Ярофея же Сабурова именем нашим, великого государя Руси, ставим приказчиком Албазина, а рать его именуем русским воинством царским и шлем жалованье две тысячи серебром. И пусть Ярофей Сабуров с казаками те рубежи на Амуре-реке сторожит и на тех рубежах стоит посмерть..."
Воевода до ночи не выходил из приказной избы. Царская грамота сразила его пуще монгольской сабли. Почему царь милость возымел к разбойным грабежникам, того понять воевода не мог. Казалось ему, что наветы и ябеды возведены на него лихими албазинцами. Оттого свирепел пуще, путался в догадках: "Пошто царь ябедам воров поверил, ему же, воеводе царскому, учинил угрозу?" Развернул воевода грамоту царя, снова ее прочел, а по строчкам, в которых царь писал: вором-де Ярошку Сабурова не прозывать, провел много раз ногтем.
Дивился воевода деяниям царя, однако о писаниях и наказах царских надо было албазинцам давать весть, тем воздать им милость цареву и подвести вольный Албазин под воеводскую руку. И праведны слова предков: "Мала воровская сила, да слава лихая велика". Пришлось воеводе послать сына не с войной на Албазин, а с царской наградой да с повинными речами. "Перед горой не кичись, а горе поклонись".
Имел воевода и скрытые мысли, прикидывал так: великую соболиную казну, собранную албазинцами по Амуру, надо, мол, именем московского царя отобрать, крепость Албазин подчинить твердо Нерчинску. Пусть тот новонареченный приказчик крепости Ярошка Сабуров помнит воеводскую руку, челом бьет низко и ясак исправно посылает, как прочие острожники и крепости.
Корабли воеводы отплыли.
Албазинцы прослышали о походе воеводы, собрали немалую силу и поклялись воеводского выкормка в Албазин не пускать. Албазинцы двинулись навстречу: кто на кораблях, кто берегом пеший, кто конный...
Воеводские корабли повстречали возле острожка Сретенского, что стоял на правом берегу Шилки; путь до этого острожка - дней десять.
Албазинцы удивились, увидев три корабля: ратных людей воеводских на них было немного. Решили, что это лукавство воеводы, не иначе, а плывет большая рать позади.
Воеводский сын встревожился: не ожидал встретить албазинцев в пути. Воеводские казаки говорили:
- Негожа встреча. Быть бою, и в том бою милости не жди, побьют нас начисто лихие албазинцы.
Ярофей Сабуров кричал с дощаника воеводскому сыну:
- Ты, воеводский выкормок, корабли уводи! На наших землях тебе не ходить, воду из черного Амура не пить!
Воеводский сын отвечал:
- Без войны плыву, казаки, добром!..
Албазинцы кричали враз:
- Добро то нам ведомо!.. От того добра наш Пашка в могилу сошел!..
- У твоего отца-лиходея рука премного легка: колодки железны набьет махоньки, петлю затянет тоненьку!..
- Ой, добр лиходей!..
Ярофей кричал наперебой казачьим глоткам:
- Уводи корабли подобру! Хуже будет! Побьем!
Воеводский сын молчал. Албазинцы хохотали пуще:
- Эй, лихой воин, вот поплывем мы в Дауры, будешь ты у нас в кашеварах!
Видя смуту и угрозы, воеводский посланец вышел на корабельный помост, снял шапку высокую стрельчатую, поклонился:
- Неславно, казаки, орете! Везу грамоту цареву, милостивую!..
Албазинцы давно знали о той грамоте, что привез первый гонец, о второй и не помышляли, оттого Ярофей сбил воеводского сына бранной речью:
- Ту грамоту оставь при себе, выкормок! Та грамота отца твоего, лиходея, злословная ложь!
Воеводский сын не стерпел обид, стал отругиваться:
- Острог ваш разбойный! Ставили его воры! Скиньте, казаки, Ярошку, идите под Нерчинск!
Албазинцы гневно отвечали:
- Головы потеряем, а нерчинских боярских детей править в Албазин не пустим! Тому не бывать!..
Воеводский сын кричал:
- Острог ваш сжечь надобно! Церковь божью разобрать! Вас же, воров, копьями колоть, саблями рубить, на кол сажать!
Албазинцы выхватили самопалы, для острастки пальнули по ветру. Воеводский сын сошел с помоста, спрятался в кормовую клеть. Казакам своим велел дощаники повернуть, плыть назад без боя.
Албазинцы посчитали приезд воеводского посланца плохим знамением, боялись прихода большой воеводской рати. Ярофей повернул корабли, и поплыли албазинцы скорым ходом обратно, чтоб укрыться в крепости и ждать осады.
Воеводский сын вернулся в Нерчинск посрамленный, от стыда с корабля до ночи не сошел, а воеводские хоромы прошел потемну, чтоб и на глаза не попасть людям. Перед отцом пал на колени, клял воров, а царскую грамоту о милостях албазинцев хотел изодрать. Воевода устрашился и грамоту от сына немедля отобрал и спрятал в сундук. Казаки, которые ходили с ним в бесславный поход, громко похвалялись своими ратными доблестями и тут же, на кругу, таясь, говорили иное. Сказывали они нерчинским казакам, что у Ярошки Сабурова ратная сила велика, на бою храбра, а промеж себя дружна. Земли же албазинцев на Амуре-реке и привольны, и хлебны, и травны, и безмерно богаты. Многие казаки шептали:
- Безвоеводское житье их красно, тому житью завидуем!..
Воевода, обиженный неудачей, впал в хворь, в кручину. Лекарь лечил воеводе голову, пуская кровь по три раза в ночь. Воевода хирел, чах, в воеводскую избу не ходил.
Грозен враг за горами, а грозней того за плечами. Ходила по Нерчинску молва: воеводе-де Даршинскому на воеводстве не устоять, не минует его голова царского топора. Дошла та молва и до воеводы: сказал о ней ему лекарь. С той поры воевода с лежанки не вставал, охватила его горячка и страх. В страхе воевода и скончался.
Сел на воеводство своей волей сын воеводы Анлрей: правил он по своему разумению, вел суд и расправу до той поры, пока не дознался царь.
Своевольного воеводу сменил сын московского боярина Петра Морозова Алексей Морозов.
ТАЙНЫЕ ПИСАНИЯ ЦАРСКОГО ПОСЛА
Осенний ветер гнал над степью тучи. Надвигалась ночь... Посольство Николая Спафария двигалось из китайской столицы Пекина на родину. Караван остановился на ночлег у китайского пограничного городка. Дорожная юрта посла тонула в темноте. Вокруг было безмолвно; все уснуло. Слышались глухие удары Гулоу - Башни времени.
Через слюдяное оконце дорожной юрты едва пробивался свет лампады. За черным складным столиком сидел, низко наклонясь, Николай Спафарий. Тихо шелестели толстые листы, скрипело гусиное перо. Часто свет мерк, фитиль лампады трещал, наполняя юрту чадом. Сидящий поодаль Николка Лопухов вставал, подходил к лампаде и ногтями ощипывал обуглившийся фитиль. Пламя дрожало, захлебывалось, вновь вспыхивало, ярче бросая свет.
Николка Лопухов, преисполненный любопытства, смотрел на толстую книгу - тайну тайн премудрого царского посла. Посол писал в ней по ночам и хранил написанное пуще своего глаза. Однако, изнемогая в писании, нередко посол, склонив голову, засыпал. И отрок тихо подкрадывался к писанию, где скрыты были великие мудрости человеческие.
За долгий дорожный путь от белой Москвы и до китайского города Пекина послу полюбился отрок-трудолюбец. Писания же свои посол и от отрока старательно оберегал. Два же грека, взятые Николаем Спафарием из Москвы для помощи в писаниях, оказались ленивыми, и посол пренебрег их умением. Писали греки скудные дорожные описи, вели счет пройденному пути, сочиняли мелкие отписки и иные маловажные листы.
В эту ночь посол писал много; уронив перо из ослабевших пальцев, огорченно вздохнул:
- Силы человеку даны велики, век же короток...
Отчего человек пчеле подобен: в трудах чахнет, а меду сытного дает мало?
Отрок глаза опустил.
- Отче премудрый, отчего чахнешь в науках, какая от них тебе польза? И так ты достоин, богат и силен.
Поучал отрока посол спокойно:
- Отроче славный, ум свой незрелый питай науками многими, тем польются тебе сокрытая земли благодать и небес тайны...
Слушая речи, отрок душой разгорался, голову наклонив низко, лобзал сухие пальцы посла.
И случилось нежданное... Посол положил руку на голову отрока, благословил его и подал ему свое перо:
- Отроче славный, возьми перо, трудись много, клади словеса мудрые, к чтению внятные. Помни, что написанное держать надобно в тайне...
Отрок торопливо взял перо, посол клал перед собой клочки бумаги, на которых вкривь и вкось нанесены были пометки и записи дорожные. Те пометки с великим старанием отрок вносил в книгу, долго вглядывался в слова, торопливо намеченные, либо по его уму мудреные.
А посол, склонив голову, дремал, прикрыв пологом усталые глаза.
Отрок, украдкой приоткрыв листы, жадно прочитал слова, рукой посла старательно начертанные на заглавном листе книги:
Книга,
в ней описание первой части вселенной,
именуемой Азия, в ней же стоит
Китайское государство.
А пониже - витая мелкая скоропись:
"А писана сия книга, когда по указу великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великие и Малые и Белые России самодержавца, послан был из Москвы в Китайское государство Николай Спафарий".
Откинув первый лист, отрок прочел:
"В мире лукавства неисчислимы, как звездная роспись небес. Взгляни на озеро, оно ясно и чисто, а дно его утопает в мраке и черноте ада. Так и сердце лукавца: его не разгадать по синеве ясных глаз. Сердце человека пучине морской подобно, в нем мрак и темь..."
Отрок, уронив перо, позабыл о наказах посла, писание оставил, а начал безотрывно читать лист за листом.
Читая, то улыбался блаженно, сладостно, то, широко открыв удивленные глаза, оглядывался, то мрачнел, смахивая рукой непрошеную слезу.
Отрок, читая, шептал:
"Мая 15 дня.
Нещадно палит солнце. Добрая ли то примета? Караван наш подошел к стенам города китайского, нареченного Пекин. Встретил китайский князь и его конная стража, допустил лишь до ворот. Прехитро сузив щелки глаз, сказал: "Не сготовлены русскому послу и его людям достойные палаты". С горы оглядел я город Пекин. Город превелик, строением пригож, не в меру многолюден. Люд скопом ходит, подобно мурашкам по мурашинной кочке. Писание мое скудно, вина тому гордость и скрытность вельмож китайских, всюду мерещатся им подслухи. Русского глазу боятся пуще того, как бес страшится креста господня, а то и более. Мудра пословица: "Что под спудом сокрыто, то трудом будет добыто".
Мая 17 дня.
Терпение надобно многое. Гордость лозиной не переломишь. Сижу с людьми моими взаперти, в город ворота не открывают, пребываем в безделье и скуке.
Мая 18 дня.
Волею божьею караван наш двинулся к городским воротам. Миновали желтый песчаный вал, пошли подле Великой стены, около высоких башен; они расположены одна в ряд с другой на полет стрелы. Стена стоит толста; чтоб миновать ее, надобно пройти двенадцать больших ворот. Над воротами девятиэтажная башня с бойницами, на мостах стоят богдыхановы солдаты при мечах, пиках, луках. Улицы от многолюдства тесны, оттого впереди богатых бегут слуги, расталкивая толпу, расчищая путь господину своему, а которые пешеходы зазеваются, тех бьют палкой и плетью.
Посольству нашему для жилья отвели место самое кручинное, будто тюрьма, и караул поставили строгий. Памятуя о неудачах, отдаемся воле божьей. Чему быть - тому быть... Око всевышнего видит дела грешных.
Июня 15 дня.
Долгий месяц на исходе. По-прежнему взаперти сидим и муки злые принимаем. Зной разит, подобно пламени пекла, еду богдыхановы люди посылают плохую, воду - и того хуже. Немало людей посольства, в болезнях изнывая, ропщут, клянут судьбу. Гордость китайских вельмож безмерна, они часто приезжают, но о приеме богдыханом молчат. Этот долгий месяц не пропал для нас зря, книга наша сосуду подобна, наполняется соками мудрости, о чем прописано будет в своем месте. Молим бога о придании нам сил и здравия, дабы уговорить лаской, тихо людей посольства нашего, впаваших в неверие и питающих злобы на нас, посла царского, уличая в черной измене и нерадении.
Июня 16 дня.
Сочтем за радость описать Великую стену китайскую. Но прежде всего напишем немногими словами о Китае и китайцах.
В первой части, именуемой Азией, и стоит государство Китайское, его китайцы Китаем не зовут, а нарекли его Чжун-го, что означает Серединное царство. Китайские мудрецы в гордости считают свое царство на свете самым главным, и, мол, стоит оно на середине Земли над всеми царствами владыкой... А китайцами себя тоже не зовут, а нареклись жень, на наречии нашем - человек Серединного государства.
Китайское царство в России с древних времен прикосновенно было через мунгальские степи; беглые же казаки Ярофея Сабурова с товарищами рубежи русские установили по реке Амуру. Китайцы Амур-реку называют Хэйлунцзян, а мунгалы - Карамурен, или Черная река.
Китай - страна великая, людей в ней много, и люди разны: китайцы, маньчжуры, мунгалы. А какая у них земля, лес, реки, и как работу ведут, и как наукам обучены, и каких воинов, и сколько богатств имеют, то в своем месте опишем доподлинно.
Вновь начнем писать о древней Великой китайской стене. Стена та чудо из чудес рукотворения человека на земле. Чтоб скрыться от грабежей и убийств черных мунгалов, воздвигли китайцы ту каменную стену тому 2500 лет назад. Китайцы именуют ее Ванличэн - десять тысяч верст, а мунгалы Калга, оттого стена и прозывается Калганской, на нашем речении Превеликая ограда. Строение громадно, и на земле равного не сыскать. Стена перекинулась через горы, леса, пустыни, степи, болота, реки от мунгальских рубежей до восточного моря-океана - на пять тысяч верст. Зубцы ее столь высоки, что, подняв голову, глядишь ввысь удивленно; толщиною же чудно велика: по ней возки и коляски по три и более вряд едут, и всадники скачут, как по широкой дороге.
Китайцы, описуя стену, гордо похваляются: во время строения такой громады не оставалось в горах камня, в степях - песку, а в реках - воды, в лесах - деревьев. Тому хвастовству поверить можно: неисчислимое количество людей созидало ту стену. Оглядываем стену, сколь мудро она выложена, дивимся долготерпению трудов, умению китайских работных людей возводить крепости и красоте этой каменной громады.
Июня 17 дня.
В прошлом описании запамятовали мы пометить о титулах богдыхановых, то пропишем тут. Царских титулов у них два:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28