Он сидел, обхватив грудной клеткой руль, проломив головой лобовое стекло. Кровь медленно вытекала из многочисленных порезов и разрывов, но он был ещё жив, он ещё дышал. Она протянула к нему руки и дотронулась до его плеча. Послышался резкий вздох, за ним чавканье и хлюпанье – он повернул к ней голову. Жуткое видение – челюсть была раздроблена и болталась как кусок мяса, один глаз заплыл, а череп, видимо, был тоже проломлен. Он что-то булькнул, из его горла вырвался и лопнул кровяной пузырь, после чего он затих.
Явление 3
– Ты никогда не будешь чувствовать, как тебя убивают, это похоже на приятную прогулку. Поначалу кажется больно, страшно, начинаешь думать о чём-то химерном. А потом вдруг наступает облегчение, становится тепло и комфортно, боли нет, нет чувств, даже мыслей нет.
Из телевизора за стеной тихо доносился крик какого-то злодея из очередного боевика. Что-то вроде речи палача перед казнью, что-то вроде отпущения грехов на земле, если хотите. Ничего личного, чистый бизнес.
Она всего несколько секунд назад выключила музыку, начинавшую её утомлять своей бесконечной вознёй. Эти ритмы, эти мелодии… казалось, всё уже было. Было когда-то давно, теперь уже мало кто помнит, но это было, пусть и не в том виде, к которому все привыкли, как и ко многим стереотипам жизни. Мы выбираем, нас выбирают, а трафарет для срисовки появляется в детстве, когда ребёнок ещё не в силах выбирать, а только принимает и впитывает всё, что ему дают.
Впереди перед ней на двух полках стояли рядком кассеты с фильмами. То были старые фильмы, ещё времён СССР, но переизданные уже в двадцать первом веке. Разноцветные блестящие в слабом освещении коробочки с красочными надписями различными шрифтами, а иногда и кадры из фильмов. Вот Миронов разговаривает с пачкой сигарет, вот Иван Васильевич сидит в царских одеждах со скипетром и державой в руках, смотрит на мир прожигающим взглядом.
Несколько кулеров вертятся внутри открытого корпуса компьютера, горит оранжевая лампочка оперативки, чуть вибрируют шлейфы и провода питания. Молча, не завершив ни одной задачи, она решительно жмёт кнопку на сетевом фильтре, обрубая питание. Компьютер затихает, шум в жёстких дисках исчезает, а через секунду останавливается кулер на процессоре.
В эту секунду в комнату вбегает пёс, и начинает на неё бросаться, а также покусывать за штанину. Она берёт с дивана большую искусанную кожаную перчатку с вывернутой наружу подкладкой и бросает её вперёд с закрутом влево, надеясь, что она перелетит за дверцу. Пёс мгновенно реагирует, бросает терзать штанину и бежит за перчаткой с громким фырканьем. Она медленно следует за ним, по дороге осматриваясь, нет ли где поблизости ещё его игрушек. А! Вот, за дверью в тёмном углу лежит резиновая игрушка-пищалка, которую он при всём желании не сможет разгрызть.
Мопс, с присущей ему игривостью, набрасывается на перчатку, пытаясь поддеть её своей плоской мордой, одновременно поглядывая на хозяйку. Та делает резкое движение, пёс хватает перчатку и бросается наутёк, наворачивая по квартире круги с перчаткой в зубах.
Пока он бегает, она идёт на кухню. По полу тянет свежим прохладным воздухом, она чувствует это через тонкие серые носки; тапочки она из принципа не носит, считая это роскошью и предметом обихода интеллигенции. На кухне стоит недопитый чай, давно уже остывший и покрывшийся тонкой блестящей плёнкой. Кто-то давно говорил ей, что чай можно пить только несколько часов после его заварки, а после этого времени в нём накапливается что-то ядовитое. Она никогда этому не верила, посему села пить чай, поставив перед собой новенькую блестящую сахарницу с полироваными до зеркального блеска боками.
Из коридора с игрушкой в зубах выбежал пёс, подбежал к хозяйке и запрыгнул ей на колени.
– Нет, подожди, – сказал она ему, глядя в глаза, – сначала я допью.
Она хотела пить размеренно, медленно, не торопясь, но не смогла. Доверчивые и преданные глаза мопса заставили её немного ускорить приём жидкости. Как только она чуть приподнялась над стулом, пёс шустро спрыгнул на пол и стал бегать вокруг, возбуждённо притаптывая когтями. На кухонном полу лежал линолеум, в детстве прожжённый её в нескольких местах спичками.
Она поднялась, отодвинула чашку и сахарницу в сторону, и быстрой походкой пошла к вешалке. Там в потёмках она стала шарить рукой по стене около двери, выискивая выключатель с двумя кнопками, одна из которых ничего не включала, да и висела, впрочем, только для симметрии. Позади неё висело большое зеркало в полный человеческий рост с красивым металлическим обрамлением в виде замысловатых узоров из шишек, гирлянд и ёлочных ветвей.
Когда она залезла в одежду, и оставалось только нацепить шапку, она вдруг заметила в этом зеркале своё отражение – отражение девушки с растрёпанными волосами. Чуть приподняв руку, чтобы пёс подождал, она пошла в ванную комнату, где быстренько причесалась и умылась ледяной водой. Ванная комната была заставлена различными тюбиками, флакончиками и прочим; большинство из этого изобилия принадлежало маме, ещё немного – папе, и уж совсем чуть – ей. Хотя она периодически использовала мамину косметику, но только так, чтобы та ни о чём не догадывалась.
Щелчок ключа в замочной скважине, и вот они уже вышли в коридор, она жмёт кнопку лифта. Лифт внизу громыхнул два раза, а вслед за ним послышался удар двери, ведущей на лестничную клетку. Она повернула голову налево, туда, откуда вдруг послышалось сопение и что-то похожее на речь. В метре от неё находились двое мужчин неопределённой национальности и возраста: все в лохмотьях, лица заросшие и обветренные.
Первый ударом ноги впечатал маленького мопса в стену, тот даже не успел взвизгнуть, а второй одним быстрым движением вынул из кармана заточку и воткнул её ей в грудь по рукоятку. Она хотела закричать от боли и неожиданности, из горла вырвался сдавленный хрип, ноги подкосились, и она упала на холодный бетонный пол. Первый тут же наклонился и стал шарить у неё по карманам, и вскоре обнаружил ключи от дома. При этом он радостно вскрикнул и побежал открывать дверь. Второй всё это время стоял молча, пристально глядя ей в глаза; при вскрике своего товарища он очнулся, врезал ей в живот ногой и пошёл за первым.
Она лежала молча, отрывисто вдыхая и выдыхая воздух, успевший пропитаться запахом крови. Боли больше не было, и не было больше страха. От того места, куда был воткнут нож, по всему телу разливалось тепло и успокоение. Она видела, как эти двое быстро ходят мимо неё, вынося из квартиры аппаратуру и ценности, видела, но не могла позвать на помощь, да уже и не хотела. Наступало успокоение. Рядом лежал пёс, уже успокоившийся навсегда, ему не было дано ощутить то, что ощущала сейчас она.
А потом они вернулись, закрыли дверь и положили ей обратно в карман ключи, предварительно обтерев их об её же куртку. После чего они стали бить её ногами в грудь и по голове. Но ей не было больно, не было страшно, ей было хорошо, она думала о чём-то хорошем, о чём-то таком, чего не могла уловить. Перед ней появилось лицо мамы, оно улыбалось, потом стали появляться лица папы, дяди, недавно умершей бабушки, появилась вся родня. И каждый улыбался и говорил что-то доброе, радостное, и на лице её появилась улыбка. А потом она закрыла глаза. И всё стихло.
Глава 5
Чёрная кошка
В комнате было темно и довольно жарко. Все окна были закрыты очень плотно, настолько плотно, что не пробивался ни один луч света, чтобы можно было оценить обстановку. Пол был устелен толстыми и чрезвычайно мягкими коврами, – он чувствовал это ногами через мягкие тапочки. Сам он сидел, видимо, в кресле, а по бокам от него стояли тумбочки с резьбой.
Как раз когда он вспоминал, каким образом он мог здесь оказаться, позади послышался скрип двери, а затем глухой удар. В комнату кто-то вошёл, он слышал его или её дыхание, слышал цокающий звук шагов и тихое обрывистое шуршание одежды. Кто-то прошёл в метре от его головы, но он смог ощутить исходящее от этого кого-то тепло и еле уловимый тонкий аромат. Кто-то остановился перед ним метрах в двух и, судя по звуку, сел.
– Здравствуйте, товарищ… мистер… господин… Впрочем, как вам будет угодно, это не суть важно и не отражает главного. Но всё же, если вы желаете какого-то особенного обращения к вам, скажите, я не хочу, чтобы у нас сходу появились недопонимания, – нараспев сказал человек мужским голосом с небольшой хрипотцой.
– Друзья обращаются ко мне по имени. Ну а ко всем остальным я отношусь дифференцированно. В частности сейчас можно подобрать что-нибудь нейтральное, например, гражданин.
– Прекрасно, гражданин Евгений. Если разрешите, я буду называть вас просто Женей. И вас прошу не относиться ко мне предрасположено с негативом, зовите меня просто Сати.
– Немного женское имя, – усмехнулся Женя.
– Да, я с вами согласен, моё имя звучит по-женски в вашей культуре. Однако прошу вас понять, – отшутился Сати, – что это лишь уменьшительно-ласкательное. Я из далёких от вас мест, хотя и имею прямое отношение к вашей стране. Но там, где я жил, и куда периодически наведываюсь, моё имя звучит довольно длинно, и подчас даже мои друзья не в силах произнести его правильно.
– К моей стране? – удивился Женя.
– Ну, не лично к вашей. Но я бывал в различных странах, профессия обязывает, и я по-своему с симпатией отношусь к каждой культуре, к каждой стране и к каждому человеку в отдельности.
– Хм, – на секунду задумался Женя, – то есть, если я вас правильно понял, вы говорите, что любите всех? Простите, хотя мы с вами знакомы лишь пару минут, я вижу в вас человека далеко не глупого. Как вы можете говорить о всеобщей любви?
– Я не говорю о всеобщей любви, – поспешно ответил Сати, – равно как и о всеобщей ненависти. Любовь – это боль, а ненависть – это любовь.
– Простите, не понял.
– Попробую вам объяснить. Видите ли, вы заговорили о всеобщей любви, как о феномене, причём феномене недоказанном. Как, например, о бесконечности вселенной. Признайтесь, вы же не верите в эту теорию, ведь ваш повседневный опыт говорит, что не может быть ничего бесконечного. Да и простая логика не может подтвердить бесконечности. Но с другой стороны та же логика заставляет верить в эту самую бесконечность, ибо, если представить, что вселенная не бесконечна, тогда возникает резонный вопрос: а что же там, за этой границей? Так же и любовь, – скромно закончил речь Сати.
– Нет, ну про бесконечность вселенной я ещё могу согласиться с вами, тем более, что ваши слова не противоречат ничему из того, что я знаю. Но, как связаны вселенная и любовь? – недоумённо спросил Женя.
– О-о-о… Ещё как связаны, Женя. Даже более, чем вы думаете, – тут он сделал паузу, после чего снова заговорил, – всё это просто. Я пытаюсь объяснить вам, что людям свойственно ошибаться, а потом и строить выводы на ошибочных данных. Вот, скажем, вы давно видели мужчину и женщину, которые любили друг друга? Нет, не спешите отвечать, подумайте. Подумайте над тем, что хотите сказать, ведь я у вас не спрашиваю про расчёт и прочие логические вещи, но про любовь.
– Я даже не знаю, что вам и сказать… наверное, видел…
– Вы уверены? – заискивающе спросил Сати.
– Не очень.
– Я могу сказать, что вы знаете таких людей. Впрочем, вам обычно казалось, что такие пары несчастливы вместе. Но в этом вряд ли есть ваша вина, это заблуждение всеобщее и всеобщая ошибка. Кто-то давным-давно сказал, что любовь должна сопровождаться страданием, в трудностях она закаляется и лишь становится крепче. Однако, это мнение ошибочно, как и большинство в этом мире, любовь не рождается в боли, она рождается без неё, и, если она появилась, этим людям больше никогда не будет больно. Я же не могу говорить о любви к каждому, я лишь говорю, что у меня есть симпатия к людям, хотя бы за то, что они живут.
Евгений на секунду засомневался в чём-то, не решаясь ответить прямо, но потом всё же смог набраться сил.
– Вы говорите, как священник. О любви, о симпатии, – сказал он размеренно.
– А вы что, верите в богов?
– Хм, да, это что-то оригинальное: в богов. Не уверен, что я в кого-то верю. Наверное, я верю в себя, а верить в тотем, в какого-то нематериального идола мне кажется странным. Могу лишь сказать, что в моём окружении встречалось множество людей, а некоторые из них были со мной с детства, и вот эти люди веровали. Вы понимаете, что если живёшь в какой-то культуре, то невольно начинаешь её воспринимать. Впрочем, я никогда не верил до конца, но что-то есть, что-то, от чего не могу избавиться.
– А кем вы работаете? – неожиданно спросил Сати.
– Я? – удивился Женя, – ну, это не секрет. Я учусь и работаю. На сессию, знаете ли, нужны деньги, а посему их надо заработать, даже если приходится работать продавцом-консультантом.
– Вам это нравится?
– Нет. Я хотел бы получать больше, а работать меньше. К тому же я не люблю общаться таким образом с людьми, ибо все задают одинаковые вопросы, а ответов ждут экстраординарных.
– Но ведь так не бывает, – скромно заметил Сати.
– Согласен, это утопия. К сожалению, современное общество хоть и современное, но основные принципы его не менялись уже многие тысячелетия. Работодатели до сих пор наивно верят бумажкам, которые предъявляют им работники, или же заверениям своих знакомых. Это я, конечно, говорю сейчас риторически, так как всю систему я не в силах изменить, но хоть в маленьком кругу людей это должно получится, – торжественно поставил точку Женя.
– В маленьком кругу людей? Не слишком ли это мало для такой цели? Если я не ошибаюсь, то провернуть такую мощную кампанию в узком кругу людей вам будет намного сложнее, как если бы вы вещали на всю страну. Изменить мнение одного конкретного человека не только трудно, но и почти невозможно. Тем более это сложно, если человек верит, когда его глупости становятся догматами, за которые он будет стоять насмерть. Мне встречались такие люди, и, поверьте, их всегда было много, которые помногу раз наступали на одни и те же грабли, но отказывались признать факт их существования только из-за того, что по одному из догматов они не могут существовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13