Хорош бедняк – весь жиром заплыл!
– Ай-ай! Зачем вы так говорите. Да много ли было имущества у Чхаббана? Как мог я натаскать себе «полон дом всякого добра»? Разве у моей матушки чего-нибудь не хватало?
– А может, ваша почтенная матушка сама прислуживала в чужом доме?
– Как бы там ни было, – возразил миян Хусну, слегка смутившись, – но когда она умерла, то оставила тысячи на четыре одних только украшений.
– Их ведь унесла ваша жена, когда убежала с любовником, так что на вашу долю ничего не осталось. Вы бы уж не хвастались передо мной – ведь я всю вашу подноготную знаю.
– Ну так что же, что знаете? А разве у батюшки моего мало было имущества?
– Ваш батюшка служил птицеловом у наваба Хасана Али-хана.
– Птицеловом?
– Ну, пускай не птицеловом. Значит, он выращивал бойцовых петухов.
– Петухов?
– А нет, так сокольничим был. Не все ли равно?
– Позвольте! Да вы издеваетесь надо мной!
– Я всегда говорю напрямик, потому обо мне и отзываются дурно. Да я бы этого и не сказала, но уж очень вы меня разозлили своей болтовней. Когда вы приходили запросто, я вас не гнала. Но сегодня, когда с Чхаббаном-сахибом такое приключилось, вы посмели тут же совать мне прямо в лицо свои предложения. Возьмитесь за ум! Где вам содержать танцовщицу! Продержите месяца два, ну, пускай три…
– А если заплачу за полгода сразу?
– Чем? Языком?
– На, возьми! – не выдержал Хусну и вытащил из-за кушака пару золотых браслетов с драгоценными камнями. – Сколько они, по-твоему, стоят?
– Дайте, посмотрю, – сказала Бисмилла и тут же надела браслеты. – Завтра покажу их сыну Чханнамала. А работа прекрасная! Ну ладно, теперь извольте уйти. За мной присылала Чхаттан-баджи, и я не могу больше задерживаться. Приходите завтра в это же время.
– Так снимите браслеты.
– Аллах! Да что тут у нас, воры, что ли? Не съем же я ваши драгоценности. Видите, какие простые браслеты у меня сейчас на руках? К Чхаттан-баджи я ухожу потихоньку от матери. Если пойду к ней за дорогими браслетами, она примется допытываться, куда я иду, да зачем. Так оставьте мне ваши. Утром заберете их обратно.
– Отдайте браслеты – ведь они чужие. Будь они моими, я и разговаривать бы не стал – сразу же подарил бы их вам.
– Так чьи же они? Вашей матери? Но она умерла. И все-таки вы говорите, что они не ваши?
– Я их вам просто показал. Они не мои.
– Будто я их не узнала! Да ведь это те самые браслеты, которые Чхаббан-сахиб передал вам, чтобы вы их заложили. Дело было при мне.
– Что вы говорите? Когда ж это было?
– В тот самый день, когда Чхаббан-сахиб приглашал сестрицу Умрао выступить у него. Она настаивала, чтобы ей сразу же заплатили всю сотню, а у Чхаббана-сахиба не оказалось наличных. Он при мне вынул браслеты из сундучка и бросил вам. Сестрица Умрао, ведь правда, это те самые браслеты?
– Зачем ты меня спрашиваешь? – ответила я. – Разве ты станешь врать?
– Слыхали?! – снова повернулась Бисмилла к Хусну. – Ну, вам их больше не видать. Это браслеты Чхаббана-сахиба, я их узнала. Теперь уж не отдам.
– Хорошенькое дело! А деньги, которые я за них уплатил?
– Откуда у вас взялись деньги? Верно, их тоже стащили у Чхаббана?
– Честное слово, занял у ростовщика. Он даже залога с меня не взял.
– Раз так, ростовщика и пришлите ко мне. Я сама отдам ему долг. А вы уходите.
– Так я возьму браслеты.
– Не отдам!
– Это насилие!
– Да, насилие. А теперь извольте убраться без лишних слов, не то…
– Ну, хорошо. Пусть они пока останутся у вас. Вернете завтра.
– Завтра посмотрим.
Это «посмотрим» Бисмилла подчеркнула столь выразительным взглядом, что мияну Хусну осталось только молча встать и уйти.
Дело было в том, что дядюшка Чхаббана-сахиба потребовал отчета у его слуг и выкупил все заложенные при их посредстве вещи, уплатив долги и проценты. Когда же насчет этих браслетов спросили мияна Хусну, он начисто отрицал, что участвовал в их закладе, и говорил даже, что никогда их не видел. Вот это его теперь и связывало.
– Поняла, сестрица, что это за жулик? – сказала мне Бисмилла, когда он вышел. – Из-за таких вот мошенников и пошло прахом все богатство Чхаббана-сахиба. Я долго ждала случая поймать на чем-нибудь этого подлеца, и сегодня он наконец попался. Для чего мне отдавать ему браслеты? Что он посмеет со мной сделать? Добро-то ворованное.
– Ни за что не отдавай, – согласилась я. – Если уж отдавать, верни их самому Чхаббану-сахибу. Сделаешь доброе дело.
– И ему не отдам! Браслеты, сестрица, стоят больше тысячи рупий, а этот подлец прикарманил их рупий за двести с чем-нибудь, никак не больше. Двести двадцать пять рупий я ему и отдам. Ну пусть еще закладных процентов десять. – Но как же ростовщик поверил ему без залога?
– Какой там ростовщик! Хусну сам дал Чхаббану этиденьги, а когда старый наваб стал его расспрашивать, от всего отрекся. Только посмей он у меня ерепениться, я его с полицией познакомлю!
Не успели мы с нею договорить, как пожаловал Чхаббан-сахиб. Он пришел пешком, без провожатых. Его лицо омрачала тоска, в глазах стояли слезы. Ни прежнего блеска, ни прежней уверенности в себе, ни прежней непринужденности… Он тихо вошел и сел.
Скажу по правде, у меня самой навернулись слезы, но я проглотила их. А Бисмилла – вот истинная танцовщица! – едва он успел войти, завела разговор о браслетах.
– Посмотри-ка, наваб, – начала она, – ведь это та самая пара браслетов, которую ты дал мияну Хусну, чтобы он их заложил?
– Та самая, – ответил Чхаббан-сахиб. – Только он не признал, что браслеты были заложены при его посредстве.
– А сколько ты за них получил?
– Не помню точно. Наверное, двести пятьдесят или двести двадцать пять рупий. Около того.
– Процентов наросло много?
– Кто ж их считал? Раз вещь заложена, уже не надеешься ее когда-нибудь выручить. Чего уж тут считать проценты.
– Ладно. Так я возьму себе эти браслеты? – спросила Бисмилла.
– Бери.
– Скажи, а не отправить ли мне мияна Хусну к котвалю Мирзе-сахибу?
– Нет, не надо, заклинаю тебя. Он ведь сейид.
– Сейид? Отец его был невесть кто.
– Хватит! Я слышал от него самого, что он сейид.
Я в душе восхищалась благородством Чхаббана-сахиба. Что и говорить, сразу было видно, что он знатного рода.
Но послушайте же, до чего бессердечна была Бисмилла! Под тем же предлогом, – то есть, сказав, что ей нужно навестить Чхаттан-джан, – она вскоре выпроводила и Чхаббана-сахиба. Однако бог ее ведает, с кем у нее была условлена встреча на самом деле.
Спустя два-три дня я сидела у Ханум. И вот к ней вошла какая-то очень старая женщина и, поклонившись, поздоровалась. Ханум знаком велела ей присесть и сама села рядом нею.
– Ты от кого? – спросила она.
– Можно ли сказать, от кого я пришла? Нет ли тут лишних ушей? – отвечала старуха.
– Сама посуди, кто же здесь лишний? Я, ты да эта девочка, но она еще ничего не смыслит в наших делах. Расказывай!
– Меня послала Фахрунниса-бегам.
– Какая Фахрунниса-бегам? – спросила Ханум.
– Да вы ведь ее знаете. Матушка наваба Чхаббана-саиба…
– Понятно! Рассказывай дальше.
– Бегам-сахиб послала меня. Вы мать Бисмиллы-джан? ак ведь?
– Да. Говори прямо, что вам нужно.
– Бегам-сахиб велела сказать, что Чхаббан-сахиб ее единственный сын. Она обожает его, и отец тоже его обожал. Она лелеяла его как могла. Да и дядюшка ему не враг, – племянник ему все равно что родной сын. У него самого только одна дочка. Ее просватали за Чхаббана. А теперь ей грозит небывалый позор – Чхаббан не хочет на ней жениться. За это дядя на него и прогневался. Мать ничего не смогла поделать – никакие упреки не помогли. Она готова обеспечить вашу дочь на всю жизнь, дать ей вдесятеро больше того, что платил ее сын, только утешьте бегам – уговорите Чхаббана покориться и сыграть свадьбу. После женитьбы к нему перейдет все родовое богатство. Ведь у них нет других родственников. Он один будет владеть всем, что теперь имеют его мать и дядя. Поймите: нельзя же допустить семью до гибели! А если вы согласитесь, и вам будет хорошо и родным Чхаббана-сахиба. Будущее в ваших руках!
– Передай бегам мое совершеннейшее почтение и доложи: все, что она изволила пожелать, даст бог, исполнится. Я ей послушная раба на всю жизнь и ничего не сделаю против ее воли. Пусть она больше не тревожится.
– Только бегам-сахиб просила, чтобы Чхаббан-сахиб об этом и не догадывался. Он очень упрямый. Если случайно прослышит о нашем разговоре, ни за что не послушается.
– Как можно! – отвечала Ханум и повернулась ко мне: – Смотри, девочка! Никому об этом ни слова.
Я обещала молчать.
Потом старуха отвела Ханум в угол и стала что-то тихо шептать ей на ухо. Этого я уже не расслышала. На прощанье Ханум сказала:
– Передай от меня бегам, что напрасно она беспокоилась. Я и так всегда готова покорно служить ей.
После того как старуха ушла, Ханум послала за Бисмиллой и что-то шепнула ей на ушко. И вот, когда Чхаббан-сахиб снова пришел, «го встретили так радушно, как ни разу еще не встречали даже в его лучшие дни.
Чхаббан-сахиб сидел у Бисмиллы и вел с ней приятный разговор. Я была с ними. Вдруг из-за двери послышался голос Ханум:
– Эй, люди добрые! Можно войти?
– Отодвинься немножко – матушка идет, – сказала Бисмилла Чхаббану и крикнула: – Входите!
Ханум остановилась на пороге и отвесила Чхаббану-сахибу три глубоких поклона. Никогда, ни раньше, ни позже, не видела я, чтобы она приветствовала кого-нибудь столь почтительно.
– Как поживаете, господин? – осведомилась она.
– Слава богу, – ответил Чхаббан-сахиб, вежливо наклонив голову.
– Дай бог вам счастья! Мы всегда молились за вас и никогда не устанем молиться. Ведь мы люди бедные – вся наша надежда на вас. А вам аллах даровал богатство и знатность. Вот я и осмелилась теперь явиться к вам, чтобы попросить об одной милости. Ведь Бисмилла, храни ее бог, служит вам уже целый год, но я ни разу не докучала вам своими просьбами; даже приветствовать вас, пожалуй, мне не часто случалось. А теперь пришла такая нужда, что я решилась вас обеспокоить.
Бисмилла сидела, уставившись матери в рот и недоумевая, что все это значит. А я догадывалась, где тут собака зарыта.
Чхаббан-сахиб то и дело менялся в лице. Видно, ему было очень не по себе. 0*н потупился и молчал.
– Так можно мне попросить вас кое о чем? – повторила Ханум.
– Говорите, – с трудом произнес Чхаббан-сахиб. Ханум повернулась ко мне:
– Пойди-ка, позови сюда буву Хусейни.
Когда я привела буву Хусейни, Ханум сказала ей:
– Буда, достань-ка мне шаль. Ту, что вчера принесли на продажу.
Слова «принесли на продажу» как громом поразили Чхаббана-сахиба, но он сдержался и промолчал. Тут бува Хусейни принесла шаль. То была превосходная, сплошь расшитая золотом шаль, какие не часто случается видеть.
– Вот! – сказала Ханум, показывая шаль Чхаббану-сахибу. – Вчера принесли на продажу. Продавец просит две тысячи. Ему предлагали полторы, но он не взял. По-моему, отдать за нее тысячу семьсот или даже тысячу восемьсот рупий и то было бы недорого. Если вы, господин, соизволите оказать мне такое благодеяние, я благодаря вашей милости смогу на старости лет украсить себя новой шалью.
Чхаббан-сахиб молчал. Бисмилла попыталась было что-то сказать, но Ханум остановила ее:
– Погоди, дочка! Не вмешивайся в наш разговор. Ты ведь целыми днями осаждаешь его просьбами. Дай и мне хоть раз попросить.
Чхаббан-сахиб молчал по-прежнему
– Ай, наваб! – не унималась Ханум. – Как говорится: «Лучше щедрого скупой, если быстро даст ответ». Решите же что-нибудь! Молчанием вы вашу рабу не утешите. Не да, так нет – хоть что-нибудь да скажите. Я тогда выброшу из головы пустые мечты.
Но Чхаббан-сахиб и на это не ответил ни слова.
– О аллах! Ответьте же мне, господин! Конечно, кто я такая – просто дрянь уличная, – но и такие люди, как вы, оказывали мне честь. Ради бога, не позорьте меня, старуху, перед девчонками.
На глазах у Чхаббана-сахиба блеснули слезы.
– Ханум-сахиб! – взмолился он. – Дело вовсе не в шали. Вы, должно быть, не знаете, в каком я сейчас положении. Разве Бисмилла вам ничего не сказала? Да и Умрао-джан в тот день тоже была у меня.
– Мне никто ничего не говорил. А что случилось? Какая беда с вами стряслась?
Бисмилла опять хотела было что-то сказать, но Ханум на нее так посмотрела, что она прикусила язык и стала оглядываться по сторонам. А я уже давно сидела как истукан.
– Теперь я больше не в состоянии исполнять ваши просьбы, – сказал Чхаббан-сахиб.
– Ну что ж, раз вы не в состоянии, – проговорила Ханум, – то и я не такая уж надоедливая, чтобы каждый день приставать к вам с просьбами. Просить или не просить – это дело Бисмиллы. А я уж постарела. Что для вас мои просьбы, что для вас я сама? – Она тяжело вздохнула и продолжала:
– Ох, судьба! Вот я и дожила до того, что такие благородные господа отворачиваются от меня из-за какой-то безделицы… Видно, заслужила!
Я видела, что каждое слово Ханум ножом вонзается в самое сердце Чхаббана-сахиба.
– Ханум-сахиб! Вы заслуживаете всего на свете! – воскликнул он. – Но я сказал правду: нынче я дошел до того, что не могу выполнить ничьей просьбы.
И он коротко рассказал о своих злоключениях.
– Так, господин! Значит, вы дошли до того, что не в состоянии выполнить ничтожную просьбу. Зачем же тогда вы жалуете в дом вашей рабы? Или вы не знаете, что танцовщицы любят только деньги? Или не слыхали, как отвечают на вопрос: «Чья жена танцовщица?» Если мы станем жалеть других, то что будем есть сами? Ладно уж, приходите, располагайтесь тут, будьте как дома, я не запрещаю. Только о своей чести думайте сами.
Тут Ханум быстро удалилась.
– И правда, я сделал большую ошибку, – сказал Чхаббан-сахиб. – Но теперь, упаси меня боже, прийти сюда!
Он встал и хотел было уйти, но Бисмилла схватила его за полу кафтана и опять усадила.
– Так что же ты скажешь об этих браслетах? – возобновила она их прерванный разговор.
– Не знаю что сказать, – с раздражением ответил Чхаббан-сахиб.
– Э, да ты, кажется, по-настоящему рассердился! Куда ты уходишь? Оставайся!
– Нет, Бисмилла-джан, пусти меня. Незачем мне больше приходить к тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29