https://wodolei.ru/catalog/mebel/shafy-i-penaly/
Там только мы и наша одержимость, потому как мы слишком слабы, чтоб признать существование других.
Ща уроню пакет я вваливаюсь в дверь кафешки нахожу стул и отпускаю ручки. Аххх. Какое облегчение. Опять на автомате - поднимаю к груди обрубок левой руки, потереть ноющее плечо, осознаю бессмысленность етого жеста, останавливаюсь, начинаю описывать круги правой рукой, целой рукой, вращая плечом, разминая сустав, успокаивая сведенные мышцы. Официантка улыбается мне и подходит с блокнотиком.
– Добрутро.
– Мне просто кофе, пожалуйста.
Из-под халатика видна желтая футболка. Желтизна одуванчиков, ссы-в-постель, любимый цвет Ребекки. Желтыйжелтыйжелтыйжелт
– В бумажный стаканчик или в кружку?
– Кружку, пожалуйста. Большую.
А-по. А-по. А-по-сем .
– Iawn [36].
– И кусочек лимонного торта.
– Iawn.
– Спасибо.
Она удаляется в глубину кафе, а я наблюдаю, как ходят ее ляжки. Апосематическая расцветка, вот как это, бля, называется.
Шаг 8: Мы составили список всех, кого обидели, и пожелали загладить свою вину перед ними. И плевать, что этот список такой длинный, плевать, что наша вина перед этими людьми огромна, и совершенно невозможно нам когда-либо на самом деле исправить то, что мы натворили, потому что это можно сделать только святым потому что такие вещи бывают на свете редко и этот факт мы тоже игнорировали или нам было удобнее о нем забыть. А те, кто не вошел в этот список, зияли в нем, как воющие рты, наши матери отцы наши собственные, бля, руки и ноги, и в этих белых ослепительных пустотах ревели вопросы и запреты, и нельзя было спросить, почему Бог творит нас только для того, чтоб тут же разбить вдребезги, и почему мы так быстро превращаемся в ходячие оболочки, еще живы, но уже воняем, израсходованные, бесполезные, был ты чистенький - миг, и ты грязный, зараженная кровь течет по замкнутому кругу. А нам нравится составлять СПИСКИ, нравится перечислять, аккуратненько считать силы, что нас мало-помалу губят. Какие ж мы все-таки надутые ослы.
В машине
– Слуш, Дар, мож, те уже хватит елозить на сиденье, а? Ты так ерзаешь, что машину водит вправо-влево, бля.
– Ты чё, не видишь, я пытаюсь очко почесать, бля. Не подтерся как следует, теперь там всё чешется, бля.- Он убирает одну руку от руля и сует ее себе под зад, возится там, вздыхает. - Вот, так легче стало. А то там волосы аж слиплись. Это все ебаный Манчестер виноват: даже на подтирку не годится, пмаешоягрю?
Старый город приближается к ним старым каменным мостом через коричневую, разбухшую реку. Эта новая столица, над водой, под низким, будто заваривающимся сырым небом, ярусы домов - беленых или первозданного цвета гранита и песчаника, несколько шпилей торчат в небо, башня с часами возносит циферблаты превыше всего, кроме накрывающей город тенью горы в шапке облаков, а из облаков спускается обширное кружево тумана, - закрыть четвертый циферблат. Предполагаемые развалины парламента Глиндора [37] - бурый амбар, скрытый толпой зевак-туристов, флагштоки и флаги, щиты с текстами, что указывают сами на себя, и на «Кельтику» [38], и на холм, где состоялась церемония объединения, где витал Глиндор, где войны становились не-войнами, но войной против общего врага, а ныне этот холм - затоптанный грязный бугорок, и лишь одинокая фигура в плащевой ткани что-то чиркает в мокрый блокнот. Алистер наблюдает за фигурой, пока они проезжают мимо.
– Mach-yn-lleth, - бормочет Даррен. - Алли, как это читается? Эти две буквы «l», они ведь не как «л» произносятся, верно? Что-то вроде «к», правильно? Мак-ин-кет? Так, что ль?
– Не, больше похоже на «кл». Как в слове «ключ», типа.
– Мак-ин-клет.
– Ну да, чё-то вроде того.
Они подъезжают к мосту железной дороги. Знак на двух языках, гласящий, что здесь опасно во время паводков, но сейчас паводка нет, и еще знак, на который Даррен кивает.
– Слуш, гля на ихний собачий базар, братан. Они совсем ебанулись. Написано «араф», кой черт это означает? Как я по-ихнему, бля, должен догадаться, чего такое значит это «араф»?
– Это значит «сбросьте скорость». Видишь, там пониже написано: «сбросьте скорость». Там и по-английски тож, не видишь, жопа слепая.
– Сам жопа.
Они проезжают под железнодорожным мостом, через лужу речной воды, что накопилась там - от колес тут же вырастают четыре коричневых веера, - и въезжают в собственно городок. Справа - автостанция и пивнушки, налево - ряд домов, впереди на вымощенном булыжником прямоугольном возвышении - памятник героям войны, у памятника лежит свежий венок, хотя сегодня нет ни праздника, ни годовщины. Только у одной старой дамы, живущей в тех домах, все еще болит весть шестидесятилетней давности. Алистер глядит на пролетающий за окном городок, камень, и дерево, и сланец зданий словно подтекают, вечно сырые, вокруг памятника - зеленый архипелаг растоптанных конских яблок с пучками непереваренной соломы, но ни лошади, ни всадника не видать, словно прошлое и его эмблемы - фекальные или какие другие - сейчас ворвутся, не дадут закатать себя асфальтом, не дадут себя застроить, хоть что-то да останется. Алистер глядит через стекло на стекло, на стальные рамы вокруг стекла, и, может, ему приходит в голову фантазия, что эти зеркальные поверхности до сих пор сохранили в себе что-то давно забытое и ушедшее, может, кольчуги, гривы, и, может, в те дни, когда свет падает как нужно и в воздухе, что сейчас расколет гроза, пахнет озоном, в стеклах все это можно увидеть в точности. Тени былых времен.
Сегодня базарный день; на светофорах - длинные пробки из машин, грузовиков и подвод. Вбок отходит дорога, по обе стороны которой выстроились крытые брезентом прилавки, обтянутые красно-сине-полосатым холстом, где возлежат приношения - фрукты, овощи, дешевые тряпки, мясо, сыр, побрякушки. По этой рыночной дороге болтаются три сотни человек, лениво дрейфуют. Даррен пристраивается в хвост цепочки автомобилей, нетерпеливо шипит сквозь зубы, пялится на кучку подростков, сидящих в тени башенки с часами, но подростки смотрят сквозь, не видят его, и, кажется, вообще ничего не видят.
– А ебись оно все колом. Так целый день тут простоим.
– Ничё, Дар. Уж недалеко осталось.
– Ты это уже два часа говоришь, урод.
– А вот и нет.
– А вот и да.
– Ну Дар, щас правда недалеко осталось. Честно. Миль двадцать. За полчаса доедем.
– А щас скока?
Алистер глядит на башенные часы.
– Около трех. У нас куча времени, братан.
– Не будет у нас кучи времени, если этот дребаный зеленый свет щас не включится. И если эти козлы впереди не пошевелят жопой. Я весь день за рулем, бля.
– Я б сам повел, тока…
– Да, да, я знаю, тока у тебя права отобрали, бля. Ты это все время говоришь. Это ж надо быть таким идиотом, сесть за руль пьяным. Скажи спасибо, что тебя ваще не посадили.
– А меня и посадили.
– Правда?
– Угу.
– Где сидел?
– В Уолтоне. Тридцать суток. Жопа там, братан. Верно тебе грю.
– Да, но теперь ты не можешь вести машину, бля, верно? Срок - фигня, а вот без прав плохо, это да. К месту привязан, типа.
– А мне плевать. Я все равно вожу, типа, так какая разница?
– Ну уж нет, сегодня ты за руль не сядешь. Томми нам кишки выпустит кухонным ножом, бля, если мы завалимся на этом деле, пмаешоягрю? Нельзя нам провалиться.
Красный сменяется зеленым, машины трогаются с места, большая часть сворачивает налево - на рынок, а остальные продолжают ехать прямо, через круговую развязку, к побережью, и Даррен вливается в этот негустой поток, перед ним - желтый «эм-джи» с открытым верхом, а за ним - туристический трейлер, медленно движущийся хвост машин, что покидают город на выходные. Машина пыхтит мимо автобусной остановки с рекламой книги, которая называется как-то вроде «Большой босс», автобиография какого-то подпольного воротилы, плакат украшен изображением бритоголовой личности крупным планом, в фиолетовых тонах.
– Ну нихерасе, Алли, глянь, а? - Даррен показывает, Алистер глядит. - Еще одна книишка , опять какой-то урод ебаный написал про свою жизнь, как будто кому-то интересно, бля. Небось тока и делал что срок мотал, бля, потому что дебил, ума не хватало сделать так, чтоб его не ловили. Кто ваще эту муть читает, а, братан? Кто ее покупает?
Поток прибавляет скорости, Даррен тоже. «Эм-джи» быстро исчезает. Алистер пожимает плечами.
– Да бабы, всякие пидары все врастопырку, кто ж еще? Ты же знаешь, их хлебом не корми, тока дай чё-нить узнать про чужие дела. Учителя из универа и всякие такие дуры, они от этой хренотени прямо кончают.
Даррен кивает.
– Точно, братан. Для них эти книшки все равно что для нас журналы с девочками - чтоб дрочить. Они хотят знать, как живут подонки общества, типа. Больше у них никакой радости в жизни нету. Почитает про какого-нибудь жирного урода с юга, как он замочил какую-нибудь шлюху или другую шлюху розочкой пописа?л, и аж задрожит от радости. Все они бляди и дуры гребаные, вот что я те скажу.
– Точно. - Алистер улыбается. - А прикинь, если Томми напишет книжку. Прикинь, что за книжка выйдет.
Даррен смеется и начинает говорить безжизненным, трупным голосом:
– Здравствуйте-меня-зовут-Томми-Магуайр-и-я-гангстер. У-меня-большое-брюхо-и-волосня-с-химией.
Алистер подхватывает.
– Мне-нравится-быть-гангстером-это-круто-в-натуре. Меня-все-боятся-а-я-люблю-делать-людям-больно-честное-слово.
– Меня-бабы-не-любят-птушта-я-такой-урод-так-что-мне-приходится-платить-бабам-чтоб-у-меня-отсосали. У-меня-крошечный-хуй-и-огромная-потная-вонючая-жопа-которая-вываливается-из-штанов.
Они смеются. Алистер продолжает.
– Мне-нравится-быть-гангстером…
– Ладно, Алли, харэ, а? Поржали и хва. Займись чем-нить, вот хоть сигаретку мне прикури.
Алистер выполняет просьбу, они сидят и оба курят, а окружающий пейзаж уплощается и переходит в огромное болото, что простирается до дюн, виднеющихся вдалеке справа, а за дюнами - искорка моря и бледно-голубая гряда гор. Алистер фыркает.
– Чё смешного?
– То.
– Чё «то»?
– Ну это, чё мы про Томми насочиняли. Смешно получилось, типа.
Даррен слабо улыбается.
– Да уж, ему, дебилу, понадобится целая толпа литературных негров, верно?
– Литературных негров? Чё еще за негры такие?
– Ты чё, не знаешь, чё такое литературный негр?
– Если б знал, не спрашивал бы, наверно.
– Не борзей, Алли. Сказал бы просто да или нет, бля.
– Так кто они такие?
– Литературный негр - это который пишет книгу за кого-нить другого. И всякие знаменитые бандиты тока так и делают, потому что на самом деле они тупые. По большей части ни читать, ни писать не умеют. У них жопа вместо головы, типа. Дебилы. Хотя ваще-то… - Лицо его затуманивается. - Они ведь должны быть все богатые.
– Думаешь?
– Угу. Заработали кучу денег за эти дебильные книжки. А книжки-то за них какой-нибудь другой чувак написал. Сволочи.
– А мы ваще работаем за гроши. Нечестно, правда, братан?
Даррен не отвечает, а может, и отвечает, только Алистер не слышит. Оба с застывшими лицами глядят на дорогу, которую машина не то наматывает на оси, не то заглатывает пастью капота.
И Даррен: фотовспышки вокруг лица его лицо в телевизоре дорогой костюм он будет держать себя уверенно и хитроумно отвечать на вопросы, в каком-нибудь огромном отеле держать совет в обитом деревянными панелями баре и куча бумажных денег на кровати и женщины женщины женщины. Я просто бедный мальчик из Токстета, Грэхем. Парень из рабочей семьи, пробил себе дорогу в жизни. Никому никогда не делал зла, разве что себе самому, да я скажу в этом есть честь и даже благородство и вот теперь моя награда деньгиженщиныслава наконец я чего-то достиг бля о да.
А Алистер: выветренные камни замка вой ветра а он в бескрайнем зале склонился над огромным деревянным столом старым побитым и пишет гусиным пером при свечах и огонек пляшет а на самом краю освещенного пространства в черных тенях прячется туманная серая фигура у него за спиной и ему в ухо какой-то призрачный едва ли человеческий голос шелестит как сухой лист шепчет удивительные слова и фразы которые он в точности переносит на пожелтевший лист пергамента.
Знак:
АБЕРИСТУИТ
12
В кафешке
Я раньше как-то по кафешкам не ходил особо. В пивную - вот ето по мне. И чай, кофе, молоко или чего там еще бывает я сроду пил, только встав поутру с кровати, если, конечно, не с сильного похмелья - в етом случае у меня на завтрак был виски. Пиво. Водка с выдохшейся кока-колой. Выблевать желтую желчь в тазик у кровати, а потом - утренний стопарик, залпом, давясь, оно лезет обратно, а ты стараешься его удержать. И если получится, если не сблюешь, если все осталось в желудке - тогда ты в порядке. Тогда весь день будет удачный. Ни кровавой рвоты, опачкавшей подбородок, ни крови в унитазе, а внутри все как будто успокаивается, это бухло делает свое волшебное дело, дивное, дивное дело, но рвота но блевотина не забудь капающая слизь.
И ссань.
А вот на кафешки мой локатор как-то никогда и не реагировал. Я в них сроду не заходил, там ничего интересного не было. Дождь застал врасплох? Заскакиваешь в ближайшую пивную. Или продолжаешь сидеть в той, где уже сидишь. Надо присесть на минутку? Ныряешь в паб. Кафе - это что-то такое, из жизни совершенно других людей, которые работают, моются, водят машину и ходят в «Товары для садоводов». Далекий континент. Проголодался - можно съесть запотевшую булочку с сыром из-под пластикового колпака на стойке бара, или поджаренный бутерброд, завернутый в бумажную салфетку, или просто пакетик чипсов или орешков на закуску к следующей порции бухла. А в кафешках - чего я там забыл, спрашивается. Кафешки - ето для пожилых дам. Старушкам - посидеть поболтать, студентам - посидеть понервничать из-за каких-нибудь там сочинений, претенциозным помпезным пижонам - почитать книжку за чашечкой эспрессо. Вот, кстати, еще одно, чего не было в моей прошлой жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Ща уроню пакет я вваливаюсь в дверь кафешки нахожу стул и отпускаю ручки. Аххх. Какое облегчение. Опять на автомате - поднимаю к груди обрубок левой руки, потереть ноющее плечо, осознаю бессмысленность етого жеста, останавливаюсь, начинаю описывать круги правой рукой, целой рукой, вращая плечом, разминая сустав, успокаивая сведенные мышцы. Официантка улыбается мне и подходит с блокнотиком.
– Добрутро.
– Мне просто кофе, пожалуйста.
Из-под халатика видна желтая футболка. Желтизна одуванчиков, ссы-в-постель, любимый цвет Ребекки. Желтыйжелтыйжелтыйжелт
– В бумажный стаканчик или в кружку?
– Кружку, пожалуйста. Большую.
А-по. А-по. А-по-сем .
– Iawn [36].
– И кусочек лимонного торта.
– Iawn.
– Спасибо.
Она удаляется в глубину кафе, а я наблюдаю, как ходят ее ляжки. Апосематическая расцветка, вот как это, бля, называется.
Шаг 8: Мы составили список всех, кого обидели, и пожелали загладить свою вину перед ними. И плевать, что этот список такой длинный, плевать, что наша вина перед этими людьми огромна, и совершенно невозможно нам когда-либо на самом деле исправить то, что мы натворили, потому что это можно сделать только святым потому что такие вещи бывают на свете редко и этот факт мы тоже игнорировали или нам было удобнее о нем забыть. А те, кто не вошел в этот список, зияли в нем, как воющие рты, наши матери отцы наши собственные, бля, руки и ноги, и в этих белых ослепительных пустотах ревели вопросы и запреты, и нельзя было спросить, почему Бог творит нас только для того, чтоб тут же разбить вдребезги, и почему мы так быстро превращаемся в ходячие оболочки, еще живы, но уже воняем, израсходованные, бесполезные, был ты чистенький - миг, и ты грязный, зараженная кровь течет по замкнутому кругу. А нам нравится составлять СПИСКИ, нравится перечислять, аккуратненько считать силы, что нас мало-помалу губят. Какие ж мы все-таки надутые ослы.
В машине
– Слуш, Дар, мож, те уже хватит елозить на сиденье, а? Ты так ерзаешь, что машину водит вправо-влево, бля.
– Ты чё, не видишь, я пытаюсь очко почесать, бля. Не подтерся как следует, теперь там всё чешется, бля.- Он убирает одну руку от руля и сует ее себе под зад, возится там, вздыхает. - Вот, так легче стало. А то там волосы аж слиплись. Это все ебаный Манчестер виноват: даже на подтирку не годится, пмаешоягрю?
Старый город приближается к ним старым каменным мостом через коричневую, разбухшую реку. Эта новая столица, над водой, под низким, будто заваривающимся сырым небом, ярусы домов - беленых или первозданного цвета гранита и песчаника, несколько шпилей торчат в небо, башня с часами возносит циферблаты превыше всего, кроме накрывающей город тенью горы в шапке облаков, а из облаков спускается обширное кружево тумана, - закрыть четвертый циферблат. Предполагаемые развалины парламента Глиндора [37] - бурый амбар, скрытый толпой зевак-туристов, флагштоки и флаги, щиты с текстами, что указывают сами на себя, и на «Кельтику» [38], и на холм, где состоялась церемония объединения, где витал Глиндор, где войны становились не-войнами, но войной против общего врага, а ныне этот холм - затоптанный грязный бугорок, и лишь одинокая фигура в плащевой ткани что-то чиркает в мокрый блокнот. Алистер наблюдает за фигурой, пока они проезжают мимо.
– Mach-yn-lleth, - бормочет Даррен. - Алли, как это читается? Эти две буквы «l», они ведь не как «л» произносятся, верно? Что-то вроде «к», правильно? Мак-ин-кет? Так, что ль?
– Не, больше похоже на «кл». Как в слове «ключ», типа.
– Мак-ин-клет.
– Ну да, чё-то вроде того.
Они подъезжают к мосту железной дороги. Знак на двух языках, гласящий, что здесь опасно во время паводков, но сейчас паводка нет, и еще знак, на который Даррен кивает.
– Слуш, гля на ихний собачий базар, братан. Они совсем ебанулись. Написано «араф», кой черт это означает? Как я по-ихнему, бля, должен догадаться, чего такое значит это «араф»?
– Это значит «сбросьте скорость». Видишь, там пониже написано: «сбросьте скорость». Там и по-английски тож, не видишь, жопа слепая.
– Сам жопа.
Они проезжают под железнодорожным мостом, через лужу речной воды, что накопилась там - от колес тут же вырастают четыре коричневых веера, - и въезжают в собственно городок. Справа - автостанция и пивнушки, налево - ряд домов, впереди на вымощенном булыжником прямоугольном возвышении - памятник героям войны, у памятника лежит свежий венок, хотя сегодня нет ни праздника, ни годовщины. Только у одной старой дамы, живущей в тех домах, все еще болит весть шестидесятилетней давности. Алистер глядит на пролетающий за окном городок, камень, и дерево, и сланец зданий словно подтекают, вечно сырые, вокруг памятника - зеленый архипелаг растоптанных конских яблок с пучками непереваренной соломы, но ни лошади, ни всадника не видать, словно прошлое и его эмблемы - фекальные или какие другие - сейчас ворвутся, не дадут закатать себя асфальтом, не дадут себя застроить, хоть что-то да останется. Алистер глядит через стекло на стекло, на стальные рамы вокруг стекла, и, может, ему приходит в голову фантазия, что эти зеркальные поверхности до сих пор сохранили в себе что-то давно забытое и ушедшее, может, кольчуги, гривы, и, может, в те дни, когда свет падает как нужно и в воздухе, что сейчас расколет гроза, пахнет озоном, в стеклах все это можно увидеть в точности. Тени былых времен.
Сегодня базарный день; на светофорах - длинные пробки из машин, грузовиков и подвод. Вбок отходит дорога, по обе стороны которой выстроились крытые брезентом прилавки, обтянутые красно-сине-полосатым холстом, где возлежат приношения - фрукты, овощи, дешевые тряпки, мясо, сыр, побрякушки. По этой рыночной дороге болтаются три сотни человек, лениво дрейфуют. Даррен пристраивается в хвост цепочки автомобилей, нетерпеливо шипит сквозь зубы, пялится на кучку подростков, сидящих в тени башенки с часами, но подростки смотрят сквозь, не видят его, и, кажется, вообще ничего не видят.
– А ебись оно все колом. Так целый день тут простоим.
– Ничё, Дар. Уж недалеко осталось.
– Ты это уже два часа говоришь, урод.
– А вот и нет.
– А вот и да.
– Ну Дар, щас правда недалеко осталось. Честно. Миль двадцать. За полчаса доедем.
– А щас скока?
Алистер глядит на башенные часы.
– Около трех. У нас куча времени, братан.
– Не будет у нас кучи времени, если этот дребаный зеленый свет щас не включится. И если эти козлы впереди не пошевелят жопой. Я весь день за рулем, бля.
– Я б сам повел, тока…
– Да, да, я знаю, тока у тебя права отобрали, бля. Ты это все время говоришь. Это ж надо быть таким идиотом, сесть за руль пьяным. Скажи спасибо, что тебя ваще не посадили.
– А меня и посадили.
– Правда?
– Угу.
– Где сидел?
– В Уолтоне. Тридцать суток. Жопа там, братан. Верно тебе грю.
– Да, но теперь ты не можешь вести машину, бля, верно? Срок - фигня, а вот без прав плохо, это да. К месту привязан, типа.
– А мне плевать. Я все равно вожу, типа, так какая разница?
– Ну уж нет, сегодня ты за руль не сядешь. Томми нам кишки выпустит кухонным ножом, бля, если мы завалимся на этом деле, пмаешоягрю? Нельзя нам провалиться.
Красный сменяется зеленым, машины трогаются с места, большая часть сворачивает налево - на рынок, а остальные продолжают ехать прямо, через круговую развязку, к побережью, и Даррен вливается в этот негустой поток, перед ним - желтый «эм-джи» с открытым верхом, а за ним - туристический трейлер, медленно движущийся хвост машин, что покидают город на выходные. Машина пыхтит мимо автобусной остановки с рекламой книги, которая называется как-то вроде «Большой босс», автобиография какого-то подпольного воротилы, плакат украшен изображением бритоголовой личности крупным планом, в фиолетовых тонах.
– Ну нихерасе, Алли, глянь, а? - Даррен показывает, Алистер глядит. - Еще одна книишка , опять какой-то урод ебаный написал про свою жизнь, как будто кому-то интересно, бля. Небось тока и делал что срок мотал, бля, потому что дебил, ума не хватало сделать так, чтоб его не ловили. Кто ваще эту муть читает, а, братан? Кто ее покупает?
Поток прибавляет скорости, Даррен тоже. «Эм-джи» быстро исчезает. Алистер пожимает плечами.
– Да бабы, всякие пидары все врастопырку, кто ж еще? Ты же знаешь, их хлебом не корми, тока дай чё-нить узнать про чужие дела. Учителя из универа и всякие такие дуры, они от этой хренотени прямо кончают.
Даррен кивает.
– Точно, братан. Для них эти книшки все равно что для нас журналы с девочками - чтоб дрочить. Они хотят знать, как живут подонки общества, типа. Больше у них никакой радости в жизни нету. Почитает про какого-нибудь жирного урода с юга, как он замочил какую-нибудь шлюху или другую шлюху розочкой пописа?л, и аж задрожит от радости. Все они бляди и дуры гребаные, вот что я те скажу.
– Точно. - Алистер улыбается. - А прикинь, если Томми напишет книжку. Прикинь, что за книжка выйдет.
Даррен смеется и начинает говорить безжизненным, трупным голосом:
– Здравствуйте-меня-зовут-Томми-Магуайр-и-я-гангстер. У-меня-большое-брюхо-и-волосня-с-химией.
Алистер подхватывает.
– Мне-нравится-быть-гангстером-это-круто-в-натуре. Меня-все-боятся-а-я-люблю-делать-людям-больно-честное-слово.
– Меня-бабы-не-любят-птушта-я-такой-урод-так-что-мне-приходится-платить-бабам-чтоб-у-меня-отсосали. У-меня-крошечный-хуй-и-огромная-потная-вонючая-жопа-которая-вываливается-из-штанов.
Они смеются. Алистер продолжает.
– Мне-нравится-быть-гангстером…
– Ладно, Алли, харэ, а? Поржали и хва. Займись чем-нить, вот хоть сигаретку мне прикури.
Алистер выполняет просьбу, они сидят и оба курят, а окружающий пейзаж уплощается и переходит в огромное болото, что простирается до дюн, виднеющихся вдалеке справа, а за дюнами - искорка моря и бледно-голубая гряда гор. Алистер фыркает.
– Чё смешного?
– То.
– Чё «то»?
– Ну это, чё мы про Томми насочиняли. Смешно получилось, типа.
Даррен слабо улыбается.
– Да уж, ему, дебилу, понадобится целая толпа литературных негров, верно?
– Литературных негров? Чё еще за негры такие?
– Ты чё, не знаешь, чё такое литературный негр?
– Если б знал, не спрашивал бы, наверно.
– Не борзей, Алли. Сказал бы просто да или нет, бля.
– Так кто они такие?
– Литературный негр - это который пишет книгу за кого-нить другого. И всякие знаменитые бандиты тока так и делают, потому что на самом деле они тупые. По большей части ни читать, ни писать не умеют. У них жопа вместо головы, типа. Дебилы. Хотя ваще-то… - Лицо его затуманивается. - Они ведь должны быть все богатые.
– Думаешь?
– Угу. Заработали кучу денег за эти дебильные книжки. А книжки-то за них какой-нибудь другой чувак написал. Сволочи.
– А мы ваще работаем за гроши. Нечестно, правда, братан?
Даррен не отвечает, а может, и отвечает, только Алистер не слышит. Оба с застывшими лицами глядят на дорогу, которую машина не то наматывает на оси, не то заглатывает пастью капота.
И Даррен: фотовспышки вокруг лица его лицо в телевизоре дорогой костюм он будет держать себя уверенно и хитроумно отвечать на вопросы, в каком-нибудь огромном отеле держать совет в обитом деревянными панелями баре и куча бумажных денег на кровати и женщины женщины женщины. Я просто бедный мальчик из Токстета, Грэхем. Парень из рабочей семьи, пробил себе дорогу в жизни. Никому никогда не делал зла, разве что себе самому, да я скажу в этом есть честь и даже благородство и вот теперь моя награда деньгиженщиныслава наконец я чего-то достиг бля о да.
А Алистер: выветренные камни замка вой ветра а он в бескрайнем зале склонился над огромным деревянным столом старым побитым и пишет гусиным пером при свечах и огонек пляшет а на самом краю освещенного пространства в черных тенях прячется туманная серая фигура у него за спиной и ему в ухо какой-то призрачный едва ли человеческий голос шелестит как сухой лист шепчет удивительные слова и фразы которые он в точности переносит на пожелтевший лист пергамента.
Знак:
АБЕРИСТУИТ
12
В кафешке
Я раньше как-то по кафешкам не ходил особо. В пивную - вот ето по мне. И чай, кофе, молоко или чего там еще бывает я сроду пил, только встав поутру с кровати, если, конечно, не с сильного похмелья - в етом случае у меня на завтрак был виски. Пиво. Водка с выдохшейся кока-колой. Выблевать желтую желчь в тазик у кровати, а потом - утренний стопарик, залпом, давясь, оно лезет обратно, а ты стараешься его удержать. И если получится, если не сблюешь, если все осталось в желудке - тогда ты в порядке. Тогда весь день будет удачный. Ни кровавой рвоты, опачкавшей подбородок, ни крови в унитазе, а внутри все как будто успокаивается, это бухло делает свое волшебное дело, дивное, дивное дело, но рвота но блевотина не забудь капающая слизь.
И ссань.
А вот на кафешки мой локатор как-то никогда и не реагировал. Я в них сроду не заходил, там ничего интересного не было. Дождь застал врасплох? Заскакиваешь в ближайшую пивную. Или продолжаешь сидеть в той, где уже сидишь. Надо присесть на минутку? Ныряешь в паб. Кафе - это что-то такое, из жизни совершенно других людей, которые работают, моются, водят машину и ходят в «Товары для садоводов». Далекий континент. Проголодался - можно съесть запотевшую булочку с сыром из-под пластикового колпака на стойке бара, или поджаренный бутерброд, завернутый в бумажную салфетку, или просто пакетик чипсов или орешков на закуску к следующей порции бухла. А в кафешках - чего я там забыл, спрашивается. Кафешки - ето для пожилых дам. Старушкам - посидеть поболтать, студентам - посидеть понервничать из-за каких-нибудь там сочинений, претенциозным помпезным пижонам - почитать книжку за чашечкой эспрессо. Вот, кстати, еще одно, чего не было в моей прошлой жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23