Напротив, интересуюсь очень.
Профессор резким движением оттолкнул книжку и встал:
- По ответам не вижу! - Он затряс головой. - Странное дело! "Очень интересуюсь", а дальше учебника - ни на шаг... Кхе-кхе! Не вижу интереса. Не вижу.
Он тяжело затопал к двери, как угрюмый, рассерженный слон. У дверей остановился и крикнул неожиданно тонким голосом:
- Вы не знаете, что такое интересоваться! Не знаете! Жаль!
Маша заглянула в зачетную книжку. Тройка.
Она стиснула зубы от стыда. Как она посмела сказать ему, что интересуется славянским языком!
Вошли Ася и Юрий Усков.
- Ну что? - с любопытством спросила Ася. - Что? - нетерпеливо и весело повторяла она. - Тройка? Ничего, пустяки. А здорово он тебя, должно быть, гонял?
У Маши все еще горело лицо.
- Если ты всю сессию поедешь на тройках, - вмешался староста курса, мы не очень тебя поблагодарим.
- Кто - мы? - спросила Маша.
- Мы - это курс, - разъяснил Юрий Усков.
"Однако, - подумал он, - где уж ей написать приличную семинарскую работу!"
Он прижал к боку свой толстый портфель - там хранилась картотека эпитетов.
Эпитеты не вмещались в портфель. Выписанные из романов Толстого на картонные квадратики, они стопками лежали дома в ящиках письменного стола.
Юрочка настойчиво думал над тем, как привести их в систему. Эпитеты сопротивлялись. Юрочке не удавалось втиснуть их в стройную схему.
- А мне все равно, будете вы меня благодарить или нет! - вызывающе ответила Маша.
- Так? - мрачно спросил Юрий Усков. - О твоих антиобщественных настроениях буду ставить вопрос на комсомольском активе... Распишись, когда ты даешь урок. - И он развернул график педагогической практики.
Маша расписалась в первой свободной клетке. После она взглянула на дату. Это было ближайшее число.
Усков спрятал график в портфель и молча ушел.
Ася сидела на кончике стола, качала ногой и с любопытством наблюдала за Машей.
- Все разобрали дальние сроки, а ты взяла что осталось. Напрасно ты ссоришься с Юркой - не вылезешь из неприятностей.
Маша пренебрежительно пожала плечами.
- Впрочем, - заметила Ася, - за девятнадцатый век - а на третьем курсе это самое главное - тебе обеспечено "отлично". Ведь уж наверно Валентин Антонович не подведет?
Маша покраснела.
- Постараюсь девятнадцатый век сдавать не ему, - холодно сказала она и ушла.
- Подожди! Почему ты рассердилась, чудачка? - закричала Ася вдогонку.
Но Маша не обернулась.
Ася засмеялась и, соскочив со стола, отправилась искать людей - она не любила оставаться одна.
Маша бесцельно шла по улицам. Вдоль улиц, как часовые, выстроились гиганты березы, совсем не похожие на те милые растрепанные березки, какие Маша знала во Владимировке. У здешних берез были мощные стволы и уродливые в зимней наготе толстые сучья.
Сверкало солнце в этот февральский день, лужи стояли на мостовой. "И это зима?" - с досадой подумала Маша.
Она пошла домой. Наверно, мама опять все бросила и устраивается на работу.
Дома было письмо от Аркадия Фроловича. Маша прочитала записку, вложенную в общий конверт:
"Дорогая Машутка! Не сумел выполнить просьбу. Митю Агапова не нашел. На днях меня переводят из Москвы. Машутка, старайся быть бодрой".
Маша подошла к окну. Ничего не изменилось. Так же тяжелой, неподвижной громадой высились горы, заслоняя мир, как стена. Тени погустели на склонах, солнце зашло.
"Значит, письма от Мити не будет, - подумала Маша. - Может быть, я о нем никогда не узнаю".
Глава 9
Когда Дильда спросила Ускова, есть ли на третьем русском актив, на который можно вполне положиться, в числе первых Юрий назвал Асю Хроменко.
Вернувшись из комитета, он отозвал Асю и, шагая рядом с ней по коридору, сообщил, что на завтра назначен воскресник - необходимо разгрузить для госпиталя саксаул, нужно мобилизовать весь курс.
Ася сморщила лоб, с огорчением вспомнив все неотложные дела, намеченные на воскресенье, но Ускову бодро ответила:
- Добьемся, чтобы наш курс был первым по институту!
Усков подсунул под правую руку портфель и, размахивая левой, изложил план действий.
- Сейчас устроим летучку, - сказал он. - Тебе поручаю индивидуальную обработку. У тебя есть подход. Что, если нам взять полторы нормы, Ася? А?
"Хорошо тебе говорить - с одной рукой! - подумала Ася. - Ты-то не будешь грузить".
И ответила:
- Конечно, полторы. Иди открывай собрание.
Юрий поднялся на профессорскую кафедру, вынул из портфеля листочки с тезисами и разложил перед собой. Он приготовился к выступлению, собираясь произнести агитационную речь. Но, увидев с высоты кафедры однокурсников, которых хорошо знал, со многими дружил, Юрий вдруг почувствовал неловкость. Неужели их надо агитировать? Дорофееву, например. У Дорофеевой, самой старшей по возрасту студентки на курсе, муж полковник, на фронте, дома двое детей; все знали, как Дорофеевой трудно жить и учиться, и уважали ее.
"Нет, не буду агитировать, - решил Усков. - Поговорю просто".
И, решив поговорить просто, он как раз и сказал то самое важное, что нужно было сказать.
"Субботниками бьет рабочий класс по неразгруженным картофелям и поленьям..." - хотел он в заключение произнести стихи Маяковского, но в это время вошла Строгова. И ход мыслей у Юрия прервался. Юрий переставал быть самим собой, когда его оценивали пристрастно и недоброжелательно, как, казалось ему, оценивает Строгова.
Настроение у него упало. Он не процитировал Маяковского и кое-как закончил свое выступление, с досадой думая, что провалил завтрашний воскресник. После него говорили мало. Кто-то поинтересовался, будет кормежка или захватить еду с собой.
- Боюсь, не все придут завтра, - сказал после митинга Усков Дорофеевой.
- Почему? - удивилась она. - Да что с тобой?
- Ничего особенного... Я не уверен в завтрашнем дне.
- Вот уж напрасно! А я так совершенно уверена.
Она не понимала, почему у него испортилось настроение.
Зато прекрасно поняла Ася:
- Тебе помешала Строгова, я знаю. Есть такие люди, которые сами ничего не делают, зато всегда всех критикуют. Кажется, она слишком высокого о себе мнения.
- Почему ты опаздываешь? - хмуро осведомился Юрий у Строговой.
- Да так. Были дела, - ответила Маша.
- Вечно ты занята своими личными делами! - с раздражением заметил Усков. - Какая ты комсомолка, если общественные интересы у тебя на последнем месте?
- Откуда ты взял? - изумилась Маша.
Но Усков не пожелал объясняться.
- Когда появилась эта Строгова, я как-то невольно спутался, - сказал Усков Асе. - Теперь я понял, в чем дело: она индивидуалистка. Я не очень-то люблю такие типы, у которых не сразу разберешь, что они думают. Если ты комсомолец, у тебя душа должна быть открыта. Так я считаю. Вот, например, ты: что на уме, то и на языке. С тобой как-то легко, а уж учишься ты, во всяком случае, лучше Строговой.
Ася охотно поддержала разговор:
- А ты заметил, что Строгова учится с нами полгода и ни с кем не дружит? Я пыталась подойти поближе, но ничего не получилось. Уж если я не сумела с ней сблизиться, так никто не сумеет, поверь!
- Как же можно сблизиться с такой индивидуалисткой! - согласился Усков, которому понравилось это язвительное определение Машиного характера, и он настойчиво его повторял. - Вот и сегодня... Опоздала - и никаких объяснений.
Маша не подозревала, как жестоко осуждено ее поведение. Опоздала она из-за матери.
Вот уж больше недели Ирина Федотовна устраивалась на работу. Она побывала в школе, в библиотеке, даже в столовой, где требовалась буфетчица, но всюду то или иное препятствие вставало на ее пути.
Ирине Федотовне не удавалось найти работу, не потому, что работники не требовались, а потому, что она ничего не умела делать. Однако вернуться к прежнему сидению в нелюбимой и до сих пор не обжитой комнате Ирина Федотовна не могла. Она продолжала искать.
Однажды она задержалась на перекрестке, чтобы пропустить санитарный автобус. Автобус остановился у госпиталя. Открыли заднюю стенку, санитары осторожно выдвинули носилки. Ирина Федотовна увидела лицо, совсем юное, но обросшее курчавой каштановой бородой, высокий желто-белый лоб.
Санитары качнули носилки, с носилок неловко повисла рука. Ирина Федотовна поспешно шагнула и поправила руку. Раненый открыл глаза.
Ирина Федотовна прислонилась к перилам крыльца. Сердце дернулось резким толчком и застучало часто и больно. Она стояла и смотрела, как из автобуса выдвигали одни за другими носилки. Когда автобус уехал, Ирина Федотовна вошла в госпиталь...
Вечером в комнате, как всегда, дымила коптилка, из щелей окна дуло. Ирина Федотовна и Маша, поджав ноги и закутавшись в шубы, сидели вдвоем на кровати.
- И вот я решила, - рассказывала Ирина Федотовна, - теперь меня не собьешь. И хотя они удивляются, что я кончила гимназию, а иду в санитарки, но тебе, наверно, понятно.
- Очень, очень понятно! - ответила Маша.
Но утром она увидела, как у мамы валятся из рук вещи; она то сядет, то постоит у окна, то охнет и все смотрит на часы. Перед уходом Ирину Федотовну совсем оставила бодрость.
- Ты проводила бы меня, - попросила она упавшим голосом.
Маша отвела маму в госпиталь. У проходной будки Ирина Федотовна задержалась и слабо кивнула Маше.
Но всего этого староста курса не знал. Он сказал Асе:
- Чего доброго, наша индивидуалистка и на воскресник не явится.
"Индивидуалистка" на воскресник явилась. Она пришла в старом отцовском ватнике, подпоясанном ремешком, и имела такой решительный вид, что Дорофеева сразу выбрала ее себе в напарницы.
Платформы с саксаулом стояли на запасном пути, последний вагон эшелона не был виден.
- Ого! - сказала Маша, подворачивая рукава. Только не тянули бы. А то проспорят полдня из-за норм.
Строгову не устрашил эшелон. Это несколько удивило Ускова. Он сунул Асе портфель, с которым не расставался даже сейчас, и побежал выяснять нормы.
Едва заполучив в свои руки всем известный портфель, Ася почувствовала прилив энергии.
- Девчата! - закричала она. - Чего вы ждете? Начинайте, чтобы не тратить время!
- В самом деле, чего мы ждем? - согласилась Маша.
Она вскарабкалась на платформу.
- Эй, посторонись! - и сбросила вниз корягу.
- Не торопись. Не делай лишних движений, - учила Дорофеева.
Но Маше хотелось и торопиться, и делать лишние движения!
- Раз, два... У-ух!
Ася кричала снизу:
- Девчата! Товарищ Дорофеева! Бросайте дальше! Не загромождайте проход!
Она ходила вдоль эшелона и командовала:
- Эй! Эй, вы там! Чего вы так близко бросаете?
Работа пошла. Ася направилась искать Юрку, но он сам мчался навстречу.
- Слушай, - сказал он, тяжело дыша, - платформы распределены, но остались две лишние. Я говорю: "Ладно, давайте третьему русскому". Как ты считаешь, выполним?
- Конечно, - ответила Ася.
Усков увидел у нее свой портфель.
- Дай-ка, я запрячу его под платформу, а сверху саксаулом прикрою, предложил он.
- Чепуха! - возразила Ася. - Мне портфель не мешает. Ты не беспокойся.
Она шагнула в сторону, увидев, что с крайней платформы спускается студентка. Это была Катя Елисеева, которую называли "тридцать три несчастья" - неудачи преследовали ее. Вот, уронила варежку.
Ася подала Елисеевой варежку и снова отправилась вдоль платформы наблюдать за работой. Время от времени она покрикивала:
- Девочки! Как у вас там? Все в порядке? Перевыполним, факт!
Усков в недоумении потер лоб ладонью.
"Гм... Странно..."
Он прикинул, как бы забраться на платформу, и, уцепившись за край левой рукой, занес ногу за борт и повисел там немного, проклиная свою правую руку, которая чертовски отравляла ему существование. Он с трудом вскарабкался на саксаул и, увидев Машу, выругал себя за то, что попал именно на эту платформу. Однако висеть снова на левой руке было так неудобно, что он решил остаться здесь.
- Смотри-ка, смотри! - испуганно говорила Маша. - Физики нас перегоняют. Дорофеева, мы пропали! Честное слово, пропали мы с тобой!
- А слыхала, как Суворов с Кутузовым кашу ели?
- Ах, да что ты мне про Кутузова! Тут перегоняют, а она про Кутузова! - Маша с сожалением поглядела на свои хорошенькие вышитые варежки и показала Ускову: - Подумай! Не догадалась взять старые! Э, была не была! - махнула она рукой и опять ухватилась за корягу.
- Постой-ка, - неожиданно для себя сказал Усков, протягивая рукавицы. - Давай я спрячу твои в карман.
- А как же ты? - не решалась Маша.
- Я привык. Бери. Говорю, бери!
- Ну, теперь все в порядке! - обрадовалась Маша.
У нее раскраснелись щеки, блестели глаза, светлая прядка волос выбилась из-под платка.
Ускову стало весело; он вытянулся, приложил ладонь ко рту и заорал во все горло:
- Ребята, наподдай!
С разных платформ послышались в ответ голоса. Эхо подхватило: "А-а-ай!"
Вечером, окончив работу, студенты отдыхали на кучах саксаула, удивляясь тому, что разгрузили такую махину.
Усков кричал Дильде:
- А ты видела, кто две лишние платформы разгрузил? Третий русский!
- Видела! Да! - так же громко кричала Дильда. - Только я видела, что и физики вам помогали.
Подошла Маша. Медленно, с опущенными руками. Казалось, если бы нужно было сбросить хоть одну корягу еще, руки уже не поднимутся. Она вернула Юрию рукавицы.
- Спасибо.
Он неловко вытащил из кармана варежки:
- Устала?
Маша улыбнулась и не ответила.
Глава 10
После воскресника Маша на лекциях садилась рядом с Дорофеевой. Ей было уютно с этой медлительной студенткой, которая и училась не спеша, но так же добротно и прочно, как разгружала саксаул.
- Мозоли? - удивилась Дорофеева. - У меня никаких мозолей нет.
Она показала широкие чистые ладони. Маше все нравилось в Дорофеевой: серьезность, сосредоточенность, спокойный характер.
Но удивительнее всего изменились отношения с Юрием Усковым.
В первый же после воскресника день он молча разложил на столе перед Машей график педагогической практики и опустил палец на какую-то клетку. Маша равнодушно ждала, припоминая, что такое сделала, к чему на этот раз счел нужным "прицепиться" староста курса.
- Скоро твой урок, - сказал староста курса.
- Да, - согласилась Маша, нахмурившись, ибо ничего хорошего от своего урока не ждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30