- Сколь ты, Зазнамов богат? Словно имеешь закрома зерна! Да?
Зазнамов горячился:
- Хошь малу толику дозволь, чтоб я мог землю спытать, какова она есть.
Дали Зазнамову из ратных запасов два мешка ячменя да мешок проса.
Братья-Зазнамовы деревянной сохой-копарулей да лопатами взрыхлили добротный клочок земли, бросили первые зерна ячменя и проса в амурскую землю.
К середине лета Албазинская крепость выросла в грозный для даурцев городок. Это было искусно срубленное из толстых лиственниц укрепление в сто сажен длины, в шестьдесят ширины. Крепость казаки огородили двойной высокой стеной из заостренных вверху бревен, с башнями и бойницами. С наружной стороны окопали глубоким рвом, а по-за рвом набили колючек и рогатин. Башни возвышались по углам, внизу под ними вырубили казаки тайные ворота, построили подземные подлазы с хитрыми ловушками-западнями. В средине крепости поставили съезжую избу, а над ней возвышалась шатровая караульная башня, с которой дозорный казак мог далеко видеть приближение неприятеля.
Даурцы, пораженные быстрым рождением на их земле грозного городка, собрав многолюдную рать, много раз пытались осадить и сжечь ненавистную крепость, а непрошенных пришельцев изрубить всех до единого. Но всякий раз осада заканчивалась бегством дауров, которые бросали раненых и убитых, луки и стрелы, лошадей и арбы.
Сабуров также пытал силу городка князя Албазы: дважды ходил на приступ, но возвращался ни с чем, а в последней осаде даурцы пробили стрелой Сабурову руку и убили трех казаков. Оба городка затаили злобу, готовились к смертельным боям.
Сабуровцы построили в городке хлебные, соляные и иные амбары, вырыли кладезь, поставили малую походную церковь. Городок подготовился к долгой осаде.
Укрепившись в городке, Сабуров собрал с местных эвенков ясак малый именем московского царя. Встревоженные эвенки опасливо смотрели на светлоглазых, большебородых пришельцев. Подстрекаемые шаманами да даурскими князьцами готовились к великому кочевью на север. Но ясак малый, взятый Сабуровым при добром слове, его поход на ненавистного Албазу их остановил. Таили они давнишнюю злобу на корыстного и жестокого албазинского князя, его частые набеги, как яростный огонь, опустошали мирные стойбища эвенков.
Тем временем даурский князь Албаза послал с дорогими подарками гонцов к китайскому богдыхану, просил скорой помоги, клялся в верности и обещал сполна платить ему ясак. "Крепость лочей, - говорил он, - поставлена на страшном месте: угрожает и Даурской земле и Китайскому царству. Надобно крепость лочей сжечь, а их вывести с корнем, чтоб и впредь не ходили они ратным боем на великий Амур".
Уходило лето. Осыпались цветы, жесткие травы блекли. Падал звонкий лист осин, оголились березы, ивы, тополя. Пахло в тайге горькой грибной гнилью, стихли птицы. Зелень лесов померкла, терялись рощи в утреннем тяжелом тумане. Из темных логов и ущелий тянуло сырым, знобким холодком.
В крепости Сабурова иссякли запасы, особенно хлеба, соли и огневых припасов.
Страшились казаки: нагрянет зима, какова-то она на Даурской земле, сколь лютая и сколь долгая?
...Тускнело вечернее небо, плыли серые клочковатые тучи. Сабуров вошел во двор крепости, огляделся: небо сурово, ветер осенний остер, стонет, хмурится Амур черной щетиной гребней. Сабуров присел на бревно, видит: бежит Степанида, а вслед ей сыплется глухой бабий ропот:
- Сгибнем зазря в неведомых землях!.. Аль ослеп Ярофей и не видит беды?
Чей-то надрывный голос добавляет:
- Пытай, Степанида, своего Ярофея, пытай, каков корм на зиму припас? Аль на зазнамовских ячменях норовит прожить?..
Степанида скрылась за углом.
Хмурился Сабуров, думал: "Хоть мала у нас ратная сила, а надобно идти боем и даурцев воевать".
Вошел в каморку. На лежанке, уткнувшись в изголовье, плакала Степанида, плечи ее вздрагивали. Поднялась, повисла на шее.
- Ярофеюшко, тяжко, жонки корят...
Сабуров Степаниду обласкал, уговорил.
Всю ночь не спалось Ярофею. В неведомой стране застигла его зима врасплох. Разброд и уныние охватили людей. "Запасов нет, хлебушко на исходе, - твердил Сабуров. - Как зиму скоротать?" Закрыл глаза, отгонял от себя назойливые думы, а они неотвязно терзали сердце. Всплывало золотое поле зазнамовских ячменей. Хорош: густ, высок, зернист. Обильно родит здешняя земля. Много ли пополнит запасы зазнамовский урожай? Считал, прикидывал и выходило: зиму не прокоротать. Вскакивал с лежанки, садился к оконцу. Густая темень плотно придавила и Амур, и горы, и леса. Взглянул на небо: дрожали чистые звезды. И показалось Сабурову и небо, и звезды, и земля, что утонула в темноте, близкими и родными. "Неужто бросать эдакую благодать, уходить, спасаться?" - вздрогнул он. Встал, заскрипели половицы. Проснулась Степанида.
- Ярофеюшка, полуношник мой. Спи...
- Не до сна, Степанида...
- Загрызли тебя темные думы. Уймись, Ярофеюшка, склоняй даурцев на мир.
Понял, что и Степанида не спала, терзается и ее сердце.
- Пустое говоришь. Не однажды пытал я склонить даурцев к миру. Посланцы мои, тунгусы, приходили ни с чем, а последнего, Путугира, сама знаешь, на кол даурцы посадили. Вот какой мир, Степанида...
Опять заскрипела половица. Сабуров распахнул оконце. Ворвался в каморку предутренний холодок. Где-то далеко простонала птица и смолкла. "Хоть малость уснуть надобно, - подумал Ярофей, - завтра собрать казачий круг, боем идти на Албазу".
...В эти осенние дни тоскливо щемило сердце Степаниды. Уходила она из городка, садилась на пригорок и долго глядела и не могла наглядеться на ячменной поле. Колыхалось оно живой волной; туго налитые колосья клонились к земле. Под их мерный шелест закрывала глаза Степанида, и чудилась ей родная сторона, слышались песни русские, душевные... Таяла, как вешний снег, забывалась беспокойная походная жизнь; и всюду-то цветы красоты сладостной, плетни огородные, избушки мирные, на зеленой лужайке хоровод... Только нет нигде Ярофеюшки. Вскакивала Степанида, руками с лица словно паутину липкую сбрасывала, брови насупив, бежала с пригорка к крепости. Отыскав Ярофея, не жаловалась, не плакала, будто и сердце не тосковало, шла гордая подле него - достойная жонка атамана.
Зазнамовы готовились к уборке своего не в меру позднего урожая. Все казачьи жонки в тот день поднялись спозоранку: все наскучились по страдной поре. Скорее бы на полюшко! Каждый колосок обласкать, обцеловать готовы.
На утренней заре крепость встревожил дозорный казак. Сабуров выбежал во двор, на востоке вздымался багровый столб дыма. Даурцы подкрались ночью и подожгли колосистые, высокие хлеба Зазнамовых. Так первый урожай русских на амурской земле не пошел впрок. Зазнамовы метались по крепости, грозились, кляли даурцев. Старший Зазнамов хвалился:
- Хошь не отведали казаки урожайного хлеба, я видел всяк, какова плодовита землица. За этакую землю, крови не жалеючи, на ратное дело пойдем! Да, казаки?!
Казаки кивали головами, соглашались, но ходили хмурые, злые, жонки надрывно голосили...
В полдень Сабуров собрал албазинцев, взошел на шатровый помост.
- Вольны казаки!..
- Сгинь ты, беглый душегуб!.. - сбил атамана визгливый бабий голос.
Сабуров оглянулся, голосила казачья жонка Силантьиха. Сдержал гнев, велел жонок с казачьего круга выгнать. Помолчал, продолжил:
- Негоже живем, казаки... Негоже и сгибнем!.. Надобно городок Албазу захватить, добро и скот отобрать, на земли наши амурские стать крепкой ногой!
- То-то будет зимушка - жирна и сытна! - хлопнул оземь шапкой молодой казачишка.
Его заглушили голоса:
- Не бывать Амуру в руках даурцев!
- Им ли владеть великой землицей!
- Отберут у них земли маньчжуры, а их побьют, повыведут начисто!
На круг вышел Ванька Бояркин:
- Неладное атаман надумал: и неумное, и неразумное!.. Даурцы укрепились неприступно, конной силой владеют во множестве, к тому же свирепы на бою.
Сабуров скрипнул зубами, набухли на скулах красные желваки:
- Речи твои, Ванька, хуже гнилой деревины поперек дороги легли!..
Ванька выпятил грудь, шагнул к Ярофею. Казаки зашумели:
- Видано ль, чтоб куренок на орла кинулся?
- Попытаю тебя, Ванька, каков ты есть на бою, - и Сабуров выхватил клинок, кинулся на Ваньку. Тот успел взмахнуть саблей. Казаки заполошно орали:
- Чему быть - тому быть!..
- Не робей, атаман! Бей своих, чужие бояться станут!..
- Не сдавай, Ванька!..
Бояркин против Сабурова на бою оказался слаб. С казачьего круга ушел посрамленный. Злобой кипел, грозился... Казаки вслед галдели:
- Ой ли, Ванька, смотри!..
- Не битый - серебряный, а битый - золотой!..
- Грозилась птаха море сжечь, да сама в нем и утопла...
Надумал Сабуров идти на городок даурцев всей ратью сполна. В крепости оставил баб, а в подмогу им дал для огневых дел - двух пушкарей и доглядчика на шатровую башню.
Едва занялась заря, пока еще не сошла с реки синяя дымка, казаки в кольчатых бронях, при саблях, при пиках, бердышах, с самопалами встали в ратные ряды.
Для штурма даурского города поволокли казаки с собой две пушки-маломерки и одну долгомерную. Зная о дозорных князя Албазы, рекой не поплыли. Решил Сабуров идти трудным путем, ударить с гор, захватить врага врасплох.
Сабуров обошел крепость с левой стороны. Взошел на гору - обомлел: вместо даурской крепости и городка чернело огромное пепелище, ни одной души нигде не было видно.
Сабуров и его казаки, давнишние бывальцы, ратных дел храбрые люди, омрачились. Лукавство даурцев показалось обидным, досадным; уязвило оно ратников Сабурова пуще стрел и пик. Сабуров не пошел на пепелище, стоял на холме, грыз кончик уса, клял свои неудачи.
На пепелище, возле тлеющего пня, нашли казаки обгоревшую молодую, лицом пригожую даурку с младенцем на руках. Полонянку привели к Сабурову. Через толмачей выведали: даурка - одна из жен князя Албазы. От полонянки узнали и тайну гибели даурской крепости.
За пять дней до ратного похода Сабурова жители даурской крепости взбунтовались. Подошли даурские воины к шатру князя Албазы, подняли над головами ножи, пики и луки.
- Не наш ты, князь!
- От княжения твоего лихо нам, и женам нашим, и детям, и скоту.
- Ты накликал краснобородых лочей!.. От мира с ними отказался! Ты!..
Албаза вышел из шатра, из-под высокой шапки выбивались седые космы и спадали на желтое лицо. Ветер трепал полы расхлестнутого цветного халата. Князь вздергивал плечом, сутулился, клочки бровей сходились у переносья, говорил гордо:
- На тигра можно влезть, но с тигра нельзя слезть...
Князя перебили голоса воинов:
- Тигр не родится от вшивой овцы!... Убирайся ты, маньчжурский ублюдок! Убирайся!..
Князь вздрогнул, попятился, чтя обычаи предков, с помоста не сошел, снял с себя пестрый, шитый шелком халат, бросил его в толпу. Вмиг воины халат разодрали в клочья, а лоскутья, подхватив на острие пик, побросали на голову князя. Князь закрыл лицо ладонями и скрылся в шатре. Поруганный и униженный, сорвал он тетиву лука, зацепил ее за шест шатра и удавился. За ним последовали семь верных его жен, преданные слуги и рабы. Скрылась лишь молодая жена князя, красавица Эрдэни, с малолетним сыном. Охваченные страхом, даурцы, захватив малые пожитки, жен, детей и скот, разбежались по лесам и степям. Князем даурцев стал храбрый князь Туренга, он велел опустошенную крепость не оставлять ненавистным лочам, а сжечь и пепел развеять по ветру.
Казаки оглядели пепелище. Поодаль нащупали в земле потаенные ямы, а в них - запасы даурцев. Набрали двадцать коробов зерна, много вяленой рыбы да неведомого корня сладкого, сушеного с дикой вишней, больше восьми коробов. Добыча скудная. Однако поп Гаврила отслужил победный молебен.
Но этим не закончился ратный поход Сабурова на великом Амуре.
Князь даурцев Туренга направил гонцов к эвенкийскому князю Чапчагиру, просил его старые обиды забыть, собирать храбрых эвенкийских воинов и идти сообща на крепость лочей. Туренга обещал Чапчагиру большие почести, а его сородичам безмерные милости. Туренга хвалился, что великий богдыхан, император китайского царства, принял его просьбу и тоже посылает на лочей храброе войско.
И зиму и лето жили албазинцы в ратных заботах и тревогах. Даурцы терпеливо готовились к великому походу против лочей, наносили урон ночными набегами, жгли хлеба албазинцев, угоняли скот, выслеживали казаков, убивали их, хватали в плен, но в многолюдные бои не вступали. Словно буря в светлый день, налетали даурцы то с одной, то с другой стороны и так же мгновенно исчезали, как и появлялись.
...Шли годы. Собирала и множила силы Албазинская крепость.
Надвигалась большая война.
БЕРЕСТЯНАЯ ЛЮЛЬКА
На склоне горы по солнцепеку разбросалось стойбище храброго эвенкийского князя Чапчагира. У подножья билась кипучая река Уруча.
Чум князя, покрытый белыми оленьими шкурами, возвышался на холме.
По правую сторону, на расстоянии полета стрелы, стояли чумы близких родичей князя, а по левую - чумы его жен. Самый близкий чум - любимой жены Мартачи.
В чуме князя жарко горел костер. Князь лежал на песцовых шкурах. Остроухая собака, осторожно ступая, доверчиво ткнулась носом к хозяину, но князь ткнул ее ногой; она с визгом забилась под шкуры. Неудачи преследовали князя.
Караван вел мудрейший вожак Чапчагирского рода - старый Лока. Лучше Лока никто не умел искать в тайге удобные пути и богатые кормовища. Однако Лока сбился, завел караван в россыпи, буреломы, топкие болота. Много пало оленей, потонуло людей и добра. От огорчения старый Лока не пришел в свой чум: бросился со скалы в пропасть. Чапчагир вывел караван к речке Уруче. Сидя у костра, думал: "Злые духи отобрали у Лока глаза и нюх оленя - худая примета".
У Мартачи родился сын. Родичи князя, нагибаясь к земле, обегали чум Мартачи. Услышав плач рожденного, морщились. В стойбище никто рожденного не видел. Даже женам князя не велено было подымать полог чума Мартачи. Оглядела рожденного лишь старая шаманка. Она принимала роды. По-лисьи хоронясь, шаманка ходила по стойбищу, нашептывала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28