Какого-то слова, жеста?
— Где вы живете? — мягко спросил он. Как можно мягче.
— Не знаю, — тихо ответила она.
«Жигули» соскользнули к обочине, остановились. «Так, — подумал Тероян, отпустив руль. — Значит, так». Он внимательно, долго смотрел на девушку, а та немного наклонила голову, и ее зрачки в синих глазах все расширялись и расширялись.
— Что с вами произошло? — произнес он. Как врач Тероян знал о подобных случаях, но в своей практике сталкивался впервые. Что было и естественно для человека, всю жизнь занимавшегося полевой хирургией. Но он уже предполагал, что задал вопрос впустую и ответа не получит.
— Я… не знаю, — сказала девушка. Она силилась вспомнить что-то — но не могла. Глаза ее увлажнились, сейчас они напоминали два озера, в которых плескалась вода.
— Погодите, — произнесла она. — Погодите…
— Мы никуда не торопимся. Постарайтесь вспомнить.
— Я… не могу.
— Успокойтесь, — Тероян протянул руку, но девушка прижалась к дверце, словно он показал ей раскаленные щипцы.
— Я вас не трону, — сказал он и попытался улыбнуться. А сам подумал: «Что теперь? Куда дальше? У нее амнезия, вызванная, скорее всего, сильным испугом. Ужасом. Везти ее в больницу? В дурдом? Жаль, пропадет… Кто там теперь станет лечить? Сейчас не лечат. Калечат. Ну, куда ее, думай…» Можно было бы и просто высадить ее, оставить здесь, на обочине. Бросают же кошек и собак. Вдруг кто подберет? Такие же беззащитные, хотя и жмущиеся к людям, заглядывающие им в глаза.
Девушка уже немного успокоилась и теперь смотрела на Терояна с некоторым любопытством, чуть наклонив свою прекрасную голову.
— Как вас зовут? — спросила она. «Нет, — подумал он. — Совсем не все потеряно. Невозможно потерять все. Если только вместе с жизнью».
— Тим Тероян, — ответил он.
— Тим… — повторила она, словно пыталась запомнить. — Тероян. Вы не похожи… Он так и не понял, что она хотела сказать. Девушка замолчала, и какая-то тень легла на ее чело. Она пребывала в том состоянии, которое все медики называют одним словом — неадекватность. Это все равно что запустить человека в незнакомую темную комнату и оставить там одного. Должно пройти время, чтобы он привык и научился ориентироваться без света. Он сам найдет выход из этого помещения. Или останется в нем навсегда.
Тероян включил мотор, вырулил на трассу. Прошло минут двадцать, прежде чем девушка, озабоченно оглядываясь, повторила свой вопрос:
— Куда мы едем?
— Домой, — точно так же, как и тогда, ответил он. Наверное, многолетняя привычка разговаривать с больными, ранеными особым тоном придавала его голосу спокойную уверенность. Ему было не впервые принимать решения за тех, кто лежал на операционном столе или в походной палатке под разрывами снарядов. И он не спрашивал у них разрешения или совета — как поступить? Удалять конечность или подождать, когда начнется сепсис? Извлечь из брюшной полости пулю или пусть носит ее в себе дальше, как сувенир?.. И его тон подействовал на девушку. Напряжение вновь покинуло ее, она расслабилась, даже чуть улыбнулась. Вскоре они свернули на улицу Цандера, оставив позади жало Останкинской телебашни, въехали через арку во двор и остановились возле подъезда. Тероян сделал приглашающий жест рукой.
— Все. Будем выходить, — сказал он. Запирая дверцы «Жигулей», он заметил черную сумочку, оставленную на сиденье. Девушка вновь позабыла про нее. Да и ее ли она была, эта потертая, безвкусная, так не гармонировавшая с изысканным вечерним платьем вещица? Тероян не стал доставать ее из машины и повел девушку к дому. В подъезде он по привычке открыл почтовый ящик, хотя никакой прессы не выписывал и писем не ждал. Но сегодня в нем лежала брошенная кем-то газета. В лифте, поднимаясь на шестой этаж, он мимоходом взглянул на первую полосу. Газета оказалась молодежной, в которой любили смаковать не только обнаженные гениталии, но и всякие садо-мазохистские штучки. В глаза бросилась фотография мальчика, чей рот был разрезан по щекам почти до ушных раковин, а глаза — пусты и безумны. И подпись: «На фабрике маньяка-Квазимодо». Странная мысль мелькнула в голове Терояна, когда он посмотрел на девушку. Он не стал выбрасывать молодежный листок, хотя первоначально хотел засунуть его за приборный щиток в лифте. Так и держа «гадость» в руке, он открыл дверь в квартиру и пропустил вперед девушку.
У него всегда был холостяцкий порядок, впрочем, сейчас его менее всего заботила пыль под плинтусом, поскольку сегодняшний гость был необычным. Да, собственно, и не гость вовсе. Вот те, кто придет вечером, — иное дело. Тероян не забыл, что первая пятница июля — это его день, значит, здесь, в его квартире соберутся четыре старых преферансиста, знакомых еще со школьной скамьи. И традицию эту они нарушали крайне редко. Только если случались какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства, а у каждого из них они, конечно, могли найтись, и в немалом количестве. Поскольку Олег Карпатов пошел по милицейской дорожке, Владислав Шелешев — по криминальной, Георгий Юнгов — по журналистской и Тим Тероян — по военно-медицинской.
Может быть, их старая дружба-то давно и выветрилась, но остались какие-то юношеские воспоминания, да еще вот этот неумирающий преферанс. Отдушина в мире тревог, погонь, интриг и разочарований. И каждую первую пятницу нового месяца они собирались у кого-нибудь на квартире, чтобы остыть от суеты, вволю наиграться в карты, успокоиться, вернуться в прошлое, — где были только мечты и надежды, пусть глупые и далекие от реальной жизни, но чистые и светлые. Вряд ли нынешние поколения мечтают о чем-то ином, кроме зеленых бумажек. Конечно, судьба распорядилась каждым по-своему, а двоих из них просто поставила друг против друга, по разные стороны черты. И если на квартирах Терояна или Юнгова они собирались вполне свободно, без напряжения, то к Владу Шелешеву — одному из авторитетов мафиозных группировок Москвы — полковник МУРа. Карпатов шел по кривой, опасаясь, чтобы не заметили свои. Точно так же пробирался к нему и «старший офицер» преступного мира по кличке Шель, которого тоже заботила собственная непорочность в глазах собратьев. В этом войске и он состоял в ранге не ниже «полковника». Впрочем, и четвертый участник преферансной компании, Жора Юнгов, чьи статьи охотно печатал любой журнал, а книги — издательства, уж наверняка дослужился в своем газетном мире до подобного звания. Так что в квартире Тима Терояна сегодня вечером должны были собраться аж целых четыре полковника…
Девушка вошла в незнакомое помещение, как кошка, и Тероян не стал ей мешать рассматривать комнаты и предметы в них. Раз ее заинтересовала хрустальная ваза — что ж, хорошо, если она всматривается в акварели на стенах — отлично. Сам он ушел на кухню и поставил на огонь чайник. Следя за закипающей водой, он подумал: «Является ли девушка тем чрезвычайным обстоятельством, из-за которого следует отменить сегодняшний преферанс?» И ответил себе: — «Нет, разумеется». Хотя Тероян уже сильно сомневался правильно ли он поступил?
Поставив на поднос чашки, сахарницу, лимон, Тероян вернулся в комнату. Девушка спала в его кресле, уместившись в нем целиком, свернувшись в клубочек. От ее трогательной беззащитности как-то защемило сердце, и Тероян вновь вспомнил ту, встретившуюся ему на проселочной дороге незнакомку, жену, облеченную в солнце. Он осторожно поставил поднос на столик. Несколько минут всматривался в лицо девушки, полускрытое рассыпавшимися светлыми волосами. Потом нагнулся, поднял брошенные на пол туфли и вынес их в коридор. Самое полезное и нужное для нее сейчас — это сон. Пусть погружается в него все глубже и глубже.
Тероян включил в ванной воду, разделся. Лежа в мыльной пене, блаженствуя, он подумал о том, что случилось бы с ним, потеряй он память, кто позаботится о нем? Закрыв глаза, он задремал, отогнав навязчивые мысли. Сказывалась усталость после бессонной ночи. Он почти позабыл о девушке, которую привез с собой, как вдруг пронзительный, леденящий сердце крик ворвался в его сознание.
Целая волна воды выплеснулась на кафельный пол. Пока он поспешно, едва не поскользнувшись, набрасывал махровый халат, ужасный крик, который не мог принадлежать ни женщине, ни мужчине, — прервался. Кляня себя за неосторожность, за то, что оставил ее одну, Тероян распахнул дверь и побежал в комнату — он даже не представлял, что там произошло. А в комнате, забившись в угол и зажав себе рот руками, с почерневшими от страха глазами билась в конвульсиях девушка. На полу валялась принесенная им молодежная газета с фотографией мальчика.
— О, Боже! — выдохнул Тероян, отшвырнув газету ногой. Присев к девушке, оторвав ее ладони, он попытался как-то проникнуть в ее взгляд, сделать так, чтобы она увидела его, узнала, вспомнила. Он шептал какие-то слова, возможно, самые простые и глупые и успокаивал ее. Потом, когда дрожь прекратилась, — сбегал на кухню, опрокинув по дороге столик с подносом и чашками, схватил свою аптечку и вернулся назад. Почти насильно он заставил ее проглотить несколько таблеток элениума, заталкивая их в пляшущие губы. Еще через некоторое время сделал укол, введя реланиум в руку. Обняв девушку за плечи, он держал ее так до тех пор, пока она не уснула. Тогда Тероян поднял ее на руки и перенес легкое тело на диван. Он раздел ее, сняв голубое платье, накрыл одеялом, удобней поправил подушку. И вновь выругал себя за то, что не воспользовался медикаментами сразу — ведь можно же было предположить, что спасительный сон не придет сам собой? А даже если он наступит, то, может быть, именно там, во сне, она опять увидит причину своего потрясения? Он сидел в кресле, смотрел на успокоившееся лицо девушки, не решаясь больше покинуть ее, и раздумывал. Что же все-таки так напугало ее?
Глава вторая
ЧЕТЫРЕ ПОЛКОВНИКА
Первым пришел Георгий Юнгов. В школе они сидели за одной партой и ладили больше других (а впереди все время толкались и ссорились Карпатов с Шелешевым, может, потому они и в жизни встали по разные стороны барьера). Высокий, подтянутый, выглядящий моложе своего возраста на десять лет, с щегольскими усиками, Юнгов, как всегда, был одет в шикарный дорогой костюм, модные туфли, свежую рубашку и благоухал французским одеколоном.
— Поздравь, я теперь парламентский корреспондент «Московских известий», — произнес он с порога. Тероян к приходу друзей-преферансистов прибрал в квартире, унес разбитые чашки в мусорное ведро, переоделся, задернул портьерой дверь в ту комнату, где спала девушка. Лекарство подействовало, она должна была проснуться только утром.
— А зачем тебе это надо? — спросил он.
— Еще одна высота, — ответил Жора. — Кроме того, интересно наблюдать, как лают и дерутся собачки всех мастей.
Юнгов был большим специалистом в самых различных областях. Он хоть и не получил высшего образования, но учился много и везде, схватывая знания на лету. Цепкая память, аналитический ум, умение общаться с людьми и входить к ним в доверие отличали его с юности. Два года он провел вместе с Терояном на медицинском. Ушел. Поступил на психологический факультет МГУ. Надоело и бросил. Чуть не закончил заочно юридический. Вдруг оказался среди будущих инженеров, в институте стали и сплавов. Зачем? Он, наверное, и сам бы не смог объяснить. Когда-то давным-давно пробовал поступить в цирковое училище, мечтал стать фокусником — и это у него неплохо получалось. У него вообще все шло легко, весело, «с песней», — как он сам любил говорить, хотя мало какое дело доводилось до конца. И все-таки он занял свою нишу. В журналистике. Как-то написал одну заметку, другую. Их опубликовали. Заметили. Стали предлагать темы, командировки. Сотрудничал с самыми разными газетами и журналами, поскольку был всеяден, мог писать обо всем. Но не «чего изволите?», а вкладывая в материал свой взгляд, причем столь замаскированный, что не каждый редактор мог сразу разобрать — что там между строк? Писал живо, с юмором. Это нравилось. Вскоре он приобрел вес в журналистике, накропал несколько публицистических книжек, пару-тройку из них в соавторстве, а кое-какие и вообще под чужой фамилией. Ему заказывали написать за «высокого дядю», он и не брезговал. Работа есть работа, а деньги не пахнут. Купил дачу, машину. Так и не женился, хотя женщины возле него вились всегда, причем самые красивые. Жил со своей сестрой-инвалидом, о которой трогательно заботился. Когда грянула «перестройка» меченого, начали вылетать стекла, трещать стены, ехать крыша, проваливаться фундамент, а затем и вовсе в полуразрушенном доме пошел шабаш ведьм и бесов, Георгий Юнгов не кинулся ни в какие крайности, не бегал с ведром, пытаясь залить пожар, не пил из кубка-черепа на брудершафт с нетопырями. Стоял в сторонке, глядел — чем закончится? Негромко поругивался. Но пиджак от чистки уберег. Потом, когда стало подтягивать живот, плюнул, объявил себя «независимым» и стал снова писать на разные темы, стараясь не касаться политики. Получалось скучно, нечитабельно. Пришлось как-то ориентироваться, определяться. И он аккуратненько поместился ровно в центре, где было спокойнее всего. Да и стрелы можно было метать хоть влево, хоть вправо, что его и устраивало…
Вторым пришел Владислав Шелешев. Прихрамывающий, с палочкой, хмурый и язвительный. С рождения у него был порок — левая нога чуть короче правой. Может быть, этот физический недостаток и подстегивал его всю жизнь, «выталкивал» наверх, заставлял постоянно доказывать себе и другим, что именно он — первый. Он даже и на уроки физкультуры в школе продолжал упорно ходить, хотя имел освобождение.
— А опер с Петровки опять опаздывает, — ехидно сказал он, осмотревшись. — Никак выслеживает бабушек у метро, торгующих редиской.
— Где уж ему ухватить такую рыбину, как ты! — корректно согласился Юнгов.
— О делах — ни слова, — напомнил им Тероян. — Что будем сегодня пить: чай или водку?
— Чай. И водку, — ответили оба.
Судьба Шелешева была расцвечена многими огоньками. Из-за своего увечья он не мог служить в армии, с детства мечтая о погонах, но зато умудрился как-то устроиться матросом в торговый флот и обойти на судне весь мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28