Что вы будете делать одна в Берне?
– Буду общаться с медведями…
– Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.
«Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»
Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.
– Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.
– Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.
– Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.
– Вы оптимистка, вы? Браво.
Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.
Поднялись на третий этаж.
– Я пройду вперед. Включу свет… Вот…
В этот вечер никто не спрашивал у нее фамилию, имя ее мужа, причины ее появления.
В конце небольшого коридора доктор открыл двойную дверь, и они оказались в спальне. Он повернул выключатель. Синий фаянс люстры радостно светился.
– Она из Италии, – сказал Вернер. – Мои фаянсы всегда итальянские. Что за артисты, эти итальянцы! Они обладают безукоризненным вкусом. Сюда, скорее.
Он потащил Иоланду к окну.
– Еще не совсем стемнело. Посмотрите на Ааре.
Она заметила вдали розово-стальную пенящуюся реку.
– Если вы хотите занять эту комнату… Ванная как раз рядом. Вы, безусловно, встаете поздно. Утро я провожу в больнице, а частную практику начинаю в 14 часов.
– Вы завтракаете дома? – спросила она.
– Да, у меня привычки старого холостяка. Женщины, с которыми я жил, были творческими личностями. Они ложились спать поздно, вставали поздно. В моей жизни была одна художница, одна поэтесса, одна ремесленница, у меня был даже роман с певицей. Она прожила здесь лишь два дня. Я мог терпеть молчаливых мастериц, восхищаться ими, расхваливать их на все лады, но не певицу.
– Я не творческая личность, – сказала Иоланда, – я не сплю до 10 часов, я всегда встаю рано. Я люблю утро.
– Вы любите утро?
Он снова начал раздражаться.
– Но, Боже мой, что же вы делали со своими длинными днями, если вы вставали рано? Почему вы не выучились иностранному языку, ремеслу? Вы жили в ожидании, замкнувшись в своем одиночестве? Это же безумие…
– Да, разумеется, – сказала она с определенной долей горечи. – Я могла бы рисовать, лепить горшки, писать поэмы и даже петь. Но я простая женщина. Я использовала время, чтобы смотреть на людей. Я жила в замедленном ритме. Я научилась терпению. – Она добавила, как когда-то в исповедальне, чтобы казаться покорной. – Мне случалось вышивать.
– Вышивать? Понятно. Вышивать… Вы вышиваете, как я себе представляю, «настоящие картины». Это то, что говорят в таком случае… И следует ими восхищаться.
– Я вышиваю плохо. Неровными стежками, путаю цвета. Я их не могу запомнить. У меня нет ловкости в руках.
– Вы годитесь для чего?
Он злился, потому что она не защищалась.
– Любить. Вот и все!
– У вашего мужа есть любовница, если я правильно понял.
– Одна? Пять. Десять. Я не знаю сколько. У него были любовницы постоянно, и на юге, где у него квартира.
– И вы это терпите? Она хранила молчание.
– Садитесь.
Жестом он указал на одно из синих кресел. Она села на край сиденья, обтянутого шелком. Она боялась оскорбительных слов.
– Мне бы хотелось уйти. Он ее задержал.
– Я не имею никакого права обсуждать вашу личную жизнь, Иоланда. Но я не могу понять ваши рассуждения. Я вас спрашиваю, хотите ли вы остаться на некоторое время у меня? Эта комната уютная. Красивая ванная. В ней тоже есть окно на Ааре. Мы можем часто ужинать вне дома.
– Но вы не уютный, – сказала она. – Мне нужна нежность. Ласка.
Она подумала о Винсенте. Сможет ли она увидеться с ним еще раз?
Он сел напротив нее, улыбаясь.
– Моя дорогая, – сказал он. – Будем благоразумны. Я покажу вам Швейцарию. Благодаря вам я узнаю что-то новое. Я нахожу вас нежной, – продолжал он. – Очень нежной. Научите меня нежности, покою…
Она уже вмешивалась в его жизнь, как свет, проникающий через окна сквозь плохо задернутые занавески. Она поднялась.
– Дайте мне подумать…
– Вы мне ответите через десять лет, – сказал он. – Мне будет семьдесят пять, когда вы уступите…
– Сколько? – спросила она.
– Семьдесят пять, по-швейцарски это семьдесят пять. Когда я стану очень старым, мне будет дозволено дотронуться до вас пальцем.
– Когда вам будет семьдесят пять, как вы говорите, мне будет лишь шестьдесят восемь. Я буду всегда моложе.
Он откровенно смеялся.
– Идемте, я вам покажу что-то изумительное. С тех пор как мы встретились в Ивисе, я пытался вас определить как личность. Есть сходство между вами и очень известным персонажем. Вы знаете Прадо…
Она стала недоверчивой. Она считала, что Прадо находится в Испании, но не знала, был ли это музей, театр или большой магазин. Неуместное замечание, сделанное ею когда-то по поводу мадам Бовари, заставило ее быть более осмотрительной.
– У меня много альбомов по Прадо, – сказал он. Он поднялся и быстро прошел в свой кабинет, подошел к книжному шкафу и достал книгу.
– Идите сюда…
Он включил лампу и показал Иоланде двойную страницу. На одной из них женщина, лежащая на диване в одежде. На другой – тот же диван, та же женщина, без одежды.
– Вот Маха обнаженная и Маха одетая. Присмотритесь к этому лицу. Вы не находите, что есть явное сходство между вами?
Иоланда смотрела на одетую женщину на одной странице и на обнаженную женщину – на другой. Он ей объяснил:
– Эти картины бродят по миру и участвуют в выставках. Но их лучше смотреть в книге, чем даже в Прадо. Посмотрите на это лицо. Душевность, ум и даже, может быть, нежность, но есть что-то жестокое в этой нежности.
Он обошел письменный стол и сел.
– Вы меня видите vestida или nuda? – спросила она, залившись румянцем.
– Какая эволюция! – воскликнул он. – Вы мне даете надежду на возможное беспутство. Между прочим, я надеюсь, что вы оценили мою сдержанность. При моем темпераменте со вчерашнего дня вам следовало быть в моей постели.
– Вы все здесь такие быстрые? – спросила она.
– Все? На кого вы намекаете? Кто «все»?
– Я говорю вообще.
– Вы знаете только одного швейцарца, меня… Ей было приятно ощутить тепло.
– Мужчины здесь производят впечатление очень уверенных в себе. Я нахожу их скорее высокими, хорошо сложенными, и у них красивые спортивные автомобили. Мне это нравится.
– Вы, как девчонка, на которую производят впечатление автомобили. – Он добавил: – Вы слишком пристально следите за моими соотечественниками. А ваши представления о независимости меня изумили. Я узнаю влияние, которое обычно оказываю на женщин. Я сумел помимо своей воли превратить самых замкнутых, самых совестливых, наиболее неспособных к общению, в ярых феминисток. Если я вас разрушаю, вас тоже…
– Нет, – ответила она. – Вы меня не разрушаете. Напротив, благодаря вам…
– Благодаря мне? Что? Что я сделал?
– Вы иногда грубы. Это стимулирует, я вам признательна за это.
Он спросил ее:
– Как это понимать, за что за это? Она:
– Я вам отвечу послезавтра. Я очень довольна, что побывала у вас. Теперь я хочу уйти. Вы меня проводите? Если нет, то я пойду одна.
Они направились в гостиницу пешком. Желтые камни Берна, хранившие воспоминания о минувшем, приветствовали медленный восход луны.
Как приятно идти рядом с мужчиной: соизмерять ритм своих шагов с его шагами, слушать его, расставаться с ним с легким сожалением у входа гостиницы и оказаться в комнате, где ее ждали розы, лепестки которых таили в себе столько волнения.
Ободренная отношением Жака Вернера, которое становилось все более теплым, она находила ему оправдания. «Женщины его всегда огорчали», – подумала она.
Благодаря своему небольшому опыту, который только что приобрела, она пыталась лучше понять мужчин. Она надеялась на возвращение Винсента, однако боялась, чтобы воспоминание о проведенной с ним ночи не было испорчено. Она чувствовала себя легко и не думала больше о возвращении в Париж. Провела спокойную ночь и спала как ребенок после дня экскурсий. Наступило утро, солнечное и мирное, Иоланда позавтракала в кровати и составила программу своих прогулок. Решила открыть для себя Берн – город тысячи сюрпризов и приятных неожиданностей. Она собиралась выйти из комнаты, когда раздался звонок. Сняла трубку:
– Иоланда?
– Да.
– Это говорит Винсент.
Иоланда села на край кровати и произнесла осторожно, как ставят хрупкий предмет, который рискует опрокинуться.
– Винсент?
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. Обращение на «ты» было неожиданным для нее.
Это скоропалительное и слишком откровенное «ты» принадлежало той ночи.
– Я пыталась тебе позвонить, – сказала она, – но номер не отвечал.
– Я был в отъезде.
– А ваша контора была закрыта…
– Наверно.
Он говорил уклончиво.
– Когда я тебя увижу?
– Не знаю, – ответила она.
– Как долго ты пробудешь в Берне?
– Не знаю.
– Ты не скучаешь?
– Скучаю? Нет.
– У тебя нет знакомых, – подытожил он.
– Есть.
Он ожидал большего от этого разговора, она тоже. В 10 часов утра не могло произойти что-то необыкновенное.
– Я могу прийти сегодня вечером, – сказал Винсент.
– Нет. Сюда больше не надо. С нами что-то случилось, это может произойти один раз, но не два. И если бы мы увиделись, нам пришлось бы разговаривать.
– Разговаривать? – сказал он. – Разговаривать? Жизнь слишком короткая и слишком занимательная, чтобы терять время на болтовню. Мне хочется заключить тебя в объятия. Без разговоров.
В полной растерянности она констатировала, что все, что ею осуждалось в прошлом, все, что ею отвергалось с возмущением, она принимала. Странной неожиданностью для нее оказалось то, что произошло с нею.
– Я ничего не знаю о вас, – сказала она.
– Надо жить день за днем… Принимать жизнь такой, как она есть, не проявляя любопытства. Я тебе не задал ни одного вопроса.
– Это слишком просто, – произнесла она.
– Я приеду за тобой в гостиницу в 18 часов сегодня вечером, – сказал Винсент. – Отвезу тебя в мотель на берегу озера. Привезу тебя в гостиницу на следующее утро. Договорились?
– Думаю, что да.
– Было бы досадно, если бы было наоборот. Все же было что-то восхитительное в нашем столкновении…
Столкновение? Их любовный акт стал «столкновением»?
– Винсент?
– Да?
– Винсент, у вас есть…
Она не могла допустить, что он был женатым.
– У вас есть семья?
– Сироты в сорок лет встречаются редко, – сказал он. – Я живу в объединении людей, как мы все.
– Что вы называете «объединением людей»?
– Мы поговорим об этом сегодня вечером… Я очень тороплюсь… Ты меня ждешь в холле в 18 часов. Я войду чтобы тебя забрать, машина будет на проезжей части.
– Я буду внизу, – сказала она. – Винсент?
– Да…
– В этой загородной гостинице…
– Да…
– Вас знают?
– Да.
– Люди, которые будут нас принимать, поймут, что мы не женаты. Что они подумают?
– Ничего. У них нет времени, чтобы слишком много думать. До скорого.
«Где был бес-искуситель?» – спрашивала себя Иоланда. Было бы блажью или сознательным стремлением пуститься, как большинство, в любовное похождение? Освободиться от постоянного оправдания своих поступков, от тягостных анализов… Никто ее не хвалил за нравственность, за ее угрызения, так кто имел право осудить ее за безрассудство? Она открыла, что быть, как все, было привилегией. Решила прогуляться в этот прекрасный день. Попыталась составить памятку, восстановить «когда» и «как» по памяти. Надо было выйти из гостиницы, чтобы успокоиться.
Иоланда двигалась в плотной толпе, люди задевали ее. Она пришла на Бэренплац. Снова села на край фонтана. Мужчина сказал ей что-то по-немецки. Иоланда улыбнулась в ответ. Ей не хотелось выделяться, потому что она не понимала этого языка. Она забывала о своей жизни в живописной сутолоке этой площади, в этих бесконечных хождениях взад и вперед с доносившимися то оттуда, то отсюда обрывками мелодий. Включенная в некое чистое братство, где никто не пытался к ней приблизиться. И никто не был враждебен. Эта прекрасная, утопающая в цветах площадь, казалось, примирила ее со всеми.
Иоланда решила принять приглашение Вернера. После одной-единственной ночи, проведенной с Винсентом. Надо было ему сказать, что они больше не увидятся. Стоило ли договариваться еще и на этот вечер?
Иоланда покинула площадь, вернулась в гостиницу и поднялась в комнату. Села на край кровати и после долгих размышлений набрала номер конторы Винсента, где на этот раз секретарша ответила, что Винсента не будет целый день, и спросила, что передать ему.
– Ничего, – сказала Иоланда. – Ничего, благодарю вас.
Затем она решила набрать другой номер. На другом конце после трех звонков детский голос проговорил в телефон так, чтобы не прервали:
– Катрин (последовала фамилия) слушает. Сердце Иоланды резко забилось.
– Когда возвращается ваш отец?
– Я не знаю. Хотите поговорить с мамой? Она знает…
– Нет, благодарю. Я позвоню вашему отцу на работу.
Она положила трубку. Вот как это просто. Этот привлекательный мужчина, этот превосходный соблазнитель, это нежный и неутомимый любовник имел семью и, возможно, несколько детей. Жену, которую он целовал в лоб, возвращаясь домой. Другие Лоранс, другие Иоланды населяли его мир. Все обмануты. «Только бы понять, – подумала она, – мне хотелось бы только понять, что такое мужчина и женщина вместе. Ошибка? Прибежище для упрямцев? Больше не встречаться с Винсентом».
Ей все еще слышался голос девочки: «Вы хотите поговорить с мамой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34