Потом Анвар снял для новобрачных квартиру по соседству.
- Большая, на двоих детей хватит, - сказал он испуганной Джамиле. Взял её за руку и добавил: - Ты будешь счастлива.
Ее мама сказала:
- Мы оба за тебя очень рады, Джамила.
- А ты ему что на это? - спросил я на ходу.
- Ой, Кремчик, я могла бы просто выйти из комнаты, и до свиданьица, только меня и видели. Обратилась бы за помощью в Совет. Или ещё куда. Жила бы у друзей, ударилась в бега. Если бы не мама. Он срывает зло на Джите. Бьет.
- Бьет? Правда?
- Да, бил, пока я не пригрозила, что отрежу ему патлы ножом для разделки мяса, если он ещё раз её тронет. Но он и без физического насилия может превратить её жизнь в сплошной кошмар. Напрактиковался за столько.
- Ну и ну, - сказал я: что ещё на это скажешь. - В конце концов, он же не может заставить тебя делать то, что ты не хочешь.
Она обернулась к нему.
- Не может!? Ты не все знаешь. Кое-о-чем я умолчала. Пошли ко мне. Пойдем, Карим, - настаивала она.
Мы зашли в их магазин с черного хода, и Джамила наскоро соорудила кебаб с чапати, на сей раз с луком и зеленым чили. Кебаб пустил коричневый сок на сырой лук. Чапати обжигал мне пальцы: смертельный номер.
- Отнеси его наверх, ладно, Карим? - попросила она.
Ее мама крикнула из-за кассы:
- Нет, Джамила, не води его туда! - и с грохотом уронила бутылку молока, до полусмерти напугав покупателя.
- А что такое, тетя Джита? - спросил я. Она чуть не плакала.
- Пойдем, - сказала Джамила.
Я уже открыл рот пошире, чтобы затолкать туда как можно больший кусок, но Джамила потащила меня наверх, а её мама кричала вслед:
- Джамила, Джамила!
Мне вдруг захотелось домой: хватит с меня семейных драм. Ибсена я мог и дома почитать, было бы желание. К тому же, с помощью Джамилы я хотел понять, как мне относиться к папе и Еве, придерживаться широких взглядов на этот вопрос, или наоборот. А ей, оказывается, совсем не до того.
На середине лестницы я почуял какой-то неприятный запах. Запах ног, грязного белья и газов, смешавшись, достиг моих чутких ноздрей. У них дома всегда была помойка, побитая мебель, захватанные двери, обои столетней давности, окурки повсюду, но никогда не воняло ничем кроме восхитительной стряпни Джиты в больших, подгоревших кастрюлях.
Анвар сидел на кровати в гостиной, хотя обычно он спит на другой кровати и в другом месте. На нем была поношенная, чуть ли не заплесневелая, куртка от пижамы, а ногти на ногах, как я заметил, сильно напоминали орехи кешью. Рот его был почему-то открыт, и он тяжело дышал, как будто долго бежал за автобусом. Он был небрит и сильно похудел с тех пор, как я его в последний раз видел. Сухие губы потрескались. Кожа пожелтела, глаза запали, вокруг них образовались синяки. Рядом с кроватью стоял грязный, ржавый горшок, полный мочи. Я никогда не видел умирающих, но был уверен, что Анвару недолго осталось. Он смотрел на мой дымящийся кебаб так, будто это был инструмент для пыток. Я стал ускоренно жевать, чтобы от него избавиться.
- Почему ты не сказала, что он нездоров? - шепотом спросил я Джамилу.
Но я видел, что дело здесь не просто в болезни, потому что к жалости в её глазах подмешивалась изрядная доля гнева. Она смотрела на своего старика, но он избегал встречаться с ней взглядом, и ко мне не обернулся, когда я вошел. А глядел он, как всегда, прямо перед собой, в экран телевизора, правда, телевизор был выключен.
- Он не болен, - сказала она.
- Не болен? - Тогда я сказал Анвару: - Здравствуйте, дядя Анвар. Как дела, босс?
Голос у него изменился, стал тонкий и слабый.
- Убери этот чертов кебаб от моего носа, - сказал он. - И эту чертову девчонку забери.
Джамила тронула меня за руку.
- Смотри.
Она присела на край кровати и склонилась к нему.
- Пожалуйста, прошу тебя, прекрати.
- Отстань! - рявкнул он. - Ты мне не дочь. Я не знаю, кто ты такая!
- Ради бога, перестань! Вот Карим, который тебя любит...
- Да, да! - сказал я.
- Он принес тебе замечательно вкусный кебаб!
- Чего ж он тогда его сам лопает? - резонно спросил Анвар.
Она выхватила у меня кебаб и помахала им перед папиным лицом. От этой процедуры из моего бедного кебаба на кровать посыпались кусочки мяса, чили и лука. Анвар не обратил на это внимания.
- Что тут происходит? - спросил я Джамилу.
- Только погляди на него, Карим, он не ест и не пьет уже восемь дней! Он умрет, Карим, умрет, если не будет есть!
- Да. Так и помереть недолго, босс, если не будете есть как все.
- Не буду. И помру. Если Ганди одной только голодовкой освободил Индию от англичан, я таким же макаром сумею добиться повиновения в собственной семье.
- Что вы от неё хотите?
- Чтобы она вышла замуж за мальчика, которого мы с моим братом для неё выбрали.
- Но это дико и старомодно, дядя, - объяснял я. - Так давным-давно никто не поступает. Замуж выходят по любви, если вообще выходят.
Но подобные представления о современных нравах были далеки от его собственных.
- Мы живет по другим законам. И на том стоим. Она должна делать то, что я велю, или я умру. Она меня убьет.
Джамила шарахнула кулаком по кровати.
- Это так глупо! Такая пустая трата времени и жизни!
Анвар был непоколебим. Я всегда любил его за легкое отношение ко всему на свете; он не делал из мухи слона, как мои родители. И вдруг развести такую бодягу из-за дочкиного замужества - до меня это не доходило. Было, конечно, грустно видеть, что он с собой делает. Я не понимал, как можно такое творить, пустить насмарку свою и чужие жизни, как сделал это папа, связавшись с Евой, не понимал срывов Теда, не понимал этой дурацкой голодовки дяди Анвара. Как будто некие внешние обстоятельства помутили им разум; они жили в мире иллюзий.
Меня просто трясло от безрассудства Анвара, надо вам сказать. Я все качал и качал головой, не мог остановиться. Он укрылся в замкнутом пространстве, куда не было доступа ни здравому смыслу, ни убеждениям, ни доказательствам. Даже такие доводы, как счастье - я имею в виду счастье Джамилы, - которые зачастую лежат в основе любого решения, - здесь были бессильны. Мне, как и ей, захотелось выразить свои чувства действием. Видимо, это единственное, что нам оставалось.
Я в ярости лягнул горшок Анвара, и волна мочи окатила свесившуюся до пола простыню. Он не пошевелился. Мы с Джамилой вышли из комнаты. Пусть поспит в собственной моче. Я представил, как позже он поднесет этот конец простыни к носу, ко рту. Разве не был он всегда добр ко мне, мой дядя Анвар? Всегда принимал меня таким, какой я есть, никогда не оговаривал. Я ринулся в ванную комнату, схватил мокрую тряпку, вернулся и тер простыню, пока не убедился, что она больше не воняет. С моей стороны было глупо настолько возненавидеть его неблагоразумие, чтобы облить мочой кровать. Но, отжимая простыню, я сообразил, что он даже не понимает, зачем я ползаю около него на коленях.
Джамила вышла ко мне, когда я отстегивал велосипед.
- Что ты теперь будешь делать, Джемми?
- Понятия не имею. А ты что предлагаешь?
- Я тоже не знаю.
- Ну вот!
- Но я подумаю, - сказал я. - Обещаю до чего-нибудь додуматься.
- Спасибо.
И она бозо всякого стеснения заплакала, не прикрывая лица и не пытаясь остановиться. Обычно я смущаюсь, когда девчонки ревут. Иногда нестерпимо хочется ударить их за это. Но Джамила действительно крепко вляпалась. Мы простояли у входа в "Райские Кущи", наверное, с полчаса, просто держа друг друга за руки и думая о будущем, - каждый о своем.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я любил пить чай и любил кататься на велосипеде. Садился на велик и ехал в чайный магазин на Хай-стрит посмотреть, какие у них продаются смеси. У меня в спальне громоздились бесчисленные коробки с чаем, и я бывал счастлив, когда удавалось раздобыть новые сорта, из которых можно получить оригинальные комбинации в заварном чайнике. Мне полагалось вовсю готовиться к проверочным по истории, английскому и политике. Но я знал, что все равно завалю их. Голова была занята другим. Иногда я принимал наркотики маленькие синие таблетки, чтобы взбодриться, но они нагоняли на меня тоску, от них сжимались яички, и казалось, вот-вот начнется сердечный приступ. Так что обычно я всю ночь распивал ароматный чай и слушал записи. Мне нравились немелодичные: "Кинг Кримсон", "Софт Мэшин", "Кептейн Бифхарт", Фрэнк Заппа и "Уайлд Мэн Фишер". Почти любую музыку можно было запросто достать в магазинах на Хай-стрит.
Этими ночами, когда все вокруг затихало, - большинство соседей укладываются спать в половине одиннадцатого, - я погружался в иной мир. Я читал статьи Нормана Мейлера о писателе с неукротимой энергией, который постоянно подвергался опасности, был в сопротивлении и попадал в тюрьму за политические убеждения. Это были приключения, происходившие не в далеком прошлом, а здесь и сейчас. Я купил с рук дешевый черно-белый телевизор, нагреваясь, он испускал ароматы жира и рыбы, - но поздними вечерами я слушал передачи из самой Калифорнии. В Европе группы террористов взрывали капиталистические объекты; в Лондоне психологи советовали жить в соответствии с собственными убеждениями, а не так, как велит тебе семья, иначе сойдешь с ума. В кровати я читал журнал "Роллинг Стоунз". Временами мне чудилось, будто весь мир сконцентрировался в этой комнатушке. И дойдя до максимальной степени интоксикации и разочарования, я распахивал окно спальни навстречу рассвету и глядел на сады, лужайки, оранжереи, беседки и занавешенные окна. Я хотел, чтобы жизнь моя началась сейчас же, сию секунду, когда я готов к этому. Потом пришло время письменных работ, после чего начались занятия в школе. Школа - ещё одна вещь, которой я был сыт по горло.
Недавно меня ударил учитель за то, что я назвал его гомиком. Этот учитель всегда заставлял меня садиться к нему на колени, и, задав вопросик вроде "Назови квадратный корень из пяти тысяч шестисот семидесяти пяти", на который я не мог ответить, щекотал меня. Весьма способствует образованию. Еще меня достали ласковые прозвища типа Говноед и Морда-в-карри, и надоело приходить домой и отчищать с одежды слюну, сопли, мел и опилки. Мы в школе много работаем с деревом, и ребята просто обожают запирать меня и моих друзей в кладовке и заставлять петь: "Манчестер Юнайтед, Манчестер Юнайтед, я мальчик-коридорный", держа у горла стамеску или разрезая шнурки на ботинках. Мы в школе много работаем с деревом, потому что считается, что с книжками у нас получается хуже. Однажды у учителя труда случился сердечный приступ прямо на наших глазах, когда один парень положил член другого парня в тиски и начал крутить ручку. Да пошел ты, мистер Чарльз Диккенс, ничего не изменилось. Один пацан пытался прижечь мне руку куском раскаленного докрасна металла. Другой обоссал мне ботинки, а мой папочка думает только о том, чтобы я стал врачом. В каком он вообще измерении живет? Я считаю удачным каждый день, когда мне удается вернуться из школы без серьезных повреждений.
Так вот, в результате всего этого я почувствовал, что готов покинуть поле боя. Я не знал, чем, собственно, хочу заниматься. Да хоть бы и ничем. Можно просто плыть по течению и ждать, что будет дальше, что подойдет мне больше, чем карьера таможенника, профессионального футболиста или гитариста.
Так что мчался я на своем велике по Южному Лондону, несколько раз чудом выскочив из-под колес грузовика, склоняясь над закрученным вниз рулем, шныряя между машинами, иногда заезжая на тротуар, то с визгом жал на тормоза, то, возбужденный движением, крутил педали стоя, чтобы разогнаться.
Мысли путались у меня в голове. Я должен спасти Джамилу от человека, который любит Артура Конан Дойла. Она могла бы сбежать из дома, но куда ей податься? Большинство её школьных друзей живут с родителями, и почти все они из бедных семей; они не могут взять Джамилу к себе. К нам тоже нельзя: Анвар убьет папу. С кем бы посоветоваться? Из всех моих знакомых только Ева могла взглянуть на вещи объективно и чем-то помочь. Но я не должен хорошо к ней относиться, потому что её любовь к моему отцу разрушила всю нашу семью. И тем не менее она осталась моим единственным взрослым другом, с тех пор как я вычеркнул Анвара и Джиту из списка нормальных людей.
Очень странно, что дядя Анвар вдруг заделался мусульманином. Я всегда считал, что он вообще ни во что не верит, и был поражен, обнаружив, что он решил буквально отдать жизнь во имя освященных веками принципов. Джамила, пользуясь преданностью и терпимостью любящей матери и равнодушием отца, (прибавьте к этому пылкую разнузданность воображения), повидала в жизни такое, что её белым ровесникам даже не снилось. То обстоятельство, что рядом с её спальней находился пожарный выход, а родители, намаявшись за день, спали как убитые, оказалось весьма кстати: она преобрела богатый опыт по части курения, распивания алкогольных напитков, сексуальных отношений и танцев до упаду.
Быть может, было нечто общее в папином обращении к восточной философии и выходкой Анвара. Возможно, в этом нашло выражение их иммигрантское самоощущение. В течение многие лет они чувствовали себя счастливыми оттого, что жили как англичане. Анвар даже втайне от Джиты поедал пирожки со свининой. (Мой папа не притрагивался к свинине, хотя я считал, что это скорее условный рефлекс, а не религиозные убеждения, так же, как я, например, не стал бы есть конскую мошонку. Но однажды, в порядке эксперимента, я подсунул ему картофельные чипсы с беконом и, когда он жадно захрустел, сказал: "Не знал, что ты любишь копченый бекон", - так он ринулся в ванную и принялся яростно начищать зубы с мылом, вопя сквозь пену, что теперь неминуемо сгорит в аду).
Теперь, повзрослев и пустив здесь корни, Анвар и папа внутренне обратились к Индии, или, по крайней мере, стали противиться английскому влиянию. Любопытно, что ни тот, ни другой не выражал при этом стремления повидать свою родину.
- Индия - дрянное местечко, - ворчал Анвар. - Чего ради мне туда ехать? Грязь, жара, а делом там заниматься - только мозоль на заднице отрастишь. Уж если ехать, то в какую-нибудь Флориду, или в Лас-Вегас, поиграть.
А мой папочка был слишком поглощен закрутившим его водоворотом событий, чтобы думать о возвращении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18