
- У тебя какой-то странный голос сегодня, - произнесла она задумчиво,
и тут же добавила уже более живо: - Через час буду.
И положила трубку.
А я сел за кухонный стол и стал ее ждать. И пока ждал - накапливалось
во мне желание увидеть ее, крепко обнять. Я был сердит на нее, сердит за
свое долгое одиночество. Но не прошло и десяти минут после ее телефонного
звонка, как я ее простил. Простил за то, что я все-таки был ей нужен.
Может она приблизительно тоже самое думала и обо мне, думала, что она мне
нужна. И поэтому вспоминала обо мне. Но эта периодичность, этот невидимый,
но существовавший в наших отношениях график, повинуясь которому она то
появлялась, то исчезала, это было то, что внушало опасения в
недолговечности и хрупкости наших отношений. Ее двойная жизнь, двойное имя
наталкивали меня на мысль о том, что я чего-то недополучаю от нее и когда
ее обнимаю, и когда целую, и когда с ней сплю. "Ну и что? - возражала
другая мысль. - Девиз "Все или ничего" ни к чему хорошему не приведет. Те,
кто хотят всего обычно ничего не получают." Я ведь тоже не был готов к
полному посвящению себя другому человеку, даже женщине.
Мои мысли прервал дверной звонок и я подскочил, подбежал к двери. Я
даже не ожидал от себя той радостности, с которой я распахнул дверь, чтобы
быстрее увидеть ее.
Я обнимал ее на пороге, целовал. А она, смеясь, вырывалась.
- Да дай мне раздеться! Я же не на минутку пришла!
Она смеялась и казалась по-настоящему счастливой.
Наконец я отпустил ее. Она сняла черную длинную куртку с меховой
окантовкой по краю капюшона и осталась в черных брюках и свитерке
изумрудного цвета. Повесила куртку на крючок и сама, все еще смеясь,
набросилась на меня.
- Скучал? Скучал? Да?
Потом, когда страсти, пробужденные моим недавним одиночеством,
улеглись, она достала из своей сумки бутылку Шампанского и кулек с едой.
Уже на кухне она выпотрошила его на стол и я ощутил голод. Питался я
последние две недели кое-как, в основном бутербродами с вареной колбасой.
Даже жаренную картошку своей ленью мне удалось превратить в деликатес. А
на столе теперь лежала палка салями, длинная французская булка, пачка
масла, какое-то турецкое печенье...
- Это прям как гуманитарная помощь! - сказал я. - Спасибо!
Она все еще улыбалась.
- Зачем ты мне голодный нужен?
- А зачем я тебе сытый?
- А-а-а! - рассмеялась она. - Я тебе потом скажу! Когда наешся! Ты
когда последний раз ел?
- Ел - две недели назад, а перекусывал - сегодня утром, - признался
я.
- Ладно, доставай ножи, вилки. Картошка у тебя есть?
- Пару килограмм есть...
- Ясно, - голосом распорядителя сказала она. - Значит сегодня -
праздник, а за картошкой завтра пойдешь! Шампанское положи в холодильник
на верхнюю полку. Там у тебя есть место?
- Там масса места! - я открыл холодильник и показал Лене его пустые
внутренности.
- Ну ты и живешь! - она покачала головой.
Уже через полчаса ужин был готов. Ощущение праздника было закреплено
сервировкой стола. Я достал два хрустальных бокала.
- Сюда бы еще букетик цветов, - мечтательно произнесла Лена,
осматривая созданный ею живой натюрморт.
Я виновато опустил голову.
- Да брось ты, - она махнула рукой. - Это я так, мечтаю... Кстати ты
мне действительно ни разу цветов не подарил.
- Но я ведь никогда не знаю, когда ты придешь...
Ужин начали с Шампанского.
- За что? - спросил я, подняв бокал.
- За нас! - легко произнесла тост Лена. - За то, чтобы у нас все было
хорошо, чтобы мы не болели!
Вареная картошка, тонкие янтарные кружки салями, свежая хрустящая
булка с маслом. Праздник живота смешался с праздником души, атмосфера
физической, бурной радости заполнила мою маленькую квартиру.
- Твой кассетник работает? - спросила Лена.
- Наверно, я его давно не включал...
Она вытащила из своей сумки кассету и протянула ее мне.
- На, поставь!
Я сходил в комнату, поставил кассету и вернулся. Музыка зазвучала
только через пару минут. Но когда она зазвучала, я остановил в воздухе
вилку с кусочком колбасы, чуть-чуть не донеся ее до рта. Удивленно
посмотрел на Лену. А она улыбнулась и как-то игриво развела руками.
- Это Корелли... Если тебе не нравится, там на другой стороне рэп
есть, "Кар мэн" и Буланова...
- Нет, нравится. Просто не думал, что ты классику любишь.
- А я не знаю - люблю я ее или нет. Хочется иногда послушать. Чистая
музыка, как лекарство. Успокаивает, когда психую...
- А часто психуешь?
- Нет, - она пожала плечиками. - Иногда бывает. Со всеми бывает. У
тебя тоже сегодня, когда звонила, был голос психованый. А?
Я кивнул.
- А чего? - спросила она.
- Я вчера ходил долг относить... Понимаешь, одного знакомого убили, а
я у него как-то одалживал и вот вчера пошел, отдал деньги его жене...
Видно нервничал потом, знаешь, идти туда боялся...
Лена понимающе кивнула.
- Мою подружку месяц назад убили. Пьяный один позвал к себе... И
задушил. А я у нее книжки брала читать, у ее предков классная
библиотека... Но я назад не понесу... Пусть уже у меня остаются. Страшно,
ей только восемнадцать отпраздновали. Предки такой стол накрыли...
- Давай о чем-нибудь другом! - попросил я.
Она кивнула. На ее лицо опять вернулась улыбка.
- Наливай! - скомандовала она.
Шампанское подходило к концу, но у меня в запасе была еще бутылка
венгерской сливовицы и это внушало уверенность в том, что с исчезновением
Шампанского праздник не пойдет на убыль.
- За что? - спросил я, снова подняв бокал.
- За нас! - снова сказала Лена.
- Этот тост уже был.
- Хорошее должно повторяться, - она посмотрела мне в глаза и снова
улыбнулась, только улыбка в этот раз получилась у нее какой-то твердой и
самоуверенной.
Спать мы легли далеко заполночь, а заснули, наверно, только под утро.
Моя энергия, так будоражившая меня с самого утра, наконец нашла выход. Но
и у нее оказалось не меньше энергии, а может даже и больше, потому, что
под утро, когда руки мои устали от обьятий и ласк и дрема уже опутывала
сознание, ее руки все еще гладили меня, а губы мягко прикасались к плечам,
к шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12