Он вернулся через кухню в комнату, которую Тихомиров покинул таким необычным способом. Только там было открыто окно, и на подоконнике сохранились неясные следы ботинок Тихомирова, собственно, одного ботинка. Дождь их почти смыл.
Рождественскому эта комната служила кабинетом и спальней. С одной стороны стояли тахта и письменный стол, с другой - стеллажи с книгами. На стене висел портрет мужчины средних лет в очках, старинных, без оправы. Грегор Мендель. Кажется, он разводил горох в монастырском садике. Горох разводят многие, но ему удалось заметить то, чего не замечали другие: увидеть за случайностью закономерность. И Мазину тоже нужно было заметить что-то в этой обыкновенной комнате.
А он не заметил.
Не заметил следов автора записки.
Вообще-то следов было достаточно. По немытой посуде, по смятым подушкам на тахте, по окуркам в пепельнице нетрудно было заключить, что сюда приходили многие. Однако все это был лишь обычный холостяцкий беспорядок, следы людей, приходивших в разное время и, самое главное, не скрывавших своих следов. Не повезло и с соседями. Ближайшие уехали в отпуск. Верхний вернулся в ту ночь поздно и сразу лег спать - ничего не слышал. Внизу слышали шаги по комнате, но утверждать, что ходили двое, не могли.
Так кто же приходил сюда, и связан ли этот визит со смертью Тихомирова? Мазин не знал. Но существует некто, которому это известно. Он переслал записку. Зачем?
Записка означала, что в день смерти Антона Тихомирова с ним хотел повидаться близкий, видимо, человек по какому-то важному делу.
Или... кто-то хочет убедить в этом Мазина, сфабриковав записку. Так или иначе приславший письмо заинтересован, чтобы следствие пошло по нужному ему пути.
Значит, есть в обстоятельствах смерти Тихомирова что-то выходящее за рамки простой случайности и есть люди, которым не безразлично, к каким выводам придет следователь. Но хотят ли они помочь открыть истину или, наоборот, запутать его, чтобы отвести возможное подозрение?
Это, пожалуй, первый из десятка вопросов, важных и таких, что не кажутся важными, но могут стать очень важными.
Правда, Мазин был склонен считать записку подлинной. Написана она давно. Видно это и без экспертизы: отлежавшиеся сгибы, поблекшие карандашные буквы...
Ну, а дальше? Как попала записка в руки переславшего ее человека? Читал ли ее Тихомиров? Состоялась ли его встреча с И.? Кто такой И.? Или такая?
Ведь Рождественского зовут Игорь, а Кротову - Инна... Ответить на эти вопросы было пока невозможно. Требовались факты. Но Мазин знал, что удача, как и несчастье, не приходит в одиночку. Если лед начал трескаться, он скоро тронется. И он не собирался ждать ледохода на берегу. Он встал с дивана, накинул плащ и вышел на улицу.
Дом, в котором жил Рождественский, вместе с четырьмя такими же девятиэтажными зданиями замыкал новый проспект Космонавтов. Мазин добрался туда троллейбусом. В часы пик тут бывало горячо, но в середине дня троллейбус шел почти пустым, и Мазин с интересом поглядывал на дома, которых не было год назад. Последняя остановки находилась на месте будущей площади, и в газетах не раз печатали всевозможные проекты устремленных ввысь бетонных, алюминиевых и стеклянных сооружений, призванных открыть здесь ворота в город и показать иностранным туристам наши достижения. Однако пока к остановке приходилось пробираться тропами, проложенными волевым способом по густо замешанной грязи. Иностранцев, к счастью, в это время года бывает мало, и тропами двигался свой, привыкший к временным неполадкам народ. Мазин включился в число аргонавтов, подумав, что неплохо было бы установить на площади, наряду с другими сооружениями, памятник неизвестному пешеходу, потерявшему в грязи галоши. Но мысли эти покинули его, как только он ступил на твердый асфальт.
Мазин имел все основания полагать, что не застанет Рождественского дома, и это его вполне устраивало, потому что к встрече он был не готов, да и сам визит мог показаться тому странным, особенно если Рождественский знает, что Мазин в отпуске. А отпуск Игорь Николаевич решил не откладывать, хотя теперь-то комиссар, пожалуй, и не стал бы торопить с окончанием дела. Мазину хотелось, чтобы тот, кто переслал записку, решил, что все кончено и тревожиться больше нечего. Конечно, об этих соображениях следовало сообщить начальству, но Мазин рассчитывал подготовить к докладу нечто большее, чем анонимная записка.
Между домами находилась асфальтированная автостоянка. Мазин узнал черную "Волгу" Рождественского и вдруг почувствовал себя неуверенно: "Какой-то частный детектив!" И он проникся к ним сочувствием, к этим частным сыщикам. Каждый имеет право послать тебя к чертовой матери. Нет, совсем другое дело, когда ты можешь полезть в карман и достать... не револьвер, конечно, служебное удостоверение. С такой книжечкой гораздо легче. Но сегодня она осталась дома. Следствие-то закончено.
- Здравия желаю, товарищ начальник!
Мазин обернулся.
Он стоял рядом с машиной Рождественского, а приветствовал его старик в армейском дождевике. Мазин не сразу узнал его в этой длинной плащ-накидке защитного цвета.
- Здравствуйте.
- Не угадываете?
- Вы сторож. Василий Прокофьевич?
- Так точно, - заулыбался старик, довольный тем, что его узнали. Так сказать, первый ваш свидетель.
Это он, сторож, увидел утром мертвого Тихомирова на газоне под окном.
- Не найдется ли папироски у вас, товарищ следователь? Не уважаю я сигареты.
- Сожалею, Василий Прокофьевич, некурящий.
Мазин испытывал досаду. Ему хотелось походить здесь одному, а теперь Рождественский наверняка узнает о его визите, а в этом-то уж никакой пользы нет. Разве что попросить старика помалкивать?
Сторож между тем был явно рад встрече и вел себя по-свойски. От Прокофьича попахивало.
- Вот это вы совершенно правильно делаете, товарищ начальник!
- Что правильно? - не понял Мазин.
- А что не курите. Американская наука установила точно: рак от этого дела бывает.
- Откуда вы про американскую науку знаете?
Сторож обиделся.
- Что ж вы думаете, как я сторожую, так я темный совсем? Да у меня сын майор, если хотите знать. Одних газет на двадцать пять рублей выписывает. А сторожую я, чтоб пользу приносить, а не от невежества.
И старик достал из-под плаща пачку сигарет.
- Про науку слыхали, а курите, - усмехнулся Мазин.
- Вот это, прямо скажу, от слабости характера, - охотно признался Прокофьич. - Потому наука одно, а человек - другое совсем дело. И наука это теперь признает.
"Пожалуй, в отпуске можно позволить себе и поболтать", - решил Мазин, не видя пока выхода из создавшегося положения.
- Что ж она признает?
- А то, что человек от генов зависит! - заявил старик с торжеством и сунул сигарету в редкозубый рот. - И выходит, у кого какой ген, то тому и суждено!
- Это не Рождественский вас просветил? - спросил Мазин, подивившись своеобразной гипотезе.
Перед ветровым стеклом "Волги" покачивался на шнурке красно-черный чертик.
- И с ним беседоваю. Я, признаться, грешным делом, умных людей уважаю и всегда рад новенькое узнать что-нибудь.
- Как же вы познакомились?
- Да иногда за машиной его присматриваю. Гаража-то тут нет пока, вот меня люди и просют: присмотри, Прокофьич, все равно сторожуешь. И то правда, почему человеку хорошему навстречу не пойтить?
- А Рождественский хороший человек?
Старик глянул на Мазина с опаской:
- Это как понимать, в служебном порядке интересуетесь или просто так, по-человечески?
- По-человечески, - заверил Мазин и подумал, что частный розыск имеет, пожалуй, и свои преимущества.
- Если по-человечески, то прямо скажу - обходительный и уважительный. Никаких надсмешек не строит, как некоторые. И машина у него в порядке всегда, аккуратный человек. А позвольте спросить, история-то эта закончилась уже?
Прокофьич понизил голос, произнося последние слова.
- Закончилась.
- Черт попутал парня, выходит?
- Да, несчастный случай.
- Точно, точно. Зачем он только на окно-то полез?
Мазин пожал плечами:
- Гвоздь забивал.
- Это среди ночи-то? А хотя может. Этот может.
- Вы и Тихомирова знали?
Разговор становился интересным.
- Знал, а как же. Знал. Они ж с Игорем большие друзья были. Но тот человек другой, я вам скажу.
- Какой же?
- Пронзительный и желтый.
Прокофьич замолчал, зажигая сигарету, как будто слова его не нуждались в пояснениях.
- Желтый? - переспросил Мазин. Тихомиров остался в его памяти хорошо сложенным, здоровым. - Он, кажется, не болел ничем.
- А в том-то и дело! Не больной, а желтый. Это от характера бывает, а не от хворости. Значит, в человеке постоянное беспокойство происходит. И по глазам видно. В старые бы времена сказали - дурной глаз! Добра от такого не жди. Потому и говорю: мог он на окно среди ночи полезть. Взбредет в голову такому гвоздь прибить, и пока не прибьет - спать не будет. Это я понять могу, потому в людях разбираюсь... Вот Валентин говорит мне про эту машину, Игореву, значит, а я ему: нет, брат, быть того не может никогда. Никогда б Игорь на дороге не бросил. Человек не тот.
- Это вы про что, Василий Прокофьич?
- Да насчет машины.
Но тут старик опять проникся недоверием к Мазину.
- Вас это совсем не касается, милиции то есть. Потому что Вальке тут верить нельзя. Он крепко дернул тогда.
- Ну, не касается, так не касается, - не стал настаивать Мазин, демонстрируя безразличие, и сделал движение, словно собирался идти.
Знаток души человеческой, как это часто бывает, оказался простодушным.
- Да нет, нет. - Прокофьич испугался, что собеседник уйдет и оставит его в одиночестве. - Никакого тут секрета нету. Валентин - это квартирант мой. В отпуск он уезжал в тот самый день, когда Антон из окна свалился. Ночным поездом ехал. Тут, конечно, мой грех есть. Привез он поллитровочку, ну не устоял я, что говорить. Баловства-то у нас не заметно, сторожую я исправно. Вот и позволил себе с Валентином, значит... А потом и придремал. Потому я его только утром и обнаружил, Антона, а так бы я, конечно, раньше заметил.
- При чем же тут машина?
- А при том, что Валентин, значит, на ночной поезд торопился. И ему на дежурный автобус попасть требовалось. А как вернулся с курорту, говорит, к слову пришлось, что возле автобусной остановки "Волга" Игорева стояла. По чертику вроде узнал. Думал машина свободная, может, в город подкинет. Подошел, машина вроде Игорева. Чертика, говорит узнал. Как будто мало кукол таких! Теперь каждый норовит игрушку подвесить. Чисто дети малые!
- Кто же сидел в машине? - не выдержал Мазин.
- Да никого. В том-то и дело. Как это Игорь мог свою машину на дороге бросить, когда он знает, что на площадке за ней присмотр будет?
- Ну а дальше что?
- На автобус побег.
- Дежурный автобус по расписанию ходит?
- А как же! Вот я и хочу спросить Игоря. Пусть он Вальке сам скажет, что не могло его "Волги" там быть.
- Не спрашивайте.
- Чево?
- Не спрашивайте, говорю. В это время Рождественский находился в ресторане.
- Ну, я ж говорил! А тот: "Игорева..." Мало их, чертей этих...
- И вообще ничего не говорите Рождественскому. Раз следствие закончено, зачем сплетни всякие поднимать? Волновать человека зря!
- Вот это точно! Сплетня - она прилипчивая. От нее вреда может быть много.
Прокофьич хотел было развить свою мысль, но Мазин уже протянул ему руку.
Рождественский
Дождь лил непрерывно оба тайма и прекратился лишь с финальным свистком. Немногие болельщики, выдержавшие и напор стихии, и поражение родной команды, тянулись по площади, обтекая двух бетонных футболистов на пьедестале, продолжавших еще сражаться здесь, у входа на стадион.
Мазин покинул трибуну минут за пять до свистка и прохаживался возле памятника, затерявшись среди тех, кто ждал приятелей. Он тоже ждал, хотя и не договаривался с Рождественским. Отсюда хорошо была видна черная "Волга", стоявшая шагах в двадцати, у ограды парка. Рождественский подошел один, и не успел он закрыть за собой дверцу, как на нее легла рука Мазина.
Игорь узнал его:
- А... Это вы? Здравствуйте.
- Это я. Здравствуйте. Как понравилась игра?
- Так же, как дождик.
- Ну, положим, есть и разница. Нашей команде недостает упорства, а у дождика его хоть отбавляй. Однако не буду задерживать.
Мазин приподнял руку.
- Куда вы? Я подвезу.
- Спасибо. Если по пути...
- Какая разница!
Мазин сел рядом, и Рождественский неторопливо повел "Волгу" между машинами, пешеходами и возвышавшимися над ними неповоротливыми троллейбусами.
- Чтобы высидеть такой матч, нужно быть мужественным человеком, сказал Мазин.
- Просто привычка. Я старый болельщик.
- И спортсмен к тому же?
- Это дело прошлое. Играл я в теннис. Но вы тоже высидели?
- Я в отпуске. Как говорится, кончил дело - гуляй смело.
- После такого гулянья можно воспаленье легких получить. Промокли-то вы не меньше моего.
Мазин провел рукой по мокрой макушке.
- У меня дома бутылочка "Охотничьей" припасена. Впрочем, холостяку такие скромные радости непонятны.
- Холостяцкая жизнь тоже не мед. Но вообще я предпочитаю ресторан. Может быть, заедем, погреемся?
Мазин посмотрел на часы и вздохнул:
- Жена, Игорь Анатольевич...
Но Рождественский уже увлекся идеей:
- Это не так долго. Потом я завезу вас домой.
Мазин засмеялся:
- Вот я вас и поймал. Или вы пить не собираетесь?
- Черт! Это я как-то упустил.
- Смотрите! Отберут права. И скажите спасибо, что я в отпуске. Хотя в целом вы меня почти соблазнили.
- Эврика! Есть прелестный выход. Я оставлю машину во дворе ресторана - там меня знают, а по домам мы поедем на такси. Превосходно?
Минут через двадцать они сидели за столиком, и знакомая официантка, улыбаясь Рождественскому, принимала заказ.
- А коньячку, Надюша, поскорее, пожалуйста. Продрогли - бр-р-р...
- Счастлив человек, любимый официантками: он сохраняет гигантский запас нервов! - пошутил Мазин, поглядывая сквозь рюмку на свет.
- Это верно. Но у вас-то с нервами наверняка все в порядке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19