Она рассматривает свои груди, приподнимает их руками, приближает их к зеркалу, словно ко рту Оливье. Как мог почти незнакомый мужчина, к тому же намного моложе ее, ласкать эти груди? Ей трудно в это поверить!
Она надевает розовый костюм, причесывается и наносит макияж. Затем улыбается – она ощущает в себе необычайную легкость. Заглядывает на кухню к Анриетте и быстро дает ей указания относительно ужина. Наконец она выходит из дома, в радостном нетерпении, оттого что скоро увидит своего жильца. Она чувствует себя прекрасной, она чувствует себя женщиной.
Оливье подхватывает ее на руки и укладывает на кровать. Потом целует и улыбается. Ему так ее не хватало! Она кажется ему ребенком – удивленным, слегка испуганным, который отыскал в чулане новое лакомство, запретное, но такое вкусное, что он просит его снова и снова, потому что никак не может насытиться.
– Вы хотите кофе?
– По правде говоря, я не люблю кофе. Они смеются, как дети.
– Тогда чего-нибудь другого? Кока-колы, например?
– Нет, спасибо.
Катрин сидит на кровати, руки ее скрещены поверх пальто, которое она даже не успела снять. Она смущена и не знает, что делать. Оливье понимает ее замешательство. Он протягивает ей руку, чтобы помочь встать, снимает с нее пальто и жакет, потом осторожно стягивает юбку. Он смотрит на нее. На ее стройные мускулистые ноги. Она такая красивая… Она так и не сняла свои туфли на каблуках. Она стоит прямо, не шевелясь, со слегка склоненной головой и затуманенным взглядом, и ждет, что он обнимет ее. Неожиданно она кажется ему такой уязвимой за этой отстраненной маской, что Оливье спрашивает себя, как далеко он может зайти. Это так неловко, но одновременно и так возбуждающе – лишить невинности женщину-ребенка.
– Вы думали обо мне? – произносит Оливье. Катрин не ожидала такого вопроса.
– Да, – выдыхает она.
– А что вы обо мне думали?
– Самые приятные вещи…
– Это не ответ! Вы думали о моем теле? Нет, вы ведь его еще не знаете… Вы думали о моих руках, ласкающих ваши груди? – Он улыбается: ему нравится заставлять ее краснеть.
Она по-прежнему стоит перед ним в своей тонкой блузке и колготках. В ее взгляде мелькает испуг. Чего она ждет сегодня, о чем мечтала всю неделю? Отдаться ему полностью? Или снова ощутить его целомудренные прикосновения у себя на груди и на бедрах?
– Не говорите несуразицу! – строго отвечает она.
Она не осмеливается поднять на него глаза. Она выражается столь старомодно, что Оливье на мгновение кажется, будто он попал в роман начала века. Ему неудержимо хочется научить ее жизни, настоящей жизни. Он пытается представить себе эту женщину говорящей вульгарные слова, но от этого лишь смеется.
– Над чем вы смеетесь?
Она настораживается.
– Над вами! – Агрессивность ее тона удивляет Оливье, ему хочется раззадорить ее. – Я спрашивал себя, во что мы будем сегодня играть. Вам хотелось бы чего-нибудь особенного?
– Что вы себе позволяете!
Ее лицо снова принимает холодное и отстраненное выражение; она говорит надменным тоном богатой дамы, считающей себя выше всех. Она ищет глазами юбку – она, должно быть, выглядит сейчас такой нелепой! Оливье говорит себе, что незачем настаивать, что он, пожалуй, и сам был бы не против прекратить эту историю, пока не поздно. Эта женщина слишком самодостаточна, чтобы вызывать желание. Но в то же время, наблюдая, как она торопливо натягивает юбку, он замечает на ее бледном лице стыдливый румянец, и это причиняет ему боль. Зачем он ее дразнит? Конечно, она пришла сюда за наслаждением, но разве он может ее в этом упрекать? В конце концов, он хочет того же самого, что и она!
– Извините. Простите меня. Я вел себя по-хамски.
Оливье говорит себе, что это слово, должно быть, из ее лексикона. Что никогда не занимался любовью с женщиной ее возраста и что хочет ее. Что никогда не обращался на «вы» к женщине, с которой занимался любовью, и что это его возбуждает. Он осторожно приближается к ней.
– Простите меня за идиотские вопросы… Но я все время думал о вас, о вашей груди, ваших губах… Мне так вас не хватало! Останьтесь, прошу вас!
Катрин не отвечает – она все еще чувствует себя задетой. Однако в глубине души она знает, что не сможет уйти, потому что обязательно должна снова ощутить его руки у себя на груди. Она столько об этом мечтала!
Оливье снова снимает с нее юбку, затем блузку. Расстегивает застежку лифчика и целует ее груди, завороженный их белизной и пышностью. Зарывается лицом между ними. Затем приподнимает их и медленно проводит по ним языком. Потом опускает колготки Катрин ей на щиколотки. Она по-прежнему стоит, не снимая туфель. Оливье приходится все делать самому, и это его возбуждает. Он решает оставить на какое-то время на ней трусики, желая как следует насладиться неотвратимостью ее падения. Еще несколько мгновений он молча смотрит на нее, а затем – по-прежнему безмолвно – стягивает с нее тонкий лоскуток ткани. Он встает на колени и приближается губами к треугольнику волос… Он ощущает запах ее духов, но еще не чувствует запаха ее кожи. Она наконец полностью обнажена! Катрин кладет одну руку на поросший завитками холмик внизу живота, словно пытаясь укрыть его от мужского взгляда, а другой рукой прикрывает грудь. Глаза ее опущены. Оливье укладывает ее на кровать. Ему хочется поцеловать ее самые укромные места, но она плотно сжимает ноги.
– Расслабьтесь, ничего страшного.
Катрин закрывает рукой глаза, словно не желая видеть того, что сейчас увидит он. Она слегка раздвигает ноги и шепчет:
– Это невозможно!
– Почему же, вполне возможно, – шепотом отвечает Оливье, медленно скользя рукой к приоткрытому входу.
– Я хочу сказать… Я не могу… И вы не сможете. Я фригидна!
– Что?
Оливье чуть было не расхохотался, но вовремя сдержался, боясь снова обидеть ее. Его пальцы покрыты обильной влагой, выступившей из ее влагалища, которое нетерпеливо ждет наслаждения.
– Успокойтесь… Вы знаете, что нужно делать в таких случаях?
– Нет.
Катрин удивлена. Она думает, что он имеет в виду вазелин. Но тут, даже не дав ей опомниться, Оливье раздвигает ее ноги, приближается губами к влагалищу и начинает с жадностью проводить по нему языком вверх-вниз.
– Прекратите! – кричит Катрин. – Вы с ума сошли! – Она пытается сдвинуть ноги и выгибает поясницу, чем лишь облегчает задачу Оливье. Внезапно он останавливается.
– Вам и в самом деле не нравится? Вы хотите, чтобы я прекратил?
Катрин тут же замолкает. Ей хочется снова и снова ощущать его язык на своей плоти.
Она готова на все, лишь бы он не останавливался.
– Делайте, что хотите, – бросает она.
Он будет долго ласкать ее среди хаоса смятых простыней… Он не стал раздеваться: он оставит это на следующий раз; с ней он хочет действовать постепенно. Позднее он научит ее, как нужно возбуждать мужчину…
– У вас только понедельники свободные? – спрашивает он, пока она одевается в ванной комнате. – Ждать встречи с вами целую неделю для меня просто невыносимо! А для вас?
– У меня есть час на обеденный перерыв…
– Часа хватит только на то, чтобы вас раздеть. Вы можете предложить что-нибудь еще?
– По четвергам я обычно хожу вечером в парикмахерский салон…
– И сколько времени у нас будет?
– Я закрываю магазин в семь, а домой возвращаюсь в девять вечера. Поэтому уехать мне нужно самое позднее – в половине девятого.
– Значит, вы должны научиться раздеваться быстрее. Когда вы хотите начать? Завтра?
– Во сколько? – Сердце Катрин бешено колотится, и ей хочется, чтобы завтра уже наступило.
– Я буду дома в час с четвертью, но к двум мне нужно обратно в институт. В среду у меня два часа свободного времени, а в четверг и пятницу – снова час. Но зато в субботу я полностью свободен.
– А у меня, наоборот, суббота – самый загруженный день…
– Ну посмотрим… мы что-нибудь придумаем. Мне будет очень вас не хватать до завтра.
Он целует ее в губы – нежно, как юный влюбленный.
В последующие недели любовники встречались каждый день, полностью захваченные своей тайной страстью, завороженные друг другом и черпающие в любовных объятиях новую энергию. Первые дни Оливье раздевал Катрин в почтительном молчании, словно оно могло каким-то образом уменьшить ее стыдливость. Она отдавалась ласкам молодого человека с полным самозабвением, пытаясь скрыть это за спокойным, даже безразличным взглядом. Она казалась неприступной – без сомнения, она верила, что внешняя отстраненность исключает саму идею греха. Апрель был уже в разгаре, когда Оливье с огромной радостью услышал наконец, как Катрин стонет от наслаждения. Ее тело мало-помалу раскрывалось для него – она уже брала его руку чтобы показать, что он должен делать.
И наконец настал день, когда она полностью отдалась ему и их стоны наслаждения вторили, словно эхо, весеннему пению птиц.
Этот первый месяц остался в их памяти как ода плотской любви, чередовавшаяся с моментами шаловливой нежности. Они познавали друг друга, она открывалась навстречу мужским ласкам, он утверждался в своей мужественности. Катрин, до этого никогда не испытывавшая наслаждения, теперь впитывала его с жадностью человека, который долго блуждал по пустыне и наконец добрался до оазиса. Оба были уверены, что впереди у них еще достаточно времени, чтобы как можно ближе узнать друг друга. Они смаковали каждое мгновение. «Завтра, – говорил ей Оливье, – я вас…» – и шептал ей на ухо свои фантазии. Катрин делала вид, что шокирована его бесстыдством, затем разражалась смехом и говорила, лукаво поглядывая на него, что не в силах ждать до завтра. Они покрывали друг друга поцелуями и придумывали множество ласковых прозвищ: она называла его «мой дорогой квартирант» или «мой любимый учитель», а он величал ее «графиня», или «моя госпожа», или «моя знатная дама». Они продолжали обращаться друг к другу на «вы», даже когда занимались любовью, что придавало их роману несколько старомодный шарм.
Теперь, по вечерам, когда Катрин Салерн возвращается к себе, она весела, почти игрива. Она рассказывает о своих покупателях, расспрашивает о работе Жана и о подругах Виржини. Она стала разговорчивой. Не потому, что хочет скрыть за потоком слов свой секрет, а просто потому, что счастлива и наконец может проявить искренний интерес к другим. Ее домашние не выказывают, однако, ни малейшего удивления по поводу произошедшей с ней перемены, так что даже непонятно, заметили ли они ее. Во всяком случае, ничто в их поступках на это не указывает.
Когда Катрин смотрит на мужа, она говорит себе, что теперь у нее есть любовник, который к тому же на двадцать пять лет моложе Жана. Она думает о том, что она – любовница мужчины, который целует ее самые интимные уголки, и что она при этом не краснеет. Она представляет себе член Оливье и бесстыдно смотрит в глаза мужу. Она пытается вспомнить его член, но в памяти у нее возникает лишь смутный образ чего-то маленького, холодного и дряблого. Она говорит себе, что изменяет мужу и что, по сути, это грешно. Однако она не испытывает ни малейшего чувства вины. Все произошло настолько быстро и естественно, что она даже не успела ничего осознать. Она вспоминает о своих мучениях в первые недели, но, по правде говоря, они одолевали ее из-за того, что она не видела Оливье, а не из-за того, что она обманывает Жана. Вкусив впервые ласки Оливье, она тут же решила, что не будет задавать себе никаких вопросов.
До встречи с Оливье, когда Катрин читала на страницах женских журналов признания женщин, у которых были любовники, ей казалось неприличным рассказывать о подобных вещах. Ей было трудно представить себя на их месте, она даже не могла понять, что это за женщины и что ими движет. Теперь же она знает, что иметь любовника – это самое обычное дело, что здесь все предельно ясно и что отныне это является составной частью ее жизни – с той же очевидностью, как дважды два четыре.
Переводя взгляд с мужа на детей и обратно, Катрин Салерн удивляется тому, что может смотреть на них, не испытывая стыда или вины. У нее это отлично получается. И со временем все лучше и лучше.
9
ВПЛОТЬ до середины мая любовники предпочитают укрываться в интимном уединении спальни, подальше от чужих глаз. Затем они постепенно начинают выходить на улицу. Сначала, в субботу по утрам, они торопливо добегают до маленького кафе на углу улицы Пьера Леру. Потом отваживаются расширить свой маршрут до метро «Севр-Бабилон» и даже до бульвара Сен-Жермен-де-Пре. Оливье хочет показать Катрин свои любимые уголки, которые она не знает. Однако далеко уходить они не могут, так как свободного времени у них мало.
Вначале Катрин опасалась случайно натолкнуться на кого-нибудь из членов семьи или знакомых, но этот квартал настолько удален от ее привычных мест и от работы Жана, что она понемногу успокаивается. Когда они обедают в ресторане, Катрин порой настаивает на том, чтобы самой оплатить счет. Сначала Оливье не соглашался, и однажды Катрин расплакалась. «Если бы я была вашей ровесницей – с упреком произнесла она, – вас бы это не смущало!» И поскольку это было правдой, они никогда больше не говорили на эту тему.
– Знаете, – сказал однажды Оливье, когда они сидели на освещенной солнцем террасе «Совиньона», – я уверен, что вы никогда не пробовали горячего козьего сыра на тостах из хлеба «Пуалан». С бокалом «Шабли» это просто пища богов!
Проходивший мимо них в ту минуту мужчина с беспокойным взглядом и торопливой походкой с завистью заглянул им в тарелки. Казалось, он даже раздумывал, не присесть ли ему за маленький столик около них, но в конце концов двинулся дальше.
– Должна признаться, что я никогда не ела хлеба «Пуалан». Я знаю, что все его очень хвалят, но обычно я покупаю хлеб у «Флорана» – это лучшая булочная в моем квартале, а они такого не делают…
– У вас было слишком много привычек, Катрин! До нашей встречи в вашей жизни не хватало фантазии! Правда-правда, не смейтесь! Каждый раз, когда вы говорите подобные вещи, я ужасаюсь!
– Ну уж, не преувеличивайте! Я все же заполучила молодого красивого любовника!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20