– Я буду вам вдвойне благодарна, Александр Емельянович, если вы поможете мне и теперь уехать. Я должна перевестись отсюда совсем. Куда угодно: в любой порт, на любой корабль, лишь бы скорее.
38
С того самого дня, как стало известно, где сын, жизнь Саянова окончательно раздвоилась: он находился у Второвой, а все его заботы и мысли были связаны с семьей.
После первого разговора о болезни Вадика ни Саянов, ни Второва больше не возвращались к этой теме.
Людмила Георгиевна знала, что к Вадику в Одессу выехала мать и что Николай Николаевич каждый день теперь ходит домой.
На этот раз Людмила Георгиевна обещала вернуться в девять, но Саянов освободился раньше. Он позвонил в санчасть – Второвой там не оказалось. И Николай Николаевич, не спеша, отправился на квартиру.
Входя в темную комнату, он и без света почувствовал удручающую пустоту.
На столе, отыскивая лампу, он ощутил скользнувшую под рукой клеенку; при свете спички разглядел пустую кровать.
Под пепельницей лежало письмо Людмилы. В нем всего одна строчка.
– Вот ведь как вы меня подвели, – упрекнула вошедшая со двора хозяйка. – Каких я квартирантов из-за вас упустила летом!
– С вами Людмила Георгиевна рассчиталась?
– Как же! Да не про то речь. Вот в зиму я одна осталась, а ее, матушку-квартирку, топить надо, – говорила она, исподволь разглядывая бывшего квартиранта.
– Нехорошо получилось! – виновато признался он.
– Что правда, то правда, Николай Николаевич! А прямо сказать, Людмила Георгиевна, дай бог ей счастья, женщина молодая, найдет она себе человека неженатого, бездетного, а вам, милок, к женушке путь верный!
Когда Саянов поднялся со стула, хозяйка указала ему на чемодан, который лежал на кушетке, потом подала свернутые носки: – Вот постирала и поштопала, а то неизвестно, когда ваша женушка с сынком приедут. Если что, приносите бельишко-то, постираю.
Небо, темное и мокрое, казалось, висело над самой головой Саянова, когда он, мрачный и подавленный, шел с чемоданом домой.
Людмила в своей записке просила не искать ее, но Саянов в первое же утро отправился к Истомину: он догадывался, что майор знает о ней.
Когда Саянов вошел в кабинет начальника политотдела, юноша лет шестнадцати в форме суворовца поднялся с дивана и в знак воинского приветствия приложил руку к козырьку.
– Мой сын! – протягивая руку Саянову, указал глазами на суворовца майор.
Дружески встреченный майором, Саянов спросил:
– Вы нашли свою семью?
– Сын меня отыскал, – с гордостью ответил Александр Емельянович.
– Папа, я пойду, – сказал суворовец.
– Иди, погуляй. Встретимся в столовой, сынок?
– Хорошо, папа.
Суворовец снова приложил руку к козырьку и вышел.
– Как видите, мне уже не надо отыскивать холмика, чтобы считать себя вдовцом: сын был всему свидетелем.
Истомин сказал это, будто встретился с Саяновым, чтобы продолжать когда-то незаконченный разговор. Он сообщил ему некоторые подробности гибели жены и дочери-малышки, рассказал, как обрадовался неожиданному появлению сына.
– Какие новости о вашем? – спросил он просто.
– Нашелся. В Одессе в больнице лежит. Мать к нему уехала.
Возможно, разговор этим бы и закончился, и Саянов, не спросив о Людмиле, ушел бы от Истомина: после вопросов о сыне, он уже считал неудобным поднимать эту тему.
– Удивительно построена жизнь! Живешь, ждешь, нет оснований, а ты надеешься, и вдруг какой-нибудь час переворачивает все вверх дном! И вот ты начинаешь жалеть, что не верил, что во имя безвозвратно ушедшего потерял живое… Истомин, казалось, совершенно не замечал собеседника и высказывал мысли вслух, не ожидая на них отклика.
Саянов понимал, что майор говорит о себе. «Но что же он потерял „живое“, если „безвозвратно ушедшее“ – это жена и ребенок, погибшие во время войны?» – и он невольно задумался.
– Берегите семью, Николай Николаевич, – искренне посоветовал Истомин, не подозревая, какую реакцию в собеседнике вызовут его слова.
Будто миллион игл сразу вонзили в тело капитана-лейтенанта, и он должен эту боль снести без крика и стона. Лицо его побагровело. Теперь сказанное майором о безвозвратно ушедшем он принял на свой счет, и этим «ушедшим» была Людмила.
– Тяжело терять человека, которого любишь по-настоящему, но все же легче потерять его живым. Значительно легче, Николай Николаевич!
И майор посмотрел на Саянова.
– Товарищ майор, вы все знаете. Где Второва?
– Вот этого вам не надо знать, – ответил Истомин твердо. – Снова начнете ее мучить.
– Поймите, что это глупо и наивно с ее стороны! – горячился Саянов. – Вы можете меня осуждать и как коммунист и как начальник политотдела, но поймите: я люблю эту женщину и ничего не могу с собой сделать, чтобы…
– Очень плохо! – прервал его майор, – плохо, во-первых, что вы ничего не можете сделать, чтобы помочь ей забыть вас; во-вторых, к стыду нашему, мы мужчины, еще слишком эгоистичны; мы еще низкие собственники и часто не желаем видеть в женщине человека, если она нам нравится! И чем больше она недоступна, тем мы больше ее добиваемся, рвемся к ней, ломая все преграды.
– Может быть, вы во многом правы, но теперь, когда жизнь искалечена…
– У кого, у вас или у нее?
– У обоих.
– Неправда! У Людмилы Георгиевны достаточно сил и ума, чтобы исправить это положение, а вам надо только не мешать ей, не стоять на ее дороге. Подумайте над тем, что вы ей предлагаете: вы ведете ее узкой тернистой и неблагодарной тропой, когда у человека впереди широкий и честный путь. Поблагодарите ее всем своим сердцем за то, что она помогла вам вернуться к семье.
– Что же, по-вашему, я теперь должен делать?
– Оставить Людмилу Георгиевну в покое и думать о семье.
– Хотел бы я вас, извините, товарищ майор, увидеть в этой роли!
– Можете лицезреть! Разница между нами лишь в том, что у меня нет семьи, да еще в том, что женщина, которую я любил, не знала об этом…
39
Шли недели. Вадик поправлялся медленно.
У Марии Андреевны закончились деньги, а муж не присылал. Письмо с адресом больницы, где находился сын, осталось дома, и Саянов обязан был вспомнить о своем долге.
«Ждешь, чтобы я тебе поклонилась! – сердилась Мария Андреевна. – Не дождешься! Продам свои платья, но унижаться не стану!»
Она жила у своих прежних соседок, и каждая из них сочувствовала ее горю. Соседки уже не раз интересовались, не нуждается ли Мария Андреевна в деньгах, но она не признавалась до последнего дня. Но когда от проданных вещей не осталось даже на билеты, Саянова поделилась об этом с Екатериной Васильевной.
– Деньги – хлопоты временные! Не огорчайтесь, милая, найдем вам на дорогу.
Вечером, когда Мария Андреевна вернулась от Вадика, в доме, приютившем ее, уже посовещались, и женщины одна за другой предлагали ей взять у них в долг.
– Мария Андреевна, погостите с Вадиком у меня, – предложила Анечка. – Пусть немного отдохнет от больничной обстановки.
– Спасибо, Анечка, но отдыхать мы будем дома.
Саянова к этому времени уже получила ответное письмо от Варвары Трофимовны, и это ее по-настоящему ободрило. Она читала и перечитывала строки, где Варвара Трофимовна описывала готовность товарищей помочь Вадику. И ею овладело такое чувство, словно она приобрела новую дружную семью.
«В свой класс и только в свой! – мысленно повторяла мать. – И если Варвара Трофимовна обещает, значит, нечего бояться: будет готовиться вместе с товарищами, скорей всего, со Славиком (Мария Андреевна знала этого мальчика лучше других в классе) и закончит седьмой. Его теперь не придется заставлять – успел хлебнуть горя!»
Заказав билеты, Мария Андреевна поспешила в больницу.
– Вот хорошо! Хорошо, что вы здесь, – сказала дежурная и пригласила Саянову в сестерскую.
– Вас разыскивает товарищ Чистов. Он сегодня уже два раза звонил и просил, чтобы вы к нему обязательно зашли. Вот и адрес.
И дежурная подала Марии Андреевне записку.
Вначале Саянова удивилась, что кто-то в Одессе может интересоваться ею и даже разыскивать: фамилия Чистов давно затерялась в памяти.
– Вашего мальчика товарищ Чистов должен был в детский дом после болезни направить, – пояснила медсестра. – А когда ему сказали, что приехала мать, он теперь каждый день звонит и вас спрашивает. Я просто удивляюсь, как до сих пор вам не передали, – добавила она как бы извиняясь за своих коллег.
Саяновой не очень хотелось встречаться с этим мало знакомым ей человеком, но не пойти – было бы просто бестактностью.
По дороге к Чистову Мария Андреевна снова пережила то обидное чувство к мужу, что все чаще и чаще овладевало ею перед отъездом.
«Я тебе никогда не прощу! Забыть о больном ребенке! Чужие люди беспокоятся, а ты обрадовался своей свободе!»
40
Чистов был не один. В открытую дверь до Саяновой донесся женский голос, и Мария Андреевна задержалась в нерешительности: «Пройти к нему или вернуться и обождать?»
– Я рассуждаю так, Алексей Яковлевич, – слышалось из комнаты, – если человек женился и от новой жены ожидает ребенка, незачем ему даже напоминать…
Марии Андреевне на миг показалось, что у Чистова идет разговор о них, о Саяновых. И она насторожилась.
– Напоминать ему, конечно, не следует, – заговорил Чистов, – но если отец снова поинтересуется, придется открыть ему правду и, может быть, даже разрешить этот вопрос официально. Пойми, Анна Сергеевна, именно так придется сделать, иначе ты же останешься виноватой. Ведь ребенок-то растет…
Саянова вздохнула с облегчением: все равно ей предстояло прервать их разговор своим появлением.
– Разрешите, товарищ Чистов! – сказала она, приоткрыв дверь.
– А, товарищ Саянова! Проходите.
Он поднялся и протянул ей руку. Женщина в милицейской форме тоже встала. Она собиралась уходить, но Чистов задержал ее.
– Познакомься, Анна Сергеевна, это мать того «Пети», о котором тебе звонили из больницы.
– А я вас очень хорошо запомнила! – заговорила Саянова.
– Вы меня запомнили? – удивилась Николаева.
– И не только запомнила, но вы даже себе представить не сможете, как часто я думала о вас. Моим единственным желанием было, чтобы мой Вадик, как тот ваш Вовочка, встретил на своем бесприютном пути таких людей, как вы!
Но Николаева никак не могла понять, где она видела эту женщину.
– Мы тогда здесь, у товарища Чистова сидели… Нашлась ли мама у того Вовочки?
– Ах, вот что! – сообразила, наконец, Николаева. – Да, мы ее разыскали. Приезжала за мальчиком. Теперь всей семьей мне пишут, приглашают к себе в гости.
Николаева заторопилась уходить.
– Если бы вы, товарищ Саянова, вовремя вспомнили об Анне Сергеевне, сын ваш давным-давно был дома! – вмешался Чистов. – Анна Сергеевна раньше всех о нем узнала, но в то время его называли «Петей».
– Итак, Алексей Яковлевич, – переспросила Николаева, – о Тамарочке будем решать только тогда, если отец запросит вас?
– Добро! – согласился Чистов.
Николаева вышла, а Чистов заговорил с Саяновой.
– Если гора с горою в наши дни сходится, то людям и подавно положено встречаться! Только почему вы не зашли ко мне сразу?
– Я не ждала, право, что вы обо мне вспомните, – смутилась она. – Тогда мы ворвались…
– Тогда вы, действительно, зря приходили, а теперь напрасно ко мне или к Анне Сергеевне не обратились… Можно было многое предотвратить.
– Если бы я знала! Я запрашивала детский приемник…
И Саянова рассказала о своих поисках сына.
– А ваш сын упрямый!.. Он, оказывается, здесь был. Сейчас уже все выяснено. Когда-нибудь заставьте его рассказать об этом. Он не назвал своей фамилии, наговорил такой ерунды нашей дежурной сотруднице, что никаких следов о себе не оставил. Теперь вот какой вопрос, товарищ Саянова: учебный год у Вадика, конечно, пропал…
– Как это пропал? Он отдохнет после болезни и пойдет в школу. Учителя обещают помочь…
– Отлично! А я хотел вам предложить путевку в санаторий на месяц. Подумайте.
– Нет! Никуда я больше его не отпущу. Поправится дома.
– Дело ваше. А как с одеждой? Вы привезли ему пальто?
– Какое пальто? – Он уехал в новом. Одежда цела.
– Цела, да только везти мальчика не стоило бы в ней. Там какой-то старый ватник, – пояснил Чистов. – Я могу предложить ордер на пальто.
Мария Андреевна растерялась. Ей не хотелось признаваться в том, что на покупку пальто нет сейчас денег, но напоминание о «старом ватнике» озадачило женщину.
– Вы можете оставить мне расписку, а деньги потом вышлите, – предложил Чистов. – Пальто стоит недорого и пригодится не на один год.
Когда вопросы, касающиеся Вадика, были разрешены, Чистов заговорил о Саянове:
– Вы не должны с ним либеральничать, – дружелюбно посоветовал он. – То, что полагается на сына, он при всех обстоятельствах будет вносить.
– Его деньги жгут мне руки. Я согласна лучше белье людям стирать, чем жить на его алименты.
– А вы переменились! Вас нельзя узнать. Скажите, кто на вас так благотворно повлиял?
– Жизнь, Алексей Яковлевич, и люди! Раньше я не знала, оказывается, жизни, и все мне казалось страшным, зато теперь ничего не боюсь.
– Похвально!
– Хвалить не за что. Но то, что пережила я за эти месяцы, нельзя сравнить ни с чем другим. Теперь, когда сын со мной, я счастлива!
41
У вокзала до посадки в поезд Вадик заметил мальчугана, который ходил за женщиной и заглядывал на коричневую сумочку с длинным ремешком. Женщина встанет, и он тут. Она подошла к перронной кассе, и мальчуган вскочил на ступеньку выше ее. Но вот она открыла сумочку и достала рубль, и на лице паренька выразилось такое разочарование, словно его обманули. Отойдя в сторону, он с досады даже плюнул.
– Петя! – окликнул мальчугана Вадик.
Смуглый и черноглазый мальчуган в стеганой куртке оглянулся и, увидев Вадика, подошел к нему.
– Где ты пропадал? – спросил он.
– В больнице лежал, у меня тиф был.
– Моя бабка тоже от тифа окачурилась. Может, ты от нее и заразился, когда у нас ночевал.
Вадик не понял сначала, что значит «окачурилась» и хотел спросить Петю, но тот добавил:
– Теперь там новые квартиранты живут. Все бабкины шмутки выкинули.
– А где ты живешь? – спросил Вадик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17