Прилежаева Мария Павловна
Юность Маши Строговой
Мария Павловна ПРИЛЕЖАЕВА
Юность Маши Строговой
Повесть
Широкоизвестная повесть лауреата Государственной премии РСФСР Прилежаевой М. П. о судьбе молодой учительницы, о первых шагах ее трудовой жизни, которые пришлись на грозные военные годы. Отношение героини к жизни, к людям, к своему делу являют собой образец высокой нравственности.
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Глава 36
Глава 37
Глава 38
Глава 39
Глава 40
Глава 41
________________________________________________________________
Глава 1
Снег таял, падая на черную от грязи платформу. Из окна вагона Маша видела на соседних путях мокрые крыши состава, также готового к отправке.
Аркадий Фролович ухватился за спущенную раму окна и заглянул в купе:
- Всё? Ну, кажется, всё.
Он вытащил из кармана платок, зачем-то встряхнул и убрал.
- Ириша, вы знаете, где аптечка? Помните, сколько у вас мест?
Ирина Федотовна с окаменевшим лицом сидела на скамье.
- Что вы сказали, Аркадий Фролович?
Он утомленно махнул рукой:
- Я сказал - будьте практичнее. До свиданья, милые!
Аркадий Фролович попробовал закурить трубку. Табак отсырел, трубка не зажигалась.
- Фу-ты, черт! - пробормотал Аркадий Фролович. - Маша, я не простился с напой. Обнимите его. Передайте...
Эшелон медленно двинулся.
- Аркадий, Аркаша, прощайте! - внезапно сильно бледнея, воскликнула Ирина Федотовна. - Неужели мы все-таки едем? Куда? Зачем?
- Маша! - громко говорил Аркадий Фролович, шагая рядом с вагоном. Маму надо беречь от солнца, если доживете там до лета. Может быть, вернетесь и раньше, но едва ли.
Маша, высунувшись из окна, крепко пожала руку Аркадию Фроловичу.
- Аркадий Фролович, а вы? Где будете вы?
- Где я могу быть! В госпитале.
Он начал отставать от вагона.
Замелькали дома, крыши, заборы, трубы...
- Отец и не заглянет к нам в купе! - после долгого молчания вздохнула Ирина Федотовна. - Он теперь всю дорогу будет занят со студентами. Начальник эшелона. Пока пройдешь из конца в конец состава...
- Мама, - спросила Маша, испугавшись догадки, - почему Аркадий Фролович велел беречь тебя от солнца?
- Что другое мог посоветовать доктор?
- Но какое в Свердловске солнце?
- Ах, давно уже изменили маршрут! Мы едем в Среднюю Азию.
"Не все ли равно!" - хотела сказать Ирина Федотовна, но, взглянув на Машу, виновато спросила:
- Неужели мы тебя не предупредили?
Маша молча отвернулась к окну.
Они одни в купе, забитом багажом авиационного института. Черная земля, голые деревья мелькают в окне. Ветви гнутся под ветром, как прутья. Мутные облака текут в небе, поезд никак не обгонит их.
Значит, не Свердловск?.. Маша закрыла глаза. И в памяти отчетливо возник весь трудный вчерашний день.
Было раннее утро, когда она вернулась из Владимировки. Поднимаясь по лестнице, Маша догнала отца, который медленно шел впереди.
Он горбился и стучал палкой, тяжело на нее опираясь.
- Папа! - крикнула Маша.
- Милая! Дочка!
- Папа! Как я соскучилась!
Он, не отвечая, прижал к груди ее голову. У него ввалились глаза, нос заострился.
- Да, спим мало, - ответил папа на испуганный взгляд Маши. - Дежурил сегодня. А завтра уезжаем. Как мы боялись, что ты опоздаешь! Получила телеграмму?
- Да-да! Получила.
- Ириша, открой! - постучал отец в дверь палкой.
Мать кинулась Маше навстречу:
- Приехала? Счастье - приехала!
Должно быть, они не надеялись, что Маша успеет вернуться вовремя.
В комнате беспорядочно валялись вещи, дверцы шкафов распахнуты, в углу стояла картина, снятая со стены. Не смолкая, как отдаленный гром, гудели раскаты орудий за окнами.
Мать села на диван, уронив на колени руки, и, беспомощно глядя на отца, сказала:
- Воля твоя, нет у меня больше сил. Легла бы и не встала.
- Уф! - громко вздохнул отец.
Видно было, что они оба устали.
- Почему выключено радио? - проворчал отец, вставляя в штепсель вилку. - Слушайте! Слушайте!
Передавали приказ об обороне Москвы.
- Что такое, Кирилл? - воскликнула мать.
- Я говорил! Разве я не говорил вам об этом? - лихорадочно повторял отец. - Москву не сдадут. Ясно, что именно здесь их остановят.
- Кирилл, зачем же тогда уезжать? - робко спросила мать.
- Как "зачем"? Уезжать необходимо. Студенты должны учиться. Мы должны дать им возможность работать нормально.
За весь день они только и виделись в эти полчаса: отец ушел наблюдать за упаковкой учебных пособий, Маша - к себе в институт.
Она не надеялась встретить Митю Агапова. Скорее всего, мобилизован. Маша не имела от него вестей все лето, пока жила во Владимировне.
В вестибюле пусто. Институт эвакуировался. Но в комсомольском комитете толпился народ. Многие ребята - в военных шинелях. Маша подошла к Володьке Петровых, однокурснику, члену комитета. Его воспаленные от бессонницы глаза слезились, но он пытался шутить. Впрочем, шутка получилась не очень удачной.
- Ты понравилась на своем курорте... как его... где ты была...
- Ты не смеешь! - гневно вспыхнула Маша. - Я была мобилизована на полевые работы.
- Знаю, знаю. Шучу. - Петровых протянул руку: - Давай.
- Что "давай"?
- Комсомольский билет. Сниму с учета. Куда эвакуируешься?
- Как "куда"? - изумилась Маша, забыв, что и вернулась она из Владимировки по вызову отца лишь потому, что семья готовилась эвакуироваться. - Я не еду. Посылайте, куда надо.
Володя Петровых поставил локти на стол и, мигая слезящимися глазами, произнес, не впервые должно быть, короткую, решительную речь.
- Строгова! Не буянь! Кого нужно было послать, послали. Понятно? Кто-нибудь должен учиться. А как же? Постановление правительства. Ну ладно, слушай, не спорь. Где билет? Куда едешь?
Кто-то взял Машу за локоть. Она оглянулась: Митя!
- Не спорь, Маша. Надо будет - пошлют.
Он изменился за эти три месяца. Острижен наголо. Лицо почернело от худобы и загара, черты стали жестче, и какой-то неистовый свет в упрямых глазах.
- Я звонил к вам домой, - говорил он, крепко держа руку Маши. Ответили, что ты здесь. Такая удача! Я через час уезжаю.
Завыла сирена. Все пошли в бомбоубежище.
- Какая ты, Маша... - улыбался Митя, приглядываясь к ней.
Она поняла недосказанное.
И все время в бомбоубежище, когда они произносили обидно обыкновенные слова, она понимала все, что он должен был и хотел, но так и не решился сказать.
Где-то упала бомба. Казалось, раскололась земля. Стены качнулись. Лампочка мигнула и погасла. Несколько минут было темно.
- Боишься? - спросил Митя.
- Нет.
Подошел профессор Валентин Антонович. Он держал в руке шляпу и, по обыкновению, был опрятно и изящно одет, как будто собрался на лекцию, только землистый цвет кожи и измученный взгляд говорили о бессонных ночах.
- Я вижу своих учеников в военных шинелях! Расстаемся, друзья.
Валентин Антонович взял обеими руками их руки, неспокойно вглядываясь в лица.
- Друзья! Что происходит с миром? Непостижимо! Немыслимо! Они надвигаются на нас, как Батыевы полчища. Над Москвой фашистские самолеты! Что станет с миром? Что делать? Один выход: все от мала до велика за ружье. А я не умею стрелять, и немолод, и я... растерялся.
Митя расстегнул полевую сумку, вынул томик "Севастопольских рассказов", протянул Валентину Антоновичу.
Валентин Антонович полистал Митину книжечку:
- В этом году я предполагал семинар.
- Я беру "Севастопольские рассказы" с собой, - сказал Митя.
- Берите! Непременно берите! - в каком-то возбуждении, почти со слезами в голосе, заговорил Валентин Антонович. - Вы с собой уносите многое - идеи, мысли, чувства. Наши враги не представляют даже, как мы вооружены! Нас нельзя победить. Нет! Нет! Нет!
Снова упала бомба. Близко. Долго слышался гул.
Валентин Антонович вернул Мите книгу, нахлобучил шляпу на лоб:
- Прощайте, Агапов.
Он пошел прочь, но вернулся.
- Нас победить нельзя. До свидания, Агапов. Возвращайтесь. Вы вернетесь, Агапов. Вы мой ученик, я вас жду. Вы вернетесь. До свидания, Агапов!..
- Бедный Валентин Антонович, - вздохнула Маша, когда профессор ушел.
- Всем приходится трудно, - хмуро ответил Митя и торопливо сказал: Подари мне на память карточку... Какую-нибудь. Все равно.
У Маши был с собой студенческий билет.
Митя перочинным ножом снял с него фотографию:
- Ты здесь веселая... Маша, нас отправляют из Москвы, я не знаю своего адреса. Куда писать тебе?
- В Свердловск. Только скорее. Ты скоро напишешь?
- Да. Знаешь, я напишу сегодня.
...И вот она не получит письма.
Глава 2
Эшелон без остановок идет мимо разъездов и станций. Лес, песчаная насыпь, овраги, до горизонта пустые поля.
Маша смотрит в окно. Осталась наедине со своей родиной, с глазу на глаз.
Деревенька. Вдоль размытой дождями дороги осторожно выступают гуси, переваливаясь на красных лапах; на краю деревни - гумно, столбами вырывается мякинная пыль: обмолот.
Но вот гумно позади, и гуси, и повисшая над обрывом изба.
Вдоль железнодорожной насыпи вырос темный еловый бор.
Снова деревня. На отлете - двухэтажный каменный дом: школа. Девочка в красном галстуке выбежала на крыльцо, проводила поезд взглядом, долго махала рукой...
- Ты о чем задумалась, Маша?
- Так, мамочка... Вспомнила детство.
...В большие праздники приходил Аркадий Фролович. Он раздевался в прихожей, поправлял галстук и расчесывал перед зеркалом жесткую щеточку волос. Так же тщательно он расчесывал брови и густые, пышные усы. Маша с глубоким вниманием следила за этой церемонией. Аркадий Фролович с иронической усмешкой рассматривал себя в зеркало.
- Ну как? - спрашивал он.
Из всех известных Маше людей Аркадий Фролович был самым удивительным человеком. Это он "вырвал из когтей смерти" ее отца, как говорила Ирина Федотовна. О том, как в 1918 году Аркадий Фролович целую ночь после боя искал своего друга Кирилла Строгова, которого все считали погибшим, и нашел в воронке от бомбы, а потом тащил на себе до санитарного пункта, эту историю Маша много раз слышала от мамы.
Она вспоминала ее, когда Аркадий Фролович появлялся в их доме.
Кирилл Петрович, прихрамывая и опираясь на палку, выходил в переднюю встретить гостя; они хлопали друг друга по плечу.
В дни, когда приходил Аркадий Фролович, Ирина Федотовна никого больше не приглашала. Аркадий Фролович был нелюдим. Он предупреждал по телефону:
- Приду отвести душу, если только никаких ваших дам и прочих джентльменов не будет.
Он приходил не часто, раз в два-три месяца, зато высиживал почти весь день, до глубокой ночи.
После нескольких шахматных партий и праздничного обеда с пирожками, жареным гусем и каким-нибудь соусом - очередным изобретением Ирины Федотовны, чаще всего неудачным, в чем, правда, никто не признавался Аркадий Фролович открывал крышку пианино. Откинувшись на спинку стула, он играл что-то длинное, с силой ударяя по клавишам, и Маше казалось, надают тяжелые камни, и было жаль и грустно, что они отрываются от скалы и летят.
Ирина Федотовна иногда говорила:
- Почему вы доктор, а не музыкант?
Аркадий Фролович вставал из-за пианино и, рассматривая рюмку с вином на свет, спрашивал:
- А? Что?
- Ты не слишком ли злоупотребляешь этим... - Кирилл Петрович кивком головы указывал на вино, - ...и этим?
Трубка Аркадия Фроловича почти беспрерывно дымилась.
- Возможно. Очень может быть.
Ирина Федотовна часто уходила к приятельнице, оставив друзей наедине и взяв с Маши слово, что ровно в десять она ляжет спать. Маша забиралась с ногами в кожаное четырехугольное кресло; о ней забывали.
Едва оставшись вдвоем, отец и Аркадий Фролович начинали нескончаемый разговор о книгах, театре, работе, а чаще о людях и еще чаще - о прошлом. Разговор мог тянуться часами.
Аркадий Фролович медленными глотками пил вино, всюду сыпал пепел из трубки, пощипывал длинный ус и спрашивал:
- А помнишь, Кирилл?..
Забравшись в угол огромного кресла, Маша с любопытством слушала рассказы о том времени, когда папа, усатый Аркадий Фролович и дядя Иван носили гимназические мундирчики. Тогда существовало страшное пугало чудовищно рыжий инспектор Златопольский, тогда две девочки, Ириша и Поля Тихомировы, жили в деревянном доме на окраине города, где немощеная дорога зарастала летом травой, а зимой к крыльцу наметало сугробы.
Какое-то очарование чувствовала Маша в том, что все близкие и родные ей люди - отец, мама, Аркадий Фролович, дядя Иван и тетя Поля из Владимировки - прожили рядом свою трудную юность.
Приезжая на лето в деревню Владимировку, где тетя Поля уже четверть века работала учительницей, Маша старалась представить тетю Полю, как рисовали ее воспоминания отца и Аркадия Фроловича: это она гимназисткой потихоньку читала революционные книги, это она поддерживала в ссылке Ивана Пастухова и почти девочкой вступила в неравную борьбу с жандармом в мундире инспектора - Златопольским.
Аркадий Фролович, стряхивая пепел мимо пепельницы на скатерть, снова спрашивал:
- А помнишь, Кирилл?..
Революция, гражданская война, то, что Маша изучала в учебниках и что для нее было самой настоящей историей, оживало в прошлом отца, тети Поли, дяди Ивана.
Маленькая Маша не столько понимала умом, сколько чувствовала, как вся ее жизнь определена этим прошлым, таким близким, потому что оно было молодостью отцов, и одновременно далеким...
- Аркадии, что мы с тобой делаем! - вдруг спохватывается отец, увидев девочку в кресле.
- Спать, голубушка, немедленно спать! - говорит Аркадий Фролович тем неумолимым докторским тоном, каким предписывает Маше пить рыбий жир и открывать на ночь форточку.
Виновато переглядываясь, они укоряют друг друга и торопятся уложить Машу до прихода Ирины Федотовны.
Отец помогает ей расстегивать пуговицы, Аркадий Фролович ворчит, что в этом семейном доме нет никакого порядка, а сам украдкой стряхивает рассыпанный на скатерть пепел и, размазав пятно, сконфуженно и почему-то на цыпочках отходит от стола в другой конец комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30