Солнце заливало номер золотом, мягко согревая, как компресс, всех, кто нуждался в тепле, всех, кто продрог в пустом и гулком «номере для молодоженов» на широкой и такой никчемной теперь двуспальной кровати.
– Катя, я не знаю, что мне делать, как дальше жить. – Анфиса сжимала пухлые кулачки. – Я вот с утра в сауну пошла. Проснулась – и в сауну. Но это ничего не значит, понимаешь? Его нет со мной, а я без него словно и не существую. Я вот там, в сауне, паром обожглась, и мне даже как-то легче стало сразу. Больно, но я себя почувствовала – на миг, через боль, но почувствовала. А так я вся как отшибленная. Знаешь, когда ногу отсидишь? Ну, вот как будто я сама себя отсидела всю, или меня отсидели… Мне даже если иголкой уколоться… – Анфиса выхватила откуда-то (Катя и глазом не успела моргнуть) брошку в виде подковки и с размаху всадила иглу застежки себе в большой палец.
Что-то подобное Катя предвидела. Похожие случаи приключались с Анфисой и прежде. «Боль – лучшее лекарство», – повторяла Анфиса. Когда-то давно с помощью боли она пыталась избавиться от лишнего веса, утверждая, что боль притупляет аппетит. Это было нечто похожее на «пунктик», на некую занозу, засевшую в ее голове. Кате казалось, что Анфиса полностью изжила этот проклятый «пунктик», но, оказывается, все было не так-то просто. Она отняла у нее брошку.
– Есть йод или пластырь бактерицидный? – спросила как можно спокойнее.
– Зачем? У меня даже крови нет. Не идет, вот смотри. Я же говорю, я себя не ощущаю. Нет меня, нет, нет! – Анфиса повысила голос. – Я есть только с ним, в нем. Он увез меня с собой и выбросил по дороге в помойную яму!
– Что у тебя произошло с ним? – Катя подумала, что простецкая фамилия «Лесоповалов» как-то не вяжется с общей патетикой момента. Вообще, как Анфису угораздило втрескаться в парня с такой лагерной фамилией?
– Ничего. Он просто уехал. Бросил меня.
– Но была, наверное, какая-то причина? Вы поссорились?
– Я могу с ним поссориться? – Анфиса посмотрела на Катю. – Я «нет, Костя» сказать ему никогда не могла.
– Так в чем же дело?
– Мы приехали. Поселились в номере для молодоженов. Прожили неделю. Я думала, из постели вылезать не будем. Я дурная была такая – мне что-то говорят, ну эти все, здешние – Ольга Борщакова, тетка ее, отдыхающие, а я ничего не слышу, ничего не понимаю, как дура. Смотрю только на него, вижу его одного. А он… Ты не поверишь, уже на третий день он стал звонить домой.
– Жене?
– Дочке. И матери с отцом. Он сказал, что дочке специально сотовый купил, чтобы с ней на связи быть.
– Анфиса, ну он же отец.
– Да я понимаю, я все понимаю. Я все эти годы все прекрасно понимала, как собака, только сказать ничего не могла. Телефон не отвечал. И он стал звонить матери с отцом. Ну, а те знаешь, как ко всему, что со мной связано, относятся? Они взвинченные там, кроме ругани, никаких объяснений – такой-сякой, уехал с девкой – это, значит, со мной, семью бросил, а теперь о ребенке, мол, беспокоишься. Тогда он ей звонить начал.
– Жене? – снова уточнила Катя.
– Ага. При мне. Я тут же рядом на постельке калачиком. Она типа: «Чего тебе от нас надо? Что звонишь?» Он: «Как дочка? Что с ней, почему телефон молчит?» А она: «Поздно спохватился, надо было раньше, когда с проституткой своей (то есть со мной), – Анфиса всхлипнула, – на курорты подался». Он уже тоже на нервах весь: «Что с ребенком, могу я с дочерью поговорить или нет?!» А она: «Довести ее хочешь до истерики? Она и так все время „где папа“ спрашивает. А ее лихорадит, температура вон ночью подскочила». Ну, ты понимаешь, что после такого здешний наш отдых как-то совсем на отдых перестал походить. Я на него смотрю, и он вроде смотрит на меня, а все мимо. Пролет полный, понимаешь. Все мысли там, дома, в Москве у них. Потом опять стал звонить: как, что? А они, конечно, хором: хуже, температура, подозрение на пневмонию. Короче, после всего он встал вот тут передо мной: «Анфис, знаешь, я не могу. Я должен. Прости, но мне надо вернуться». Я сказала: конечно, Костя, раз ребенок болен и ты отец… Я все ему сказала, Катя.
– Ты правильно сказала.
– Но я поняла, что это конец. – Анфиса всплеснула руками. – И так будет всегда. И нечего больше ждать и надеяться. Он не уйдет от них никогда. Он уйдет от меня. Он это доказал на практике. Недели со мной не выдержал. Здесь, на всем готовом, когда только ешь, развлекайся, гуляй, занимайся любовью, в общем наслаждайся бытием, пей чашу счастья. И он этого со мной не вынес. Что же будет, когда настанет просто жизнь? Не отдых, не медовый месяц, а жизнь – наша с ним жизнь семейная, вдвоем? Я поняла, что этой самой жизни у нас с ним никогда не будет. В планах не предвидится там, на небесах, где браки заключаются.
– Анфиса, но этот случай чрезвычайный – у него ребенок заболел.
– А может, и не заболел. Может быть, они ему просто соврали. А он с радостью в это поверил. Ухватился как за соломинку, чтобы сбежать от меня.
– Ты не права.
– Я права. Я пристрастна сейчас и зла, я это знаю. Но я права. У нас с ним все кончено. Это и в доказательствах дополнительных уже не нуждается. Но у меня другая проблема. Что мне с собой-то теперь делать? Я не знаю. Я не знаю, как мне жить без него.
– Анфиса, ну не надо, не надо вот так… Отчаиваться, доходить до крайности. Пройдет время, все устаканится. Вы поговорите спокойно. Костя Лесоповалов, конечно, не подарок, но человек он… честный. Вы объяснитесь. Когда-то ведь все равно бы пришлось объясняться. – Катя ловила себя на том, что слишком уж либерально высказывается по поводу чертушки Лесоповалова. Помнится, в поезде у нее находились для него совсем другие эпитеты. – И что ни говори, тебя он любит. Вы с ним пара, сложившаяся пара. А у всех пар…
– Мы с ним счастливая пара?!
– Сложившаяся.
– Счастливые пары, Катя, видно с первого взгляда. Вот они, – Анфиса подошла к окну, – это действительно счастливая пара. Это Зубаловы, они приехали на несколько дней раньше нас. Двадцать пять лет уже вместе, двое взрослых детей. Нет, ты подойди и посмотри сама на них, чтобы потом такой ерунды мне больше не пороть.
Кате ничего не оставалось, как тоже подойти к окну и посмотреть на этих самых Зубаловых.
Глава 6
«СЧАСТЛИВАЯ ПАРА»
Олег Ильич и Марина Ивановна Зубаловы шли по аллее, обсаженной соснами, к реке. Катя видела из окна пятидесятилетнюю солидную супружескую пару. Судя по одежде (на нем – белая рубашка поло и куртка «Хьюго Босс», на ней – песочного цвета бриджи и ветровка из тех, что продают в магазинах «Престиж»), неплохо обеспеченную. Они шествовали чинно, неторопливо. Они были одного роста и одной комплекции – оба плотные, невысокие. Он краснолицый с густой шевелюрой, она – крашеная блондинка. Оба были в темных очках. Он сдвинул свои на самый кончик носа, она вздернула свои на темя. Солнечный луч отражался в глянцевых стеклышках, так что издали казалось, словно это корона покоится на светлых ее волосах – корона из черных агатов, а может, из угля.
Катя видела из окна, что они что-то горячо обсуждают. Мало ли тем для разговора во время утренних прогулок после завтрака за обильным «шведским столом» на отдыхе в комфортабельном отеле? Мало ли тем у тех, кто, по словам Анфисы, прожил бок о бок четверть века?
Катя все это видела и принимала как должное: да, эти самые Зубаловы, наверное, подлинно счастливая семейная пара, раз после двух десятков лет совместной жизни они идут рука об руку и еще о чем-то там говорят меж собой. Она не слышала их разговора. Но если бы смогла слышать, то поняла бы, как обманчиво первое впечатление. Как порой лгут нам наши собственные глаза.
– …Я тебя спрашиваю в последний раз: сколько еще?
– Марин, я клянусь тебе.
– А я в самый последний раз тебя спрашиваю: до каких пор ты будешь меня мучить? – Марина Ивановна говорила шепотом, стараясь изо всех сил держать себя в руках.
– Марин, но я же объяснил. – Олег Ильич отвечал тоже шепотом, утробным, похожим на гул шмеля.
– Ты врешь! Ты снова все врешь, подонок, негодяй.
– Я клянусь тебе, я ездил посмотреть стройматериалы – почем они здесь, а потом заехал в мебельный магазин, ну, тот, который на площади.
– Какая может быть мебель в этой дыре?
– Нормальная – немецкая и потом эта… румынская тоже…
– Сбежал как вор – один, пока я спала.
– Но ты сама решила прилечь отдохнуть после обеда. Я же не виноват, что ты заснула. А мне не спалось. Я решил проветриться, сел на машину и поехал в город за…
– А, да, ну, конечно, плашки смотреть и плинтуса, паркет.
– Паркетную доску. Тут значительно дешевле.
– Дешевле? А в магазин белья зачем заезжал?
– В какой еще магазин белья? – Олег Ильич поперхнулся.
– В какой? А стринги красные новенькие с этикеткой? Стринги – трусы нулевого размера? Смотри мне в глаза! – Марина Ивановна дернула мужа за рукав его дорогой модной куртки. – Думал, я их не найду?
– Ты рылась в моих вещах?!
– Я тебе свитер хотела достать, который мы в Финляндии купили, сам же, скотина, на сырость по вечерам жалуешься. Открываю чемодан, а там – батюшки-светы – опять. Стринги красные, кружевные, новехонькие совсем, с этикеткой, а там штамп здешнего магазина городского. Ты, значит, опять за свое?
– Марина!
– Я тебя спрашиваю: ты опять за старое взялся? Дома только-только уладила все, рты позатыкала, денег сколько насовала, чтобы молчали, не возникали. Ведь в прокуратуру на тебя писать хотели, это ж было бы дело уголовное.
– Почему сразу уголовное?
– А ты как думал, дурак? Ей сколько лет, этой сучке, забыл? Ей тринадцать лет всего.
– Но ты же сама не возражала, чтобы она жила с ними у нас! – Олег Ильич повысил голос.
– Я не возражала потому, что нам горничная нужна была, и повариха, и садовник. А эти Агапченко – муж и жена, и брались у нас работать, и в оплате мы с ними сошлись. А дочь к ним погостить приехала из этих самых ихних Шахт. Что я скажу: нет, пусть ваша дочь не приезжает? А ты… дурак… ты каким местом думал, когда ее в постель к себе тащил? Каким местом?
– Да она сама шлюха хорошая, я же объяснил тебе, как все вышло.
– Позора-то сколько, господи. Едва на всю Николину Гору не ославились. Там какие люди живут, ты вспомни. Там члены правительства живут, артисты, шишка на шишке. Сколько мы усилий потратили, чтобы участок там купить, дом загородный построить. Ведь если бы эта история с тринадцатилетней шлю… девчонкой той несовершеннолетней выплыла наружу, от тебя бы все как от прокаженного шарахались.
– Так уж бы и шарахались. Ты преувеличиваешь, Марина.
– Дурак, – выпалила Марина Ивановна с ненавистью, – навязался на мою голову дурак, остолоп. Я ее матери, горничной нашей, шестьдесят тысяч заплатила, золотое кольцо отдала, девчонке – кулон. И все, чтобы твои козлиные шашни покрыть. А ты и здесь за свое? Ты для кого эти стринги купил нулевого размера?
– Слушай, оставь, пожалуйста. Ну ладно, признаюсь. Я неравнодушен к красивому женскому белью. После мебельного заглянул туда. Хотел тебе что-то…
– Мне?
– Подарок. Но там ничего достойного тебя не было. А эти… тряпочка-то эта красненькая…
– Нет, а для кого ты их купил? Здесь – кому? Они вроде как ни на одну здешнюю задницу не налезли бы. – Марина Ивановна на секунду задумалась. Внезапно лицо ее покрылось красными пятнами. – Ты что… ты что, скотина, ты для нее эту дрянь купил?
– Марин, я – нет, ты что… да что ты такое себе вообразила? – По тону Олега Ильича было видно, что он трусит.
– Да я по лицу твоему вижу. Все вижу. Для нее, значит. Ах ты, мерзавец! Да ей же всего восемь лет. Она ж ребенок… дитя совсем несмышленое… Даша… Да ее мать, Ольга, она ж тебя… она ж за свою Дашку тебя пополам…
– Что ты все выдумываешь? При чем тут девчонка Борщаковой?
– Да при том, что… А, я помню, я видела, как ты глазел на нее в холле. Я подумала, что ты на эту навороченную дуру Идку пялишься… Но она ж старая для тебя, ей тридцатник, а тебя, козла, ведь все девчонки, лолитки, младенцы возбуждают.
– Заткнись! Или я тебя…
– Что, что ты меня?
– Или я тебя сейчас ударю, – прошипел Олег Ильич.
– Только попробуй. Только посмей у меня. Чтобы сегодня же выкинул эту красную дрянь из моего номера. Слышишь? Я спрашиваю тебя – слышишь?
– Хорошо, сегодня же их не будет.
– И чтобы я даже рядом тебя не видела с девчонкой Борщаковой. На пушечный выстрел чтоб не смел к ней подходить.
Глава 7
ПРОВАЛ
Военные машины оккупировали шоссе. К полудню их стало больше. Солдаты повзводно углублялись все дальше в лес. Намного больше стало и сотрудников милиции. Кинологи с собаками шли по берегу реки. Лай овчарок слышался и со стороны Горелого оврага. Крутые обрывистые склоны оврага прочесывали осторожно, но чрезвычайно тщательно – здесь все надо было осмотреть до наступления темноты.
Возле группы сотрудников милиции, только что закончивших осмотр заливных лугов, фермы и старого элеватора, остановилась бело-синяя «Волга» с мигалкой. За рулем сидел подполковник Поливанов – начальник местного Двуреченского отдела милиции.
– Ну, как тут у вас дела? – спросил он хмуро.
Выслушал доклад: участки отработаны, позитива нет.
– Где Шапкин со своей группой?
– Он в Юбилейном, решил осмотреть все там сам.
Поливанов все так же хмуро кивнул. Четверть часа назад он созванивался по телефону с военными. Прочесывали территорию они добросовестно, но у них пока не было ничего обнадеживающего. В самом Двуреченске результатов тоже не было. Там с утра начали с вокзала, с пригородных поездов, участковые инспектора и оперативники обходили дом за домом, улицу за улицей. Проверялись дворы, подвалы, старые гаражи, чердаки. На поиски был брошен почти весь личный состав. Но количество так и не перешло в качество.
«Завтра придется вызывать водолазов и с катером надо будет что-то решать, изыскивать, – размышлял подполковник Поливанов, направляясь к Юбилейному. – И, конечно же, школа. Еще раз нужно переговорить с учителями и с учащимися. Информация-то у нас крайне скудная. Но может, сейчас там, в Юбилейном, что-то обнаружится?»
Район Юбилейный был прибрежным, речным. Здесь недавно построили платный понтонный мост, чтобы разгрузить пробки на мосту Центральном, соединяющем обе части города – старую, собственно «город», и частный сектор.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7