Повсюду будем первыми по праву. И говорим от сердца от всего, Что
не уроним трудовую славу Своей страны, народа своего!
После этого луч прожектора осветил сидящую в кресле Ильинскую. Она
задумчиво смотрела в зрительный зал.
- Муж оставил меня в пятьдесят шестом году. Я играла горничных и
воспитывала сына. Когда сыну исполнилось двадцать лет, он начал зани-
маться штангой. За год накачался до неузнаваемости. Стал победителем
первенства страны, и умер скоропостижно. Я думаю, он совершал ежеднев-
ное насилие над своим организмом ради дурацкой победы, о которой те-
перь никто не помнит. И я, сознаюсь, совершила насилие над собой, с
горя родила от главрежа Гену. То было в шестьдесят шестом году. И вот
Гена вырос, стал гражданином США, я пожила у него в Нью-Йорке, а те-
перь он здесь, устроил представительство своей фирмы, торгует компь-
ютерами. И жизнь теперь кажется лирикой, которую можно читать, а можно
и не...
Пошел дождь. По стеклам террасы потекли струйки.
После обеда Абдуллаев сказал:
- Я с Мишей съезжу на переговоры. К восьми часам вернемся.
Они ушли.
И дождь кончился. Выглянуло солнце. На улице было жарко, даже душ-
но.
- Пойдемте купаться, - сказала Маша.
- Я останусь, почитаю, - сказала Ильинская.
- Что вы читаете? - спросила Маша.
- Борхеса.
- А я к нему охладела, - сказала Маша. - Вообще охладела к прозе.
- Может быть, и я охладею, - сказала Ильинская.
Александр Сергеевич поднялся, сказал:
- Да, нужно прогуляться к реке, ноги помочить.
- Идемте, - сказал Алексей. - Я удочку возьму.
- Днем, говорят, плохо клюет, - сказал Александр Сергеевич.
- А я так с ней посижу.
Они вышли на крыльцо и по асфальтированной дорожке, по обе стороны
которой цвели пионы, спустились к реке. Тут был устроен пляж, насыпан
желтый мелкий песок, врыты скамейки.
Маша разделась. На ней был белый купальник. Александр Сергеевич
увидел ее загорелые плечи и худенькие, как крылья, лопатки. Маша стоя-
ла лицом к реке и размахивала руками.
- У вас красивая фигура, - сказал Алексей.
- Я об этом никогда не заботилась, - сказала Маша.
Алексей молча пошел вдоль берега к кустам. Там он размотал удочку,
бросил крючок в воду и сел на траву, затем стащил с себя рубашку.
Александр Сергеевич не спеша разделся и, опережая Машу, пошел в во-
ду. Он шел медленно, ощупывая ступнями дно, и когда вода стала ему по
грудь, поплыл саженками на тот берег. Маша поплыла за ним подобием
брасса. Они вылезли на том берегу и принялись загорать.
- Я хотел вас спросить об Абдуллаеве, - сказал Александр Сергеевич.
- Что?
- Спрашиваю об Абдуллаеве. Что он за человек?
- Талантливый человек.
- Вы любите его?
- Нет. Я просто с ним сплю, - лениво сказала Маша.
- Собственно, это я и хотел узнать.
- Узнали?
- Узнал.
- А вы что тут делаете? - спросила Маша.
- Спасаюсь от нищенства, - усмехнулся Александр Сергеевич.
- Спасибо за откровенность.
- У меня комната в коммуналке. В любую минуту я могу уехать отсюда.
А зачем? Здесь я сыт, обласкан. Имею хороших собеседников, не беспоко-
юсь о куске. И мне Абдуллаев нравится.
- Чем?
- Никогда не задает вопросов.
- Вон кто-то на лодке плывет, - сказала Маша.
- Я бы сейчас поел окрошки, да чтобы квас был похолоднее и свежих
огурчиков побольше... У вас, Маша, есть цель жизни? - вдруг спросил
Александр Сергеевич.
Маша недоуменно посмотрела на него.
- Это про жизнь? Что ее нужно прожить так, чтобы не было мучительно
больно за бесцельно прожитые годы? - усмехнулась Маша и добавила: -
"Как закалялась сталь"...
- При чем здесь "Как закалялась сталь"! Это Чехов. У него бригада,
писавшая эту "Сталь", списала. Я хорошо помню этот кусок. Слушайте:
"Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, краси-
во. Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется
делать историю, чтобы те же поколения не имели права сказать про каж-
дого из нас: то было ничтожество или еще хуже того"... Но Чехов не был
бы Чеховым, если бы не довел эту мысль до логического конца: "Я верю и
в целесообразность, и в необходимость того, что происходит вокруг, но
какое мне дело до этой необходимости, зачем пропадать моему "я"?" Вот
в чем дело. В "Стали" человек стада дан, а у Чехова индивидуальности,
жизнь каждого - бесценна, божественна.
Маша долгим взглядом следила за лодкой, затем сказала:
- У меня какие-то провалы в душе. Ничего не понимаю, что вы говори-
те. Со мной часто так бывает, смотрю, слушаю, но ничего не понимаю.
Все куда-то проваливается. Но каждый отдельный момент кажется важным,
самым важным! Я с какой-то исступленностью сочиняла рассказы, стреми-
лась к оригинальности... И все провалилось, затянулось, забылось. К
чему? Зачем? Неизвестно.
- Искусство требует каждодневной работы в течение всей жизни, бе-
зоглядного служения, и тогда, когда тебя печатают, и тогда, когда тебя
не печатают. Каждый день!
- Мне скучно каждый день заниматься одним и тем же, - сказала Маша.
- Я хочу разнообразия, полноты впечатлений!
- Значит, вы не художник, - мягко сказал Александр Сергеевич. -
Ведь художник - это от слова "худо". Ему хуже всех на свете, но он тя-
нет свою лямку. А вы... Так, обыкновенная женщина. Через год вам надо-
ест газета. Вы найдете что-нибудь другое. Например, будете снимать
фильмы...
Маша оживилась:
- Я об этом еще не думала. А ведь снимать фильмы - это самое заме-
чательное, что может быть. Абдуллаев купит камеру и все необходимое, а
вы, милый Александр Сергеевич, будете играть главную роль!
- Мне главную не надо, - сказал Александр Сергеевич. - Я вам гене-
рала сыграю, но такого... В сценарии это нужно учесть!
- Честно говоря, я сейчас, глядя на вас, подумала, что старики в
тысячу раз интереснее молодых. Жаль, что вы не молодой, а то бы я вас
полюбила.
- Отчего это вам вдруг захотелось любви? Вам ее не хватает?
- Вам я могу сказать. Очень не хватает. То есть она у меня бывает
почти что каждый день, но мне этого мало. Я какая-то ненасытная.
Александр Сергеевич погладил ладонью ее спину, потом быстро встал и
пошел в воду.
Алексей задремал у куста, удочка выпала из рук.
- Клюет! - крикнул Александр Сергеевич, выбредая освеженным, в кап-
лях, из воды.
Алексей встрепенулся, медленно вытянул леску из воды и начал сматы-
вать удочку. Маша переплыла реку, вышла на берег, сказала:
- Чей выход?
Сверху послышался голос режиссера:
- Вороны!
- Я поменяю все свои жизненные устои ради свободного перемещения в
пространстве истории, до истории и после истории, я невольница свобо-
ды, выброшенная из небытия биологическим мутным плевком кодирования
осмысленной природы. Что это? Насмешка! Надо мной смеются! Минута люб-
ви и - вот тебе, пожалуйста, появляется человек, с его гуманизмом, ис-
торизмом, философизмом... Я не понимаю. Отказываюсь понимать плевое
дело создания человека и такой огромный трагизм в конце: он умер! Его
плюнули самым банальным образом, даже стыдливым образом, потому что
все люди стесняются этих тем, так вот, его выплюнули - мгновение-жизнь
- и конец. Играйте Рихарда Штрауса! Вот в чем вся бессмыслица нашего
существования - в нашем неволии в плевом деле жизни!
Вошли в калитку. Сначала Маша, затем Алексей, следом, замыкающим,
Александр Сергеевич.
- Что-то я раздумался, и мне хорошо от этого состояния, - сказал
Александр Сергеевич и продолжил: - Вот калитка скрипит, петли заржаве-
ли, хотят быть смазанными. Нужно смазать. Вообще нужно работать, рабо-
тать... Работать над собой.
- Это ваша профессия - работать над собой, - сказал Алексей.
- Это дело всех и каждого, - сказал Александр Сергеевич. - Обратите
внимание, что калитка при входе разных людей скрипит по-разному, слов-
но вживается в наши характеры, и чем хуже человек, тем противнее она
скрипит. Так как калитка скрипит в той или иной мере всегда, то я де-
лаю вывод, что все мы по-своему плохие, нам только кажется, что мы хо-
рошие.
- Александр Сергеевич, вы прекрасны в измерении лета! - воскликнула
Маша. - Утром я проснулась и увидела в трехлитровой стеклянной банке
букет свежесломанной сирени. Солнечный свет падал с тыльной стороны, и
вода в банке источала золотое сияние. Я смотрела на это чудо и как бы
окидывала взором всю свою "плевую" жизнь, и она - жизнь - казалась мне
в эти минуты содержательной и даже счастливой.
Алексей почесал затылок и тоже поддержал тему:
- Знаете, когда светлые густые ветви березы при дуновении ветра
отстраняются, то открывают в глубине растущую сосну, темные ветви ко-
торой напоминают выглядывающего из окошка старика. Если бы человек был
столь же непосредствен, как природа, то он бы не гонялся за счастьем,
а просто был бы счастлив всегда.
- Среди молодой крапивы пробились садовые крупные ландыши, - сказал
Александр Сергеевич и после паузы добавил: - Если бы ландыши цвели
круглый год, то жить было бы скучно. Русский человек непостоянен пото-
му, что живет в непостоянном климате. Зима и лето - суть перепады
настроения русского человека, точнее: от добра ко злу.
Ильинская дремала в кресле-качалке.
- Абдуллаев молодец! - продолжил Александр Сергеевич. - Как ему все
ловко удается. Я представить себе не могу, чтобы я мог придумать нечто
подобное.
- Мало придумать, - сказал Алексей. - Придумщиков у нас хватает.
Осуществить придуманное! Это да!
- И у меня где-то на донышке души - волнение, - сказал Александр
Сергеевич. - Вдруг да вся эта наша райская жизнь кончится. Ну, случит-
ся что-нибудь с Абдуллаевым.
- Случиться может с каждым, - сказал Алексей. - Генеральные секре-
тари хоть и казались вечными, но...
- Это вы правы, - согласился Александр Сергеевич. - Ничего нет веч-
ного... И тем не менее живешь и волнуешься.
- Жизнь - это и есть волнение, - сказал Алексей. - Волнение закан-
чивается со смертью.
- Эта мысль, мысль о смерти, говорит мне о том, что я живу, - ска-
зал Александр Сергеевич. - То есть я хочу сказать, что смерть подчер-
кивает жизнь!
Приехали Миша и Абдуллаев. Они шли от калитки улыбаясь и о чем-то
разговаривая. Голосов не было слышно. Абдуллаев нес дыню, а Миша - ог-
ромный арбуз. На площадке перед домом стояла корзина, Миша не заметил
ее, споткнулся и выронил арбуз. Арбуз раскололся с хрустом и забрызгал
красными пятнами белый костюм Абдуллаева.
- Ух, черт! - воскликнул Миша.
- Ничего, очаровательные мои! - сказал Абдуллаев.
- Бывает, - сказал Александр Сергеевич.
- Какой вы неловкий, - сказала Ильинская.
- Арбуз-то был спелый! - огорчился Алексей.
- А я все равно попробую, - сказала Маша, нагибаясь к красной саха-
ристой мякоти.
Она упала на колени и стала жадно есть арбуз.
- Когда бы здесь никого не было, - сказал Миша, - с ели слетела б
ворона прямо на расколовшийся арбуз. А услышав, что кто-то выходит из
дому, схватила бы, как и ты, Маша, огромный кусок и как-то боком взле-
тела на дерево, и под ней закачалась бы ветка. Маша, взлети на дерево!
Маша рассмеялась, но с колен не встала, продолжая есть арбуз.
Миша указал рукой куда-то в правую кулису и задумчиво сказал:
- Этот старый дуб еще неделю назад стоял, как больной, без листьев
среди уже вовсю зазеленевших деревьев, стоял как усыхающий, но, пере-
жив вызванные, по народным поверьям, собственным пробуждением холода,
разом ударил всею своей кудрявой мощью.
Все посмотрели на предполагаемый дуб в правой кулисе.
На террасе сели обедать. Подали утиную шейку фаршированную, форшмак
в булке, борщ, телятину, запеченную в молочном соусе.
- Если сегодня не будет дождя, - сказала Ильинская, - то его не бу-
дет сорок дней.
- Помню, месяц не могли снимать, потому что шел дождь, - сказал
Александр Сергеевич. - Я тогда играл комиссара с четырьмя ромбами. С
самим по прямому проводу должен был в кадре говорить!
- Никак не пойму, почему в мире происходит соподчинение? - сказал
Алексей. - Все люди одним и тем же образом рождаются, но затем выстра-
иваются в соподчиненную цепь.
- Иначе нельзя, - сказала Ильинская. - Хаос будет.
- Вкусен же борщ! - сказал вспотевший Александр Сергеевич.
- Кушайте, очаровательные мои! - сказал Абдуллаев.
- Оказывается, крапива - очень красивое растение. Я читала в саду и
время от времени любовалась ею, - сказала Ильинская.
- Каждое растение - полезное и бесполезное с точки зрения человека
- по-своему красиво, - сказал Миша. - Каждое имя по-своему тоже очень
красиво. Петр, Грозный, Скуратов!
- Да. Это любопытно. Каждая божья тварь имеет свое название, - ска-
зал Александр Сергеевич. - Ползет гусеница, а у нее есть название.
- Человек придумал, - сказал Алексей.
- Да уж! Человек - он такой! Любопытен до безумия. Всему-то он дает
названия и имена, - сказала Ильинская.
- Как мне приятно с вами, очаровательные мои! - сказал с улыбкой
Абдуллаев. - Что вы за прелестные люди!
Потом все с большим аппетитом ели шоколадное желе с измельченным
миндалем. И наконец закончили обед клюквенным киселем с мороженым.
- Вычитал в газете, что на одной литературной конференции докладчик
умудрился два часа говорить о роли щегла в русской поэзии, - сказал
Александр Сергеевич.
- Все хотят красивых птиц, - сказал Алексей и с некоторым лукавс-
твом посмотрел на Машу.
Маша усмехнулась, сказала:
- Теперь после нашей пьесы все будут говорить о роли вороны в русс-
кой поэзии!
- Но у нас же проза, - сказала Ильинская.
- А мы ее зарифмуем, - сказала Маша.
Алексей поддержал на балалайке и спел:
Летят перелетные птицы В осенней дали голубой, Летят они в жаркие
страны, А я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою, Родная навеки стра-
на! Не нужен мне берег турецкий, И Африка мне не нужна.
- Браво! - крикнул Миша. - Вот гимн вороны. Как я этого раньше не
ухватил. Ведь ворона - птица неперелетная!
- А я не могу долго находиться на одном месте, - сказал Абдуллаев.
1 2 3 4 5