Ребята там, конечно, ждут. То-то удивятся, когда он расскажет им про волчиный буерак. Он уже видел раскрытый рот и округлившиеся глаза Андрейки и прищуренный, недоверчивый взгляд Ромки. Данилку охватил приступ жуткого восторга, то-то он над ними посмеется: проиграли "сыщики", не нашли его!
И вдруг Данилка обнаружил, что поляна не та. Должна стоять сломанная ель посередке, а на этой поляне ее нет.
- Э-эй! - закричал Данилка изо всех сил. - Ребя-а, где вы?!
Все сильнее и сильнее гудело в вершинах деревьев, неслись тяжелые низкие тучи, и что-то грозное и жуткое было в их стремительном полете. Данилка боялся признаться себе, что заблудился, обманывал себя, но страх все больше и больше овладевал им. Заныло сердце от недоброго предчувствия.
Данилка выбрал лыжню и пошел быстрее, и опять ему казалось, что идет он правильно. Углубился в сумрачный лес, стараясь не глядеть по сторонам: в каждой коряге ему что-нибудь мерещилось.
Снова вышел на поляну и на миг обрадовался, но тотчас увидел, что поляна не та. На этой - стоял большой заснеженный стог сена. Он остановился и услышал собственное свистящее дыхание, и от этого стало совсем не по себе. А может, санный след есть? Данилка с пробудившейся надеждой ухватился за эту мысль и с кошачьей зоркостью огляделся. Следа не было. Сено не тронуто. Не приезжали за ним. Но все равно где-то тут неподалеку должен быть выход из леса. В большой глубине не ставят стога, их сметывают поближе к дороге. Но где она, эта дорога?
Данилка закричал, тихо и неуверенно: он боялся кричать громко, ему стало казаться, что за ним кто-то следит. Прислушался. Справа будто донесло голос. Нет, показалось. Что-то беспощадное и необъяснимое, и от этого еще более жуткое глянуло ему в глаза из чащобы. Он окончательно понял, что заблудился, и ему стало страшно.
Ночь накрыла землю.
В вершинах мощно и тяжело шумел ветер. Здесь, на поляне, под защитой леса, еще тихо, а в поле теперь разыгралась пурга. Уходить отсюда нельзя. Надо прятаться в стог. Данилка еще раз напряженно прислушался в надежде услышать голоса, и у него остановилось сердце: он явственно различил в тревожном шуме леса низкий, все нарастающий, набирающий силу и леденящий душу вой, который вдруг оборвался на высокой ноте. Вой шел оттуда, где недавно был Данилка, от оврага. Значит, он и впрямь был в волчьем буераке. Они идут по следу! Похолодело в животе, будто над пропастью повис.
Данилка в отчаянии оглянулся. Бежать было некуда. Разве мог он тягаться в скорости с волками! Он знал из рассказов отца и деда Савостия, что от волков лучше не бегать. На тройках и то не уходили. Надо зажигать костер, орать, стучать во что-нибудь. Одна тетка стучала всю ночь в ведро и этим спаслась. Но у Данилки нет ни ведра, ни спичек. Оставалось одно: забраться на стог и зарыться в сено. На стог волки не заскочат - высоко.
Данилка несколько раз пытался взобраться и не мог. Наконец сообразил подставить к стогу лыжи стоймя и, опираясь на их крепления, схватился за клок сена. Начал подтягиваться. Клок вырвался, и Данилка полетел вниз. В рукава и за ворот пальтишка насыпалось снега, пальцы в мокрых рукавицах сильно мерзли.
Вдалеке опять раздался вой, и Данилка с решимостью отчаяния кинулся на штурм стога. Он снова прислонил лыжи, встал на них, прилепился туловищем к сену и шарил, где бы ухватиться покрепче за какой-нибудь клок, как вдруг натолкнулся на палку под снегом. Данилку опалило жаром радости. Это была жердина, которой прижимали верхушку стога, чтобы ее не разметало осенними ветрами. Данилка уцепился за нее и подтянулся. Упираясь ногами в сено, скользя и теряя силу, он все же взобрался на стог. Все! Теперь его не достанут.
Данилка разгреб снег на макушке стога, добрался до сухого сена, стал вырывать клочьями, чтобы сделать углубление и спрятаться в нем, согреться.
Совсем рядом раздался вой, и Данилка помертвел. Осторожно вытянув шею, он глянул вниз. Тускло синел снег, в прорывах туч появлялся туманный месяц, и неверный пролетающий свет на миг озарял поляну, высвечивая в белой мути кустов что-то серое, живое и жуткое. Данилка напряг изо всех сил зрение, даже глаза заломило, но разглядеть это что-то не мог. Он только почувствовал, что это они, волки, почувствовал всем своим существом, как чуют волков кони, еще издали. Он представил их себе, толстогорлых, поджарых, с оскаленной пастью. Все напружинилось в нем, и он застыл, так и не вырыв до конца углубление в стогу. Вдруг через поляну летучими прыжками пронеслось что-то легкое и стремительное, и тут же вслед за ним вынырнули из леса неслышные серые тени. Данилка понял: волки гнали косулю. Косуля сделала огромный прыжок в сторону и исчезла с поляны, будто и не было ее вовсе. За ней скользнули и хищные тени.
Поляна опустела. Данилка сидел заледенелый от страха, опустошенный, безучастный к самому себе. Из этого состояния его вывел выстрел. Кто-то стрелял в лесу. Снова прокатился оружейный гром, и Данилку обожгла мысль, что это, может быть, ищут его. Он закричал:
- Я здесь! Здесь я!!!
Кричал, пока не охрип.
Когда выстрел хлобыстнул совсем близко, на поляне, и послышались голоса, Данилка тихо заплакал.
- Вот он где! - послышался внизу голос отца.
- Ну, паря, задал ты нам работы, - сказал дед Савостий, когда отец снял сына со стога. - Тут волки водятся, подстрелили одного.
Данилка молчал, в ознобе у него зуб на зуб не попадал.
- Говори дружкам спасибо, в ножки кланяйся. Прибежали в деревню, тревогу подняли, - сказал отец, прижимая к себе сына.
Данилка не ответил, его била крупная дрожь.
- Сомлел парень, не оттаял еще, - сказал кто-то.
Данилка не узнал голоса.
КОЛОДЕЦ
По вечерам хорошо гонять на коньках по улице. Дорога свободна - ни лошадей, ни машин.
В тот вечер докатались допоздна. Уже вся орава деревенских мальчишек разбежалась по домам, а Данилка с Андрейкой все еще носились по укатанной, поблескивающей в лунном свете дороге. Когда собрались домой, Андрейка предложил:
- Давай наперегонки.
- Давай, - охотно согласился Данилка, потому как знал, что не Андрейке тягаться с ним.
У Данилки коньки магазинные - недавно отец привез из города, настоящие "снегурки" с загнутыми носами, на зависть всем деревенским мальчишкам, а у Андрейки - самодельные, деревяшки, выструганные из полена и понизу железкой обиты. Вместе их ладили. А теперь Андрейка собирается тягаться в скорости.
Мальчишки рванули с места, через три-четыре маха Данилка обогнал своего дружка.
- Не считова, - сказал тот, шмыгая носом. - У меня нога подвернулась.
Данилка знал, что Андрейка врет безбожно, но сделал вид, что поверил, и предложил великодушно:
- Давай сначала.
Они снова рванулись вперед, и опять Данилка в два счета обставил Андрейку.
- И теперь не считова?
- Не считова, - буркнул Андрейка. - У тебя - купленные, а мои - нет. Ты мне дай первому побежать, а потом ты, когда я отбегу.
Не очень-то хотелось соревноваться на таких условиях, но Данилка понимал, что Андрейка прав, и дал ему отбежать несколько метров, а потом припустил вслед и опять обогнал.
- Если бы у меня были магазинные, нипочем бы не догнал, - заявил Андрейка.
- Давай еще раз, - предложил Данилка. - Еще дальше отбегай.
Они упарились, пока гонялись наперегонки.
- Пить хочу, - сказал Андрейка и покатил в глухой переулок, в котором был колодец.
Пить хотелось и Данилке, притом он чувствовал, что давно истекло время его возвращения домой, и поэтому еще больше оттягивал час, когда должен был предстать перед матерью. Он надеялся, что к тому времени вернется отец из райисполкома и, глядишь, расплата пройдет мимо.
Переулок выходил в поле, мутно синеющее снегами. В окнах уже не светились огни - сельский люд полег спать, - и ребята шли сугробами мимо темных домов и плетней, занесенных по самый верх. Когда пришли в конец переулка, где был колодец, им стало немножко не по себе от мглы притаившегося пустынного поля, от таинственного посвиста вольного ветра, от близости огромного и невидимого в темноте простора. В черном, редко утыканном звездами небе низко висела отяжелевшая луна.
Андрейка подошел к колодцу первым. Колодезный сруб обледенел, бадья была опущена. Ребята стали крутить ручку ворота и легко вытащили деревянную обмерзшую бадью, но она оказалась без воды. Снизу, из черной глубины, донесло стон. Данилка почувствовал, как в животе у него стало прохладно и пусто. Андрейка мыкнул телком и громко лязгнул зубами.
От колодца они мчались со скоростью паровоза, не чуя под собою ног. Из-под самодельных Андрейкиных коньков летели синие искры, и Данилка никак не мог его догнать на своих магазинных "снегурках". Опомнились дружки на главной улице, возле сельпо.
- А-а?! - спросил Данилка.
Андрейка дико посмотрел на него и, заикаясь, выдохнул:
- Оборотень!
Данилка засомневался, памятуя отцовы слова, что нету на свете никаких оборотней, никакой нечистой силы, кроме кулаков и буржуев.
- Послышалось, - сказал он. - Какой оборотень?
- Может, поблазнилось, - нерешительно согласился Андрейка.
- Ну да, почудилось. Ветер это гудел, - стоял на своем Данилка. Пойдем напьемся.
- Ты чо, ты чо! - Андрейка замахал руками.
Но Данилку уже распирало от собственной решимости, ему очень хотелось показаться дружку храбрым. Возле сельпо, на крыльце которого сидел ночной сторож дед Кузьма, Данилке и впрямь было не страшно. Правда, теперь ему совсем расхотелось пить, и втайне он желал, чтобы Андрейка не согласился возвращаться к колодцу, но все же продолжал настаивать на своем, потому что слово не воробей, вылетит - не поймаешь. Андрейка, к разочарованию Данилки, оказался мягкотелым, не оправдал надежд и согласился идти, правда выторговав себе место позади Данилки.
Они подошли к колодцу, замирая и вздрагивая от собственных шагов.
Прислушались.
Тихо. Только ветер пошумливает в степи. У Данилки отлегло от сердца, он с усмешкой сказал:
- Ну вот, видал! Никого нету.
- Ага, - согласился Андрейка не очень уверенно, с опаской поглядывая по сторонам.
- Хочешь, я в колодец крикну? - Данилка совсем распалился от собственной храбрости.
- Не-е, не надо, - протянул Андрейка. - Пойдем отсюда.
Но Данилка нагнулся над черным зевом колодезного сруба и крикнул в нутро с вызовом и бравадой:
- Эй, кто там?
Колодец загудел. И вдруг - о, ужас! - снизу, из-под земли, донесло задыхающийся шепот:
- Помогите, ребята...
У Данилки подкосились ноги. Он перевел взгляд на друга и в синем призрачном свете луны увидел мертвенно-белое лицо Андрейки, черный открытый рот и вылезающие на лоб глаза.
- Ребята, это я, Евдокия Андреевна! - снова донеслось из колодца.
У Данилки под шапкой встали дыбом волосы, а Андрейка с диким воплем бросился прочь. Припустил за ним и Данилка.
На этот раз они удрали гораздо дальше и долго молча отпыхивались, тараща друг на друга глаза. Наконец Андрейка проскулил:
- Пойдем домой! Я ж говорил - нечистая сила.
- А почему Евдокией Андреевной назвался? - спросил Данилка. - Слыхал?
- Слыхал. Оборотень кем хошь назовется, хоть тобой.
- А может, это и в самом деле Евдокия Андреевна? - засомневался Данилка.
- Чего ей там делать? - резонно заявил Андрейка.
Действительно, делать там учительнице было нечего. Но все же! Может, упала?
Данилка высказал дружку свои соображения.
- Не-е... - замотал головой тот. - Как она туда упадет, края вон какие высокие. Пойдем домой.
И тут они обнаружили, что стоят возле завалюшки деда Савостия.
- Давай скажем деду. - Данилка кивнул на избушку-присадыш.
Дед Савостий, конечно, все может растолковать. Он друг и постоянный советчик деревенских мальчишек. Он всегда среди ребятни: летом ходил по ягоды и грибы, ездил с ними в ночное, разбирал ссоры и драки, делил все мальчишечьи радости и невзгоды. Подпоясанный веревочкой поверх выпущенной ситцевой рубахи, весело шагал он с ребятишками в поле, учил угадывать по приметам погоду, распознавать по голосам птиц. Он все знал, должен был разгадать и эту загадку с колодцем.
Мальчишки брякнули в подслеповатое оконце. В стекле забелело расплывчатое пятно, глухо донеслось:
- Ктой-то там?
- Дедушка, это мы с Данилкой! - закричал Андрейка.
Лицо в окошке исчезло, и через минуту на пороге появился дед Савостий в накинутой на исподнее белье шубейке и в пимах, обшитых красной резиной от машинных колес.
- Чего надоть? - хрипловатым спросонья голосом заворчал дед. - Вы чего полуношничаете? Вот я вас батогом!
Ребята знали, что дед только ворчит, и не боялись его. У него и батога-то не было, и добрее его в деревне человека не сыщешь.
Перебивая друг друга, мальчишки выпалили деду про колодец.
- Брешете, мазурики! - зашамкал дед, а сам уже, прихватив веревочные вожжи, трусил к колодцу. - Вот я вас ентими вожжами да по антиресному месту. Аль не знаете, что у меня грыжа и дохтур Семен Антоныч прописал мне положительный покой?
Когда подошли к колодцу, дед, напустив строгость в голосе, сказал в черную пасть сруба:
- Ктой-то там шутки шуткует? Ответствуй!
- Это я, родненький, я, Евдокия Андреевна! - раздался торопливый, захлебывающийся от отчаяния голос.
Дед присел со страху. Андрейка качнулся, чтобы опять смазать пятки, но Данилка схватил его за рукав, хотя у самого подкашивались ноги. Голос был действительно Евдокии Андреевны, их молодой учительницы.
- Не уходите, дедушка, спасите меня, родненький!
Дед Савостий засуетился.
- Чичас, чичас, милушка, - приговаривал он, разматывая вожжи. Чичас, касатушка, подержись малость! Ах ты господи, как тебя угораздило-то?
С помощью вожжей, наматывая их на колодезный ворот, вытащили Евдокию Андреевну. Она сразу упала, ноги не держали ее. Дед послал мальчишек постучать в ближайший дом, к бабке Ликановне.
Взрослый сын бабки Петр, дед и мальчишки принесли учительницу в избу, положили на теплую печь. Евдокию Андреевну трясло. Бабка Ликановна самогоном растирала ей руки и ноги. Дед Савостий и Петр заставили учительницу выпить полстакана водки. Когда она немножко отошла, дед Савостий спросил:
- Как попала-то туда, милушка?
- Рот зажали и сбросили!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20