Тогда она поняла, что это конец, что прежняя их жизнь – семейная, стабильная, обеспеченная – провалилась в тар-тарары. И что ничего у них с ним хорошего, светлого больше не будет. А будет только этот вот змеиный шепот – по ночам в супружеской спальне при закрытых дверях. А днем на глазах дочери Даши одно лишь притворство, сочащееся гноем.
«Когда же ты…»
«А где ты теперь, а?»
Когда ей позвонили и сказали, что ее муж Борис Борщаков мертв, она испытала облегчение – это было ужасно, но это было, увы, чистой правдой. Она не обрадовалась, нет, но ей стало легко, как будто разом упало давление, и она задышала свободно полной грудью. Авария произошла на шоссе по дороге в Москву. Борис Борщаков на полной скорости выехал на встречную полосу, пытаясь обогнать на подъеме в гору автоцистерну. Он был сам виноват в лобовом столкновении с мчащимся навстречу грузовиком. На ночной, плохо освещенной дороге это было безумием. Но Ольга знала причину этого безумия. В ту ночь Борис Борщаков очень торопился в Москву. Он всегда торопился, сгорая от нетерпения и страсти, когда ехал в Москву к НЕЙ.
Может, лучше им было бы развестись? Но развод означал бы ЕЕ победу. А этого Ольга допустить не могла. Да он и сам на разводе сильно не настаивал, и не только из-за дележки имущества и капитала, который они наживали сообща.
Он не настаивал на разводе из-за дочери, в которой души не чаял. Он знал, что она, Ольга, никогда не отдаст Дашу ему. И считал, что его разрыв с семьей нанесет девочке непоправимую психологическую травму. А ранить чем-то «свою Дашутку, свое сокровище» он не мог – и в этом был он весь.
«Ну да, он предпочитал наносить раны мне. – Ольга вспомнила тот их самый последний день здесь, в „Далях“, после которого Борис умчался в Москву навстречу своей гибели. – Он предпочитал терзать меня своей ненавистью. Но ведь ЕЕ он тоже терзал. ЕЙ он тоже причинял боль своим нежеланием быстро развестись со мной и оформить брак там, в Москве».
От этого на душе как-то сразу отлегло. От этой мысли, что «ЕЙ тоже было тогда не сладко с ним», даже сейчас, по прошествии стольких месяцев, когда некого было уже делить и не за кого ломать копья, на душе начинали петь скрипки вместе с соловьями. «Сейчас ЕЙ хуже, чем мне. У меня, по крайней мере, есть деньги, собственность, есть дочь – его ребенок, его плоть. А что есть сейчас у НЕЕ?»
Когда мужчина, имеющий жену и любовницу, неожиданно гибнет в автокатастрофе, кто остается при своем, а кто теряет все, что имел? В случае с Борисом Борщаковым в выигрыше оказалась Ольга. Законная жена, для которой в последние годы ночью в спальне при закрытых дверях, днем в офисе при запертых на ключ дверях, в машине наедине он не находил иных слов, кроме как «Когда же ты сдохнешь наконец, тварь, сволочь, гадина, б…?».
В проигрыше же оказалась та, другая – любовница, которой он шептал в постели в порыве страсти совсем иные слова. Через полтора года о ней стоило бы уже и позабыть. И вроде бы это не составляло труда, потому что ОНА в реальности как бы и не существовала теперь. Да и тогда тоже.
Реальность – это что-то осязаемое для ненависти, для ревности – лицо, фигура, глаза, походка, цвет волос, голос. А ничего этого для Ольги Борщаковой как бы и не было. Ведь она никогда не видела любовницы своего мужа. Знала только, что зовут ее Анна, что она гораздо моложе, что работает в Москве в каком-то рекламном агентстве и что у нее нет детей.
«Она не смогла от него родить, а я родила, – подумала Ольга. – Сейчас мне сорок восемь, Даше восемь. Газ в наш дом в Двуреченске проведут, все работы закончатся к октябрю. С осложнениями после скарлатины мы уже почти справились. Еще две недели посидит в карантине и пойдет в школу, жаль, что так вышло, первого сентября с этой скарлатиной чертовой, и откуда только привязалась эта зараза, но ничего, все уже позади. Год закроем с прибылью, на Рождество махнем куда-нибудь отдохнуть за границу все вместе – тетя Маруся все зубы себе отремонтировала, можно и в Европу ее везти, Игоря тоже возьму с собой, с ним мне надо что-то решать, ох, мука моя, а что тут решишь?»
Ворона на крыше гаража каркнула так, словно в крике хотела разорваться пополам. Она явно бросала вызов. Ольга потянула оконную раму на себя, шаря глазами по своему письменному столу – что бы взять такое, чтобы прикончить эту сволочугу. Но тут же и опомнилась. Французы уезжают. Автобус их вон под окнами разворачивается. Что они подумают, если у них на глазах она – хозяйка «Валдайских далей», респектабельная женщина, любящая мать – пришибет эту пернатую провокаторшу.
Ольга взяла телефон и набрала сотовый номер Игоря Хохлова – старшего менеджера отеля, выполняющего одновременно обязанности и начальника охраны.
– Слушай, ты говорил, что ружье купил, – сказала она тихо, словно боялась, что ворона услышит ее.
– Не зарегистрировал еще, не успел. А в кого стрелять?
– Я покажу. Завтра утром, когда французов не будет здесь.
– Подсудное дело, а? – Игорь Хохлов усмехнулся.
– Ты же говорил, что на все ради меня готов.
– Ах, вот как. Проверочка?
– Да, испытаем тебя, Игорек. Французы завтраком довольны?
– Вполне. Они уезжают.
– В 2016-м номере фен сломали. Вызвать мастера. И что там с душем в 2025-м? Наладили?
– Заменили полностью.
– Мои красотки где? У себя или уже завтракают?
– Уже завтракают, и Маруся Петровна, и Дашенька. Оль, я сейчас зайду к тебе? Тут письмо из налоговой пришло и…
– Можешь зайти просто так. Письмо подождет, – усмехнулась Ольга.
Игорю Хохлову, ее старшему менеджеру, было двадцать восемь лет. Он умел извлекать выгоду из своего возраста и внешности. А вот убедительных и одновременно изящных, ни к чему не обязывающих поводов «зайти» изобретать так еще и не научился.
Торжествующая ворона взмыла с крыши, пронзительно каркнув на прощанье.
«Ничего, ничего, поглядим, где ты будешь завтра, тварь». Ольга проводила ее взглядом, пока она не скрылась за кронами деревьев.
Глава 5
«ДАЛИ» – ВИД СНАРУЖИ
Было такое чувство, что все с самого начала пошло не так. Катя подъезжала к отелю с тяжелым сердцем. Анфиса… Нет, Анфиса как раз сейчас, в данный конкретный момент, не беспокоила ее так сильно, как еще, например, вчера. Эти военные машины на дороге, солдаты, милиция – да, именно это тревожило и пугало. Все это совсем не было похоже на учение, на игры в солдатиков на пересеченной местности, все это попахивало катастрофой. Что-то произошло, и это «что-то» – Катя чувствовала это сердцем – не даст спокойно жить в этом самом Двуреченске, который она и видела-то мельком из окна машины, никому – в том числе и ей, и Анфисе, если они не покинут этот город как можно скорее, вечерним же поездом.
Симон (Катя все никак не могла привыкнуть к его имени. Чудное имя, более похожее на прозвище, на псевдоним и вроде слышанное совсем недавно – только вот в связи с чем и от кого?) тоже как-то притих. Он свернул направо с шоссе на аллею. Это было похоже на парк в черте города на берегу реки. Возник небольшой песчаный пляж, затем новенький детский городок с качелями, горками и волейбольной площадкой. На лужайке выросли как грибы бревенчатые коттеджи. А потом Катя увидела и сам отель – четырехэтажный, выстроенный из красного кирпича. Здание походило на замок: фасад по бокам украшали круглые башенки, крыша была крыта металлочерепицей. На крыше лепилась спутниковая антенна. К главному зданию были пристроены флигели. Двор был просторный, посыпанный гравием, с круглым цветником посредине. У стен были высажены туи. Какие-то маленькие хвойные деревца росли и в терракотовых кашпо, рядком выставленных вдоль террасы из темного мореного дуба под полосатым тентом, где все еще работало летнее кафе.
– Бар здесь лучший в городе, – сказал Симон, останавливая машину и кивая на высокие стрельчатые окна первого этажа.
Катя вышла из машины. Этот краснокирпичный увесистый новодел, такой нерусский, такой немецкий, в самом сердце среднерусской Валдайской возвышенности с его терракотовыми горшками резко отличался от архитектурного стиля Двуреченска. Если только можно было назвать стилем то разношерстное скопище серых силикатных пятиэтажек, сталинских домов с осыпавшейся лепниной в виде венков из хлебных колосьев, сколотых серпом и молотом, старых купеческих особняков, деревянных бараков, блочных восьмиэтажек и «стекляшек» семидесятых. Замок-новодел был возведен словно в пику всему этому архитектурному хаосу, который мирно уживался в Двуреченске не один десяток лет. Он был построен как бы вопреки, без оглядки на глубоко укоренившиеся традиции.
– Подруга вас не встречает. – Симон вытащил Катины вещи.
– Сейчас разыщу ее. – Катя забрала у него дорожную сумку. – Спасибо, что подбросили.
– А я был прав, когда не дал уехать вам с кем-то из здешних. Там, на дороге, когда мы проезжали, и в лесу… Так бывает, когда ищут кого-то. Того, кто пропал. Ну да если столько народа ищет, найдут, наверное. Ну, а мне пора, катер мой давно уже привезли. Но мы с вами, Екатерина, еще увидимся. Я сюда в бар наезжаю. А в городе меня тоже легко найти – улица Лобачевского, дом пять. Запомните, пожалуйста, буду рад, если зайдете с подругой.
Однако он уехал не сразу, а лишь когда Катя, подхватив вещи, поднялась по ступенькам. Широкие двери из темного оргстекла открылись перед ней автоматически.
И первой, кого она увидела у стойки рецепции, была Анфиса. Нет, не в дорожной одежде, не с чемоданами, а в ее любимом костюмчике для фитнеса – розовом, плюшевом с капюшоном и вышитым на спине ушастым кроликом. Этот самый розовый кролик обтягивал Анфисины телеса и округлости, делая ее похожей на колобок на толстеньких коротких ножках. В руках Анфисы был розовый рюкзачок, из которого торчало полотенце для сауны. Она обернулась – просто так, машинально, взглянуть, какого еще нового постояльца принесли в «Валдайские дали» черти. Обернулась и застыла, узрев Катю.
– Анфис, я… – Кате вспомнился кадр из фильма «Афоня» – тот самый финальный на сельском аэродроме: «Вы мне звонили?»
– Ты приехала? Ко мне?
– Анфис…
– Сюда? В такую даль? – Лицо Анфисы мгновенно осветилось, зарделось, покраснело, побледнело. Она заулыбалась было растерянно, но тут уголки ее рта опустились вниз, на глаза навернулись слезы. Она порывисто сграбастала Катю и, уткнувшись в ее плечо, воскликнула: – Ты с ума сошла! Притащиться сюда в эту дыру из-за меня – ты сошла с ума, господи боже, спасибо тебе большое!
– Анфис, мы сейчас пойдем к тебе, и ты мне все расскажешь. Я боялась, что ты уже уехала. Я звонила тебе все время, но твой телефон…
– Плевать на телефон. Катька, милая, как же хорошо, что ты здесь со мной! – Анфиса цеплялась за Катю. – Ты побудешь здесь со мной, поживешь? Мне столько нужно сказать тебе. Ты не волнуйся, мы сейчас все устроим – тут славно, тебе тут понравится… Но вообще-то тут ужасно. Кошмарно. Чудовищно! Я места себе не нахожу. Катя, он… у нас с ним все, ты понимаешь? Все кончено.
ЭТО БЫЛ САМЫЙ НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЙ И САМЫЙ ГОРЯЧЕЧНЫЙ МОНОЛОГ, КАКИЕ ТОЛЬКО КАТЯ КОГДА-ЛИБО СЛЫШАЛА. Словесный сумбур, какофония чувств, слезы. А потом закружилась, завертелась суета – круговерть. И Катя уже не могла понять, кого слушать, кому отвечать, на что смотреть. Вышитый розовый кролик, рюкзачок с полотенцем, дорожная сумка, оттягивающая плечо. Какой-то парень-симпатяга, точно из воздуха материализовавшийся на рецепции – менеджер или портье, черт его разберет: «Вы к нам?», «Очень рады, что вы выбрали наш отель. Вам знакомы наши расценки? Номер какой предпочитаете – с видом на реку или на лес? А может быть, вы хотите устроиться вместе, вдвоем? В 2017-м, который занимает ваша подруга Анфиса Марковна, – двуспальная кровать, он у нас специально для молодоженов, и теперь это вряд ли подойдет. Вы можете переехать с ней в 2015-й. Он у нас семейный, вот заполните, пожалуйста, бланк и паспорт ваш, будьте добры…»
Катя как во сне вручила ему паспорт. И увидела девочку. Она в отличие от симпатяги-менеджера не материализовалась из воздуха как дух, как фантом. Она влетела в холл – разрумянившаяся, запыхавшаяся, в полосатом красном свитере, красных брючках и кроссовках.
– Анфиса, я уже позавтракала! – объявила она звонко. – Ты обещала, что пойдем сегодня гулять, если мне врач разрешит. Он разрешил, можно. А бабушка с нами не пойдет, у нее ногу ломит!
Следом за девочкой в холл, опираясь на палку, вошла «бабушка» – нет-нет, ни в коем случае не старуха, язык бы не повернулся назвать ее таковой, и это Катя отметила даже в этой вселенской суматохе, а пожилая представительная дама – тоже в красных брюках и в черном вязаном кардигане. Брюнетка с идеальной укладкой (Катя только потом догадалась, что это у нее парик), прямая как палка, тщательно накрашенная и напудренная и хромая, как лорд Байрон. Единственным «киксом» в ее туалете были старые, донельзя разношенные черные туфли на распухших от подагры ногах.
Такой Катя увидела Марусю Петровну Карасеву – троюродную тетку хозяйки «Валдайских далей» Ольги Борщаковой и бабушку ее восьмилетней дочери Даши.
– Дашунчик, прогулку вашу придется отложить. К Анфисе приехали, ты же видишь сама. Добрый день, – она приветливо кивнула Кате. – Устраивайтесь, как вам удобно. С погодой вам повезло, вон сегодня какое солнышко жарит, а то все дожди да туман. Сырость портит настроение, умножает печаль, а ее и так предостаточно. Это очень хорошо, что вы приехали…
– Катя. Меня Катя зовут.
– А меня Мария… Маруся Петровна, – пожилая дама обворожительно улыбнулась Кате. – Это прекрасно, что вы приехали к нашей милой Анфисе Марковне, а то она в последние два дня что-то хандрит… Ну, ну, ну, не будем вспоминать. Вот, Анфисочка, я же сказала вам, что все в конце концов будет хорошо. Все устроится.
И все действительно «устроилось». В 2015-м «семейном» номере отеля с телевизором, двумя отдельными кроватями и отличной ванной, с панорамным окном и видом на реку и заливные луга, над которыми всего час назад переливалась радуга.
Но радугу стер с неба яркий солнечный свет.
1 2 3 4 5 6 7