Но, дождавшись трамвая, не поехал. По дороге, хоть можно было и не бриться, завернул в парикмахерскую, затем, освеженный после бритья, он медленно, нарочно удлиняя путь, направился дальше.
Было еще рано, и он знал, что жена дома, а ему хотелось явиться в ее отсутствие и прежде встретиться с сыном.
Но как ни медлил Николай Николаевич, у знакомого подъезда он очутился довольно скоро. Поднявшись на площадку второго этажа, он постучал. Ему открыла молоденька незнакомая женщина с бумажками в темных волосах. Смущенная появлением мужчины, она спряталась за дверь и, не спросив, к кому он, впустила его. Захлопнув дверь, она побежала в глубь коридора и по пути заглянула в кухню: «Мария Андреевна, к вам гость!»
Вадик, ожидая, пока мама приготовит завтрак, лежал с книжкой в кроватке-раскладушке. Он слышал, как соседка Анечка крикнула на весь коридор: «К вам гость!» и сразу догадался: «Папа!»
Как был, в одних трусиках и босой, он проскочил под стол, стоящий на пути, и, оказавшись у двери, чуть не столкнулся с отцом, уже вошедшим в комнату. Отец тотчас отступил назад, будто испугавшись собственного сына. Вадик тоже растерялся. Саянов протянул руку и провел по мягким волосам сына своей широкой ладонью. Вадику показалось, что при этом отец даже оттолкнул его.
Комната Саяновых была так мала, что если не убрать раскладушку и не поставить на место стол, то двоим у входа не поместиться. И Вадик очень быстро расставил все по местам.
Когда вошла мать, отец отошел к столу, и, повернувшись к ней, сухо сказал:
– Здравствуй.
Наступила короткая и неловкая тишина. Казалось, каждый выжидал, чтобы заговорил другой.
Саянов сел на стул. Мария Андреевна, стоя у тумбочки с посудой, старательно терла полотенцем руки, будто к ним пристала смола. Вадик наблюдал за родителями.
Его мама в синем полинявшем халатике и камышовых туфлях на босу ногу, худенькая и бледная, со смешным пучком золотистых волос на затылке, собранных одною приколкою, в сравнении с отцом была маленькая и жалкая. Но Вадик удивился, когда взглянул на ее лицо: оно было таким сердитым, словно она сейчас же возьмет ремень и выпорет отца. «Эх, и будет тебе сегодня баня!» – сдерживая улыбку, подумал Вадик и отвернулся к окну.
– Ну, как вы тут живете? – прервал эту гнетущую тишину Саянов, затем, после короткой паузы, добавил: – Вырвался на один день, вечером должен выехать обратно.
Вадика удивило, что мать ничего не ответила на это.
Она окликнула сына и, вынув из сумочки ключ, сказала:
– Оденься, сыночек, и сбегай ко мне на работу. Отдашь ключ от стола и скажешь, что я сегодня не приду.
Пока Вадик одевался, отец курил и молча рассматривал его. Он заметил, что у мальчика рваные сандалии, и с негодованием подумал: «Даже обувь не могла приобрести! Сколько денег посылаешь ей, а сын носит такую дрянь!» Но вот Вадик начал натягивать брюки из серого бумажного коверкота, много раз выпущенные и надставленные руками матери. Надел рубашку, и Саянов без труда узнал в ней перешитое платье жены, которое перед самой войной он подарил ко дню рождения. «Как я не заметил этого в первый приезд? Видимо, действительно, моих денег им мало. Но ты, голубушка, тоже хороша! Неужели трудно было написать, что мальчишке нечего надеть?»
Когда Вадик собрался уходить, отец с напускной строгостью окликнул его:
– Возвращайся скорее, нигде не задерживайся. Надо будет пойти…
– Куда? – поинтересовался мальчик.
– В облоно, в гороно или еще куда-нибудь. Надо же тебя устроить хоть в детский дом что ли…
Он говорил, будто сердился на сына.
Вадик удивленно взглянул на мать, но она сказала:
– Иди, сыночек.
Когда мальчик вышел, Мария Андреевна подошла к столу. Лицо ее от гнева покрылось пунцовыми пятнами, глаза, наполненные слезами, выражали такое негодование? что Саянов невольно поднялся со стула.
– Будем говорить спокойно, – предупредил он.
– Что ты задумал?
– Мы с тобой не сможем жить вместе, – начал он уклончиво. – И надо устроить Вадика. Самое лучшее, что можно сделать, – это поместить его в детский дом.
Лицо Марии Андреевны передернулось, как от резкой боли.
– Ты окончательно сошел с ума! – вырвалось, как стон, из груди оскорбленной матери.
Уже овладев собой, Саянов с неумолимой настойчивостью потребовал, чтобы жена разобралась в своем собственном письме.
– Ты же признаешься, что не можешь справиться с сыном, – упрямо твердил он. – Теперь скажи, могу я после этого быть спокоен? А если какой-нибудь Витя или Ваня уведет за собой нашего Вадьку? Тогда что? Ждать, пока беспризорником станет или еще хуже…
– Неужели ты думаешь, что меня это не волновало?
– Волноваться мало, пойми…
– Я давно поняла, – перебила его жена. – У тебя есть женщина, но не хватает мужества сказать прямо, что ты оставляешь нас. Ты щеголяешь моим письмом, но я тоже могу кое-что доказать твоими письмами.
И Мария Андреевна извлекла из чемодана целую пачку старых писем мужа разных лет. Среди них были и фронтовые. Покрытые штемпелями и печатями, они напоминали о многом, но Саянову было не до воспоминаний.
– Некогда сейчас рыться в архивах, – запротестовал он, когда жена готова была прибегнуть к доказательствам. – Прошу тебя, собирайся и пойдем, – добавил он уже мягче.
– Нет, я не поведу своего сына в детский дом. Ты должен одуматься. Неужели у тебя совсем не осталось совести? Ты сорвал нас с места, бросил в чужом городе… теперь ты хочешь разлучить нас.
Мария Андреевна не сумела сдержать слез, но это лишь озлобило Саянова.
– У нас нет времени на истерики, собирайся же, наконец! – почти крикнул он. – Хочешь человеку помочь, а она даже не понимает этого!
Как ни доказывала Мария Андреевна мужу, что она не отдаст сына в детский дом и незачем им идти в гороно, Саянов настаивал на своем.
«Если так, то убедись сам: никто насильно не отнимет у меня ребенка! Но развода, дорогой мой, ты от меня не добьешься!» – от этой мысли у Марии Андреевны прибавилось сил, и она начала переодеваться, чтобы пойти, куда так настоятельно звал ее муж.
Уходя, Саянова собрала со стола старые письма мужа и втиснула их в сумочку.
6
Перепрыгивая ступеньки, Вадик еще сверху заметил, как Екатерина Васильевна, их пожилая соседка, остановилась с ведром воды на нижней площадке, чтобы передохнуть. Вадик знал, что у нее отекают ноги и тогда ей очень трудно ходить.
– Подождите, Екатерина Васильевна, я вам помогу!
Вадик сбежал по лестнице и, подхватив ведро, отнес его на кухню. Когда мальчик возвратился, соседка задержала его на последней ступеньке.
– Папочка за тобой приехал? – спросила она.
– Нет, меня в детский дом отдадут, – ответил с затаенной обидой Вадик.
– В детский дом? – удивленно переспросила соседка, но мальчик ушел.
Взволнованная, Екатерина Васильевна вошла в кухню, где при шуме трех примусов невозможно было разговаривать. Она остановилась у порога и, держась за косяк, жестом попросила соседку потушить ее примус, на котором уже кипел чайник.
– Что вы скачете, как девочка, Екатерина Васильевна! Разве можно так при вашем сердце? – заметила соседка Неонила Ефимовна, грузная женщина средних лет с мраморно-белым лицом и ярко накрашенными губами.
– Подумать надо! – отдохнув, возмущенно заговорила старушка. – Саяновы Вадика в детский дом отдают!
– Не может быть! – воскликнула Неонила Ефимовна.
– И ничего в этом нет ужасного, товарищи! – прополоскав рот, вмешалась соседка Анечка.
Она отошла от умывальника и, вынимая из волос бумажки, распуская свои темные локоны, продолжала:
– Тысячи детей воспитываются в детских домах, и какие из них еще люди выходят!
– Ах, оставьте, Анечка! – махнула рукой Неонила Ефимовна.
– Анечка, милая, у вас не было детей, вы молоды, – перебила соседку Екатерина Васильевна. – Приют есть приют, и пусть там воспитывают сирот, но как можно родителям на это решиться?
– Екатерина Васильевна, – спешила возразить Анечка, – а если родители не могут воспитывать своего ребенка или не умеют? И хорошо делают Саяновы. Раз они расходятся, пусть лучше отдадут Вадика в детский дом, пока он не испортился.
– Ой, Анечка, откуда вы взяли, что они разойдутся? Посмотрите, они еще помирятся, – и, взяв свой чайник, Неонила Ефимовна вышла.
– Я бы тоже хотела, чтобы они помирились, – отозвалась Анечка и убежала следом.
«Нет, с ними надо обязательно поговорить», – решила Екатерина Васильевна. Притушив примус Саяновой и взяв свой чайник, она гоже ушла из кухни. По дороге она хотела постучаться к Марии Андреевне, сказать, что чай готов, но, услышав громкий разговор, решила не мешать. Пока она добрела до своей двери, у нее созрел новый план: вмешаться в семейные дела Саяновых и защитить Вадика.
Муж Екатерины Васильевны, такой же добродушный и отзывчивый, как и его супруга, еще лежал в постели и просматривал свежую газету.
– Подумать надо, что делается в доме! – ставя чайник на железную решетчатую подставку, заявила жена.
– Что случилось? – испуганно спросил муж.
– Поговорил бы ты, Феденька, с Николаем Николаевичем…
– С каким Николаем Николаевичем? – недоумевал он. – Я не знаю такого.
– Ты знаешь его, Федор Игнатьевич. Наш сосед, муж Марии Андреевны, ты вместе с ним ордер на квартиру получал.
– Катенька, я не управдом и не начальник жилищного отдела.
– Вот и плохо, что каждый рассуждает так! Может быть, из-за этой несчастной комнаты все и получается. Можно было вступиться за Марию Андреевну вовремя, пусть бы ей на эту комнату дали ордер, хватило бы Неониле и двух.
– Но причем тут я, Катенька? – умоляюще спросил муж.
– Надо помочь ребенку! Надо спасти Вадика!
Екатерина Васильевна сказала это так, словно Вадику грозила смерть или по меньшей мере тяжелая операция, а он, Федор Игнатьевич, старый и опытный врач, один мог спасти ребенка.
Федор Игнатьевич, откинув простыню, поднялся с постели, потянулся сперва к полосатой пижаме, но, тут же передумав, начал надевать полотняные брюки. Движения его были торопливы. Не расспрашивая о подробностях болезни, он взглянул на портфель, где, кроме бумаг, лежали стетоскоп и аппарат для измерения кровяного давления.
– Такой мальчик, такой милый ребенок! – приговаривала жена.
– Он же вчера бегал, что с ним случилось? – взяв полотенце, спросил муж.
– Они его в приют отдают!
– Почему в приют? Больного в приют?
– Ах, Феденька, ты ничего не понял! Саянов не хочет жить с женой. Она ждала, что он приедет и поможет ей устроиться с квартирой. Мария Андреевна примирилась с мыслью, что они разойдутся, но он решил отнять ребенка, в приют отдать…
– Ну, Катенька, уволь! Я в таких делах не советчик и не помощник. Что ты, в самом деле, посмешище из меня решила сделать!
И Федор Игнатьевич в сердцах кинул на спинку стула полотенце. Его добрые, уже поблекшие, голубые глаза были полны укора, но жена не замечала этого взгляда.
– Я сама пойду с ним говорить, – грозила она. – Как можно спокойно смотреть на такое безрассудство!
– Уверяю тебя, Катенька, они ничего не сделают. Да и посуди сама, какой смысл Саянову отдавать сына в детский дом, когда он может его в суворовское училище устроить. Ты что-то напутала, матушка.
– Когда мужчина влюблен, он способен на все. Ему хочется скорей избавиться от семьи. А Мария Андреевна измучена. У женщины не хватает сил бороться с ним. Надо понять это!
Екатерина Васильевна натянула на чайник ватный чехол в виде куклы в широкой юбке и, решительно стукнув дверью, вышла.
Воинственный пыл доброй женщины пропал даром: дверь Саяновых была уже на замке.
7
Как ни старался Алексей Яковлевич Чистов упорядочить часы своего приема, посетители бесцеремонно нарушали его график. Они являлись даже вечером, если ему случалось задержаться в кабинете во внеурочное время. И он, наконец, примирился с этим.
На стук в дверь, не отрываясь от работы, Чистов коротко откликался своим глуховатым голосом, разрешая войти. Чтобы посетители не засиживались, он держал для них только один стул.
Мужчина в форме морского офицера с четырьмя звездочками на блестящих погонах оказался не из тех, с кем можно беседовать и листать дела. Он приблизился к столу, представился и сел на единственный стул так прочно, что Чистов невольно подумал: «Этот скоро не уйдет!»
Но вот сквозной ветер ворвался в комнату, зашевелил на столе бумаги, пытаясь разнести их в разные стороны. Чистов, прижимая руками неподшитую переписку, взглянул на дверь: там стояла женщина, а из-за ее спины несмело заглядывал в комнату белокурый мальчик.
– Они с вами? – спросил он моряка.
Получив положительный ответ, Чистов подобрал бумаги, чтобы не разлетелись, и, надежно прижав их мраморной пепельницей окликнул мальчика.
– Принеси-ка, молодой человек, из той комнаты маме стул.
Усадив женщину против моряка, он провел мальчика к открытому окну и еще издали, окинув внимательным взглядом посетителей, сказал:
– Слушаю вас, товарищи.
– Мы к вам, товарищ Чистов, по сугубо личному делу.
Моряк не торопился и попросил разрешения закурить. Достав портсигар, он предложил папиросу Чистову, но тот отказался.
Пока Саянов закуривал и заботливо отыскивал на столе Чистова пепельницу, чтобы положить туда огарок спички, жена и сын не сводили с него глаз.
– Видите ли, – так же не спеша продолжал он, обращаясь к Чистову, – служба вынуждает меня жить с семьей в разных городах, а это начинает сказываться на воспитании нашего сына…
– Вполне понятно! – согласился Чистов, усаживаясь в кресло.
– И вот мы решили поместить его в детский дом… на время, конечно, – поспешил он пояснить, заметив, что жена готова выразить свое возмущение.
– Если я правильно вас понял, товарищ Саянов, то вы решили это вместе с матерью мальчика?
– Нет! – категорически запротестовала Мария Андреевна. – Я не согласна. Я говорила об этом еще дома. Ему надо от нас избавиться… он совершенно не считается со мной… мальчик не виноват… это он во всем виноват…
Женщина так торопилась, словно боялась, что ей не дадут высказаться, и от волнения слова ее теряли связь.
Чистов взглянул на мальчика:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17