установка ванны из литьевого мрамора
Похоже, в ходу второе, и мне надо быть наготове.
Занимаюсь личным составом. Рафик представил полный отчет о наших возможностях. Силы специального назначения в составе трехсот тысяч человек с опытными командирами, на которых я могу положиться, так как они знают: если сметут меня, сметут и их.
Двести пятьдесят тысяч конвойных и железнодорожных войск, более трехсот тысяч пограничных и еще тысяч двести охранников, агентов и прочих служащих МВД, семь вооруженных дивизионов в районе Москвы, два под Ленинградом и четыре на Украине.
И это против пяти миллионов сухопутных, воздушных и морских сил, преданных правительству. (Я хотел вызвать маршалов и генералов и арестовать их по прибытии, но передумал делать это, пока Сам жив).
Приказал Рафику подтянуть технику и войска поближе к Москве, прикинул возможности ухода на Запад. Поскольку пограничные войска в моем ведении, это будет несложно. Лучше всего подойдет воздушный транспорт, и я решал, какая страна окажется наиболее благоприятной: Финляндия, Западная Германия или даже Турция и Персия. Самая главная сложность - пограничные заслоны с той стороны, так как я ни за что не стану предупреждать никого заранее.
Однако, все это оставляю на крайний случай, а сейчас еще можно сражаться.
Москва, январь 1953 г.
Вчера «Правда» опубликовала список врачей, профессоров, обслуживающих кремлевскую больницу, пятеро из которых евреи. Их назвали «убийцами в белых халатах» с легкой руки Хозяина. Их обвинили в отравлении этих алкоголиков, Жданова и Щербакова, и половины Генштаба - разумеется, по приказу западных спецслужб.
Все девятеро, конечно, сознались. Все это дело провел Игнатьев с помощью Рюмина. Игнатьев, конечно, изрядно струхнул, когда Сам приказал: «Бей, бей их до тех пор, пока не признаются, а то сам останешься без головы!»
И странно, Хозяину все это сходит с рук. То, что свои молчат, это понятно, но неясно, почему на Западе принимают его вранье, эти лживые объяснения.
По утрам приносят почту, и я каждый раз изумляюсь реакции на Западе. Хуже всех французы. И не только старые партийцы, а настоящие французские интеллигенты. Жадно глотают все, что им преподносят. Что за люди! Их хлестал Гитлер, а теперь они простерлись ниц перед Хозяином!
В другое время я был бы в Кунцево и перебрасывался бы по этому поводу шуточками со Стариком. Но теперь не до того. Стоит расслабиться - и я окажусь самым злостным предателем и еще неизвестно, какие преступления Старик мне припишет!
Барвиха, январь 1953 г.
«Правда» восторгается по поводу Тимашук, которую наградили орденом Ленина. И во всех статьях чувствуется перо Самого, изрыгающего проклятия на «трижды проклятых врачей-убийц».
Но хуже всего - ежедневные призывы покончить с «мерзкими шпионами и тайными врагами», покончить с недостатком «бдительности в наших рядах». Только дурак не поймет, что все это значит!
Гонения на евреев продолжаются. Их вышвыривают из министерств, университетов, школ. Из Академии наук. Даже Георгий Максимилианович [1], любимец Хозяина, и тот забеспокоился. Он, интеллигентный человек с ясной головой, доказавший, что ему можно доверять, настойчиво рекомендует появиться в Кунцево и выпить вина с Хозяином. Георгий подозревает, что Сам скучает без доброй компании.
Но вчера я позвонил ему (хотел посоветоваться по поводу новогоднего режима в ГУЛАГе), и гаденький голос Поскребышева сообщил, что Хозяин занят - слишком занят, чтобы поговорить со своим земляком и «хранителем социалистической безопасности», как он сам меня часто называл.
Что ж, придется лежать на дне и ждать своего часа - а он непременно наступит.
Барвиха, февраль 1953 г.
Ужас и паника охватили страну.
Москва молчит, лежит вся в снегу. Куда-то исчезли министры, вход в Кремль напоминает вход в похоронное бюро. Даже старая лиса притих у себя в Кунцево, почти нигде не появляется.
Георгий, который приходит почти каждый день, вчера сказал, что я боюсь Хозяина - будто кто-то не боится!
Он сказал, что Молотов и Ворошилов почти покойники. Похоже, Хозяин уже уверен, что они агенты Запада. Дошел до того, что уверовал в свои фантазии! Самая большая страна в мире в руках дряхлого маньяка.
Я утроил охрану, отправил Нину и Сергея в Гагру, им лучше быть подальше от Москвы.
Меня вновь одолевает потливость и дрожат руки. Надо перестать пить. Неплохо бы показаться врачу, но теперь это трудно. Московские врачи не хотят нас обслуживать. Георгий рассказывал, что с трудом заставил дантиста посмотреть его дочь, которая мучилась зубной болью.
Этот дурень Деканозов пришел на днях с жалобой, что его продержали у Спасских ворот целый час. Ведь когда Сам в Кремле, этот идиот и на километр к Кремлю боится приблизиться, а тут гордость взыграла! С кем приходиться иметь дело! Слава аллаху, есть Надорайя и его преданные грузины!
Барвиха, февраль 1953 г.
Рафик доложил утром, что служащие сил специального назначения проникли в Кремль, застрелили Косныкина, оказавшего сопротивление при аресте, и арестовали его людей. Значит, Москва, за исключением Кунцево, под моим контролем. Если бы еще можно было положиться на кого-нибудь из маршалов и штабных, но у них ни памяти, ни соображения, они ослепли своей любовью к Хозяину и послушны как овцы.
Нина и Сергей в Гагре - увижу ли их когда-нибудь? Рафик старается развлечь меня как может, но все, на что он способен, - это поставлять сгорающих от нетерпения грубоватых девок из министерства. Как хочется чего-нибудь деликатного!
Мои ребята практикуются в стрельбе целыми днями - приказал держать им себя в хорошей форме. Да и сам не отстаю, попадаю в яблочко с пяти - десяти метров, хотя и дрожат руки.
Очень было бы хорошо уйти па Запад - посмотрел бы, как буржуи прореагируют на появление творца коммунистического террора! Но это небезопасно. Я не думаю, что возможно повторение дела Троцкого. Боюсь, со мной могут поступить как с Гессом. Разве есть гарантия, что они, эти мягкотелые буржуи, не засудят меня как преступника? Хотя они и восхищаются Хозяином и приписывают ему героическую победу над фашизмом, я для них всего лишь полицейский, запятнанный кровью.
Остается одно. Я уже твердо решил. Хозяин - это плод, который давно перезрел. И пора его стряхнуть с дерева.
* * *
В машине, стоявшей у тротуара, сидели трое. Водитель, молодой человек, сидел рядом с человеком постарше, у которого на коленях лежала матерчатая сумка. Оба были в кожаных перчатках. Сидящий сзади был одет в темный костюм, во рту торчал костяной мундштук с сигаретой.
Автомобиль имел поддельный нью-йоркский номер. В его панель был вмонтирован приемник, настроенный на волну местной полиции.
Была ночь, начинался дождь. Мимо проехала патрульная машина, и слышно было, как полицейские доложили дежурному свое местонахождение. Человек на заднем сиденье посмотрел на часы и скомандовал: «Пора, у вас сорок минут».
Двое, сидевшие на переднем сиденье, вышли из машины и пошли по тротуару, внимательно вглядываясь в номера домов. Молодой человек взбежал по ступенькам здания, на стене которого виднелась табличка "Издательство «Бурн», и подошел к двери темного полированного дерева. Второй - пожилой - стоял внизу, внимательно наблюдая за улицей.
Молодой человек достал из кармана плоскую коробочку с набором инструментов, напоминающих хирургические, выбрал короткую пластину с двумя крючками и вставил в замок. Через несколько секунд дверь открылась. Молодой человек проник в здание, за ним вошел пожилой, аккуратно прикрыв дверь.
Лифта не было. По лестнице они поднялись на второй этаж и остановились у двери с табличкой «Издательский отдел». Дверь оказалась незапертой. Комната была просторной, с множеством столов, на которых стояли зачехленные пишущие машинки и лежали листы бумаги. Пожилой показал на потолок, и юноша вернулся на лестницу.
Пожилой подошел к бюро с папками, оно было незаперто. Нашел ящик с буквой "Б" и начал просматривать содержимое - документы, письма, газетные вырезки, фотографии авторов. Он извлек телеграмму следующего содержания: «Выплатить триста тысяч долларов Грегори банк Фолькскантонель Цюрих Детвайлер».
Он вытащил записную книжку, аккуратно скопировал телеграмму, положил ее в ящик и закрыл бюро.
Появился юноша, сообщил: «В столах ничего нет. Сейф старый - лет сто, не меньше. Вы его откроете перочинным ножом».
Пожилой прошел на третий этаж к двери с надписью «С. Мискин. Главный редактор». На полу кабинета лежал толстый светлый ковер, вдоль стен стояли кожаные кресла, на окнах висели ярко-оранжевые портьеры. В углу кабинета стоял сейф с медной ручкой и циферблатом.
Пожилой принялся за сейф. Шли минуты, а сейф все не поддавался. «Проклятье! Крепко сделано, не то что нынче!» - выругался пожилой. Он пробовал одну комбинацию за другой. Наконец раздался щелчок, и дверца открылась. На первой полке лежали документы, на второй - пачки долларов в банковской упаковке. Пожилой к ним не прикоснулся. Он достал с верхней полки папку с надписью «Берия» и открыл ее. В папке лежало несколько копий рукописи, отпечатанной на машинке. Он взял верхний экземпляр, положил папку в сейф, закрыл его и сказал: «Все в порядке. Пошли».
Через две минуты они были в машине, человек на заднем сиденье вложил текст телеграммы и копию рукописи в толстый конверт с надписью «Герр Дитрих Рош. Эйр Экспресс. Панам-Копенгаген».
«Аэропорт Кеннеди, - сказал он. - И пожалуйста, побыстрее - у нас мало времени».
Через несколько часов в аэропорту Копенгагена блондин со швейцарским паспортом по имени Рош получил конверт и передал его человеку за стойкой Аэрофлота. Вскоре конверт уже лежал на столе одного из кабинетов в здании КГБ на площади Дзержинского.
* * *
Вышеизложенные события последовали за пресс-конференцией, устроенной главным редактором издательства «Бурн» мистером Мискиным в нью-йоркском отеле «Плаза». На конференции присутствовало десятка два журналистов, в основном из международных агентств новостей, и несколько издателей солидных журналов.
Через пять минут после начала пресс-конференции было ясно, что сообщение Мискина обещает стать мировой политической сенсацией.
Мискин сказал, что рукопись написана на менгрельском диалекте грузинского языка и что издательство «Бурн» наняло трех ведущих лингвистов, которые осуществили перевод. Оригинал был подвергнут тщательной экспертизе. В результате было установлено, что бумага и машинка, на которой отпечатан текст, старого советского производства, по крайней мере, тридцатилетней давности.
Последовала масса вопросов, в частности о том, кто провез документ через границу.
- У нас есть письменное свидетельство, которое хранится в нью-йоркском банке. Оно подписано гражданином Восточной Европы. Этот человек детально описывает, как документ был вывезен из СССР в соседнее государство и передан другому лицу, доставившему его на Запад, - сказал Мискин.
- Сколько «Бурн» заплатило за книгу? - спросил кто-то.
Мискин заколебался. Чарльз Уитмор не любил, когда раскрывались финансовые секреты до выхода книги, и потому Мискин сказал:
- Около миллиона долларов за исключительное право пользования.
В заключение Мискин сообщил, что профессор Отто Круль из Гарвардского центра международных дел не выразил сомнений относительно подлинности документов.
* * *
Между тем госдепартамент запросил текст книги. Мискин сообщил об этом Уитмору, который заранее уже предвидел такой ход событий и потому тут же дал согласие на отсылку текста.
Мискин был сильно озадачен, обнаружив, что один экземпляр перевода пропал. Он осторожно допросил весь штат, имевший доступ к сейфу, но это не дало никаких результатов. Не было признаков взлома, и потому Мискин не сообщил о пропаже в полицию или Уитмору, так как понимал, что перевод надо было тоже положить в банк, где находился грузинский оригинал, и он допустил оплошность.
Книгу отправили в печать, к работе привлеклось ограниченное число людей, прошедших отбор. Сигнальные экземпляры должны были выйти через десять дней. Мискину пришлось отбиваться от коллег Круля, жаждавших увидеть документ и оцепить его подлинность. По вечерам Мискин глотал снотворное, принимал изрядную дозу мартини, отключал телефон и без сил валился в постель, моля бога о том, чтобы следующий день не принес неприятностей и не разрушил самый грандиозный проект его карьеры.
Александр Димитров, которого друзья и коллеги звали просто Сашей, был заместителем редактора крупного московского молодежного журнала, насчитывающего около шестидесяти миллионов подписчиков.
На следующий день после того, как пакет с экземпляром известной рукописи лег на стол в Управлении КГБ, Саша вышел из редакции, сел в «Мерседес-280» и направился к площади Дзержинского. Он опоздал на целых двадцать минут, но его это мало беспокоило. Помимо работы в журнале он выполнял обязанности официального советника при Министерстве культуры и неофициального советника при КГБ. Во время хрущевской «оттепели» он имел репутацию просвещенного молодого либерала, проложившего путь в СССР для многих западных книг и фильмов. Он много поездил по белу свету, неплохо говорил на английском, немецком, французском и итальянском языках, знал широкий круг западной интеллигенции и хорошо был знаком с западной массовой культурой, и именно поэтому к нему обратились по поводу «дневников Берии».
Не все относились к Саше одинаково. Многие чиновники партийного аппарата презирали его и не доверяли ему, но партийные лидеры ценили его эрудицию. Кроме того, он любил шутки, умел вовремя разрядить обстановку. Очень часто западные гости, пребывающие в подавленном настроении, получали удовольствие от его компании, он будто подтверждал их лучшие представления о русских: пил, болтал о женщинах, отпускал шутки по поводу режима. Но оставался преданным членом партии и считал расцвет бюрократии, цензуру, подавление искусства вещами временными. Он был романтик, оптимист и любил хорошо пожить. Имел приличный оклад, четырехкомнатную квартиру в центре Москвы и дачу на Черном море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Занимаюсь личным составом. Рафик представил полный отчет о наших возможностях. Силы специального назначения в составе трехсот тысяч человек с опытными командирами, на которых я могу положиться, так как они знают: если сметут меня, сметут и их.
Двести пятьдесят тысяч конвойных и железнодорожных войск, более трехсот тысяч пограничных и еще тысяч двести охранников, агентов и прочих служащих МВД, семь вооруженных дивизионов в районе Москвы, два под Ленинградом и четыре на Украине.
И это против пяти миллионов сухопутных, воздушных и морских сил, преданных правительству. (Я хотел вызвать маршалов и генералов и арестовать их по прибытии, но передумал делать это, пока Сам жив).
Приказал Рафику подтянуть технику и войска поближе к Москве, прикинул возможности ухода на Запад. Поскольку пограничные войска в моем ведении, это будет несложно. Лучше всего подойдет воздушный транспорт, и я решал, какая страна окажется наиболее благоприятной: Финляндия, Западная Германия или даже Турция и Персия. Самая главная сложность - пограничные заслоны с той стороны, так как я ни за что не стану предупреждать никого заранее.
Однако, все это оставляю на крайний случай, а сейчас еще можно сражаться.
Москва, январь 1953 г.
Вчера «Правда» опубликовала список врачей, профессоров, обслуживающих кремлевскую больницу, пятеро из которых евреи. Их назвали «убийцами в белых халатах» с легкой руки Хозяина. Их обвинили в отравлении этих алкоголиков, Жданова и Щербакова, и половины Генштаба - разумеется, по приказу западных спецслужб.
Все девятеро, конечно, сознались. Все это дело провел Игнатьев с помощью Рюмина. Игнатьев, конечно, изрядно струхнул, когда Сам приказал: «Бей, бей их до тех пор, пока не признаются, а то сам останешься без головы!»
И странно, Хозяину все это сходит с рук. То, что свои молчат, это понятно, но неясно, почему на Западе принимают его вранье, эти лживые объяснения.
По утрам приносят почту, и я каждый раз изумляюсь реакции на Западе. Хуже всех французы. И не только старые партийцы, а настоящие французские интеллигенты. Жадно глотают все, что им преподносят. Что за люди! Их хлестал Гитлер, а теперь они простерлись ниц перед Хозяином!
В другое время я был бы в Кунцево и перебрасывался бы по этому поводу шуточками со Стариком. Но теперь не до того. Стоит расслабиться - и я окажусь самым злостным предателем и еще неизвестно, какие преступления Старик мне припишет!
Барвиха, январь 1953 г.
«Правда» восторгается по поводу Тимашук, которую наградили орденом Ленина. И во всех статьях чувствуется перо Самого, изрыгающего проклятия на «трижды проклятых врачей-убийц».
Но хуже всего - ежедневные призывы покончить с «мерзкими шпионами и тайными врагами», покончить с недостатком «бдительности в наших рядах». Только дурак не поймет, что все это значит!
Гонения на евреев продолжаются. Их вышвыривают из министерств, университетов, школ. Из Академии наук. Даже Георгий Максимилианович [1], любимец Хозяина, и тот забеспокоился. Он, интеллигентный человек с ясной головой, доказавший, что ему можно доверять, настойчиво рекомендует появиться в Кунцево и выпить вина с Хозяином. Георгий подозревает, что Сам скучает без доброй компании.
Но вчера я позвонил ему (хотел посоветоваться по поводу новогоднего режима в ГУЛАГе), и гаденький голос Поскребышева сообщил, что Хозяин занят - слишком занят, чтобы поговорить со своим земляком и «хранителем социалистической безопасности», как он сам меня часто называл.
Что ж, придется лежать на дне и ждать своего часа - а он непременно наступит.
Барвиха, февраль 1953 г.
Ужас и паника охватили страну.
Москва молчит, лежит вся в снегу. Куда-то исчезли министры, вход в Кремль напоминает вход в похоронное бюро. Даже старая лиса притих у себя в Кунцево, почти нигде не появляется.
Георгий, который приходит почти каждый день, вчера сказал, что я боюсь Хозяина - будто кто-то не боится!
Он сказал, что Молотов и Ворошилов почти покойники. Похоже, Хозяин уже уверен, что они агенты Запада. Дошел до того, что уверовал в свои фантазии! Самая большая страна в мире в руках дряхлого маньяка.
Я утроил охрану, отправил Нину и Сергея в Гагру, им лучше быть подальше от Москвы.
Меня вновь одолевает потливость и дрожат руки. Надо перестать пить. Неплохо бы показаться врачу, но теперь это трудно. Московские врачи не хотят нас обслуживать. Георгий рассказывал, что с трудом заставил дантиста посмотреть его дочь, которая мучилась зубной болью.
Этот дурень Деканозов пришел на днях с жалобой, что его продержали у Спасских ворот целый час. Ведь когда Сам в Кремле, этот идиот и на километр к Кремлю боится приблизиться, а тут гордость взыграла! С кем приходиться иметь дело! Слава аллаху, есть Надорайя и его преданные грузины!
Барвиха, февраль 1953 г.
Рафик доложил утром, что служащие сил специального назначения проникли в Кремль, застрелили Косныкина, оказавшего сопротивление при аресте, и арестовали его людей. Значит, Москва, за исключением Кунцево, под моим контролем. Если бы еще можно было положиться на кого-нибудь из маршалов и штабных, но у них ни памяти, ни соображения, они ослепли своей любовью к Хозяину и послушны как овцы.
Нина и Сергей в Гагре - увижу ли их когда-нибудь? Рафик старается развлечь меня как может, но все, на что он способен, - это поставлять сгорающих от нетерпения грубоватых девок из министерства. Как хочется чего-нибудь деликатного!
Мои ребята практикуются в стрельбе целыми днями - приказал держать им себя в хорошей форме. Да и сам не отстаю, попадаю в яблочко с пяти - десяти метров, хотя и дрожат руки.
Очень было бы хорошо уйти па Запад - посмотрел бы, как буржуи прореагируют на появление творца коммунистического террора! Но это небезопасно. Я не думаю, что возможно повторение дела Троцкого. Боюсь, со мной могут поступить как с Гессом. Разве есть гарантия, что они, эти мягкотелые буржуи, не засудят меня как преступника? Хотя они и восхищаются Хозяином и приписывают ему героическую победу над фашизмом, я для них всего лишь полицейский, запятнанный кровью.
Остается одно. Я уже твердо решил. Хозяин - это плод, который давно перезрел. И пора его стряхнуть с дерева.
* * *
В машине, стоявшей у тротуара, сидели трое. Водитель, молодой человек, сидел рядом с человеком постарше, у которого на коленях лежала матерчатая сумка. Оба были в кожаных перчатках. Сидящий сзади был одет в темный костюм, во рту торчал костяной мундштук с сигаретой.
Автомобиль имел поддельный нью-йоркский номер. В его панель был вмонтирован приемник, настроенный на волну местной полиции.
Была ночь, начинался дождь. Мимо проехала патрульная машина, и слышно было, как полицейские доложили дежурному свое местонахождение. Человек на заднем сиденье посмотрел на часы и скомандовал: «Пора, у вас сорок минут».
Двое, сидевшие на переднем сиденье, вышли из машины и пошли по тротуару, внимательно вглядываясь в номера домов. Молодой человек взбежал по ступенькам здания, на стене которого виднелась табличка "Издательство «Бурн», и подошел к двери темного полированного дерева. Второй - пожилой - стоял внизу, внимательно наблюдая за улицей.
Молодой человек достал из кармана плоскую коробочку с набором инструментов, напоминающих хирургические, выбрал короткую пластину с двумя крючками и вставил в замок. Через несколько секунд дверь открылась. Молодой человек проник в здание, за ним вошел пожилой, аккуратно прикрыв дверь.
Лифта не было. По лестнице они поднялись на второй этаж и остановились у двери с табличкой «Издательский отдел». Дверь оказалась незапертой. Комната была просторной, с множеством столов, на которых стояли зачехленные пишущие машинки и лежали листы бумаги. Пожилой показал на потолок, и юноша вернулся на лестницу.
Пожилой подошел к бюро с папками, оно было незаперто. Нашел ящик с буквой "Б" и начал просматривать содержимое - документы, письма, газетные вырезки, фотографии авторов. Он извлек телеграмму следующего содержания: «Выплатить триста тысяч долларов Грегори банк Фолькскантонель Цюрих Детвайлер».
Он вытащил записную книжку, аккуратно скопировал телеграмму, положил ее в ящик и закрыл бюро.
Появился юноша, сообщил: «В столах ничего нет. Сейф старый - лет сто, не меньше. Вы его откроете перочинным ножом».
Пожилой прошел на третий этаж к двери с надписью «С. Мискин. Главный редактор». На полу кабинета лежал толстый светлый ковер, вдоль стен стояли кожаные кресла, на окнах висели ярко-оранжевые портьеры. В углу кабинета стоял сейф с медной ручкой и циферблатом.
Пожилой принялся за сейф. Шли минуты, а сейф все не поддавался. «Проклятье! Крепко сделано, не то что нынче!» - выругался пожилой. Он пробовал одну комбинацию за другой. Наконец раздался щелчок, и дверца открылась. На первой полке лежали документы, на второй - пачки долларов в банковской упаковке. Пожилой к ним не прикоснулся. Он достал с верхней полки папку с надписью «Берия» и открыл ее. В папке лежало несколько копий рукописи, отпечатанной на машинке. Он взял верхний экземпляр, положил папку в сейф, закрыл его и сказал: «Все в порядке. Пошли».
Через две минуты они были в машине, человек на заднем сиденье вложил текст телеграммы и копию рукописи в толстый конверт с надписью «Герр Дитрих Рош. Эйр Экспресс. Панам-Копенгаген».
«Аэропорт Кеннеди, - сказал он. - И пожалуйста, побыстрее - у нас мало времени».
Через несколько часов в аэропорту Копенгагена блондин со швейцарским паспортом по имени Рош получил конверт и передал его человеку за стойкой Аэрофлота. Вскоре конверт уже лежал на столе одного из кабинетов в здании КГБ на площади Дзержинского.
* * *
Вышеизложенные события последовали за пресс-конференцией, устроенной главным редактором издательства «Бурн» мистером Мискиным в нью-йоркском отеле «Плаза». На конференции присутствовало десятка два журналистов, в основном из международных агентств новостей, и несколько издателей солидных журналов.
Через пять минут после начала пресс-конференции было ясно, что сообщение Мискина обещает стать мировой политической сенсацией.
Мискин сказал, что рукопись написана на менгрельском диалекте грузинского языка и что издательство «Бурн» наняло трех ведущих лингвистов, которые осуществили перевод. Оригинал был подвергнут тщательной экспертизе. В результате было установлено, что бумага и машинка, на которой отпечатан текст, старого советского производства, по крайней мере, тридцатилетней давности.
Последовала масса вопросов, в частности о том, кто провез документ через границу.
- У нас есть письменное свидетельство, которое хранится в нью-йоркском банке. Оно подписано гражданином Восточной Европы. Этот человек детально описывает, как документ был вывезен из СССР в соседнее государство и передан другому лицу, доставившему его на Запад, - сказал Мискин.
- Сколько «Бурн» заплатило за книгу? - спросил кто-то.
Мискин заколебался. Чарльз Уитмор не любил, когда раскрывались финансовые секреты до выхода книги, и потому Мискин сказал:
- Около миллиона долларов за исключительное право пользования.
В заключение Мискин сообщил, что профессор Отто Круль из Гарвардского центра международных дел не выразил сомнений относительно подлинности документов.
* * *
Между тем госдепартамент запросил текст книги. Мискин сообщил об этом Уитмору, который заранее уже предвидел такой ход событий и потому тут же дал согласие на отсылку текста.
Мискин был сильно озадачен, обнаружив, что один экземпляр перевода пропал. Он осторожно допросил весь штат, имевший доступ к сейфу, но это не дало никаких результатов. Не было признаков взлома, и потому Мискин не сообщил о пропаже в полицию или Уитмору, так как понимал, что перевод надо было тоже положить в банк, где находился грузинский оригинал, и он допустил оплошность.
Книгу отправили в печать, к работе привлеклось ограниченное число людей, прошедших отбор. Сигнальные экземпляры должны были выйти через десять дней. Мискину пришлось отбиваться от коллег Круля, жаждавших увидеть документ и оцепить его подлинность. По вечерам Мискин глотал снотворное, принимал изрядную дозу мартини, отключал телефон и без сил валился в постель, моля бога о том, чтобы следующий день не принес неприятностей и не разрушил самый грандиозный проект его карьеры.
Александр Димитров, которого друзья и коллеги звали просто Сашей, был заместителем редактора крупного московского молодежного журнала, насчитывающего около шестидесяти миллионов подписчиков.
На следующий день после того, как пакет с экземпляром известной рукописи лег на стол в Управлении КГБ, Саша вышел из редакции, сел в «Мерседес-280» и направился к площади Дзержинского. Он опоздал на целых двадцать минут, но его это мало беспокоило. Помимо работы в журнале он выполнял обязанности официального советника при Министерстве культуры и неофициального советника при КГБ. Во время хрущевской «оттепели» он имел репутацию просвещенного молодого либерала, проложившего путь в СССР для многих западных книг и фильмов. Он много поездил по белу свету, неплохо говорил на английском, немецком, французском и итальянском языках, знал широкий круг западной интеллигенции и хорошо был знаком с западной массовой культурой, и именно поэтому к нему обратились по поводу «дневников Берии».
Не все относились к Саше одинаково. Многие чиновники партийного аппарата презирали его и не доверяли ему, но партийные лидеры ценили его эрудицию. Кроме того, он любил шутки, умел вовремя разрядить обстановку. Очень часто западные гости, пребывающие в подавленном настроении, получали удовольствие от его компании, он будто подтверждал их лучшие представления о русских: пил, болтал о женщинах, отпускал шутки по поводу режима. Но оставался преданным членом партии и считал расцвет бюрократии, цензуру, подавление искусства вещами временными. Он был романтик, оптимист и любил хорошо пожить. Имел приличный оклад, четырехкомнатную квартиру в центре Москвы и дачу на Черном море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21