После того как комиссия подробно ознакомила Шрамма с показаниями Сильвии Косси и содержанием журнальных статей, он перед самым Рождеством был направлен в камеру Фербаха. Удивленному Фербаху сказали, будто это сделано из гуманных побуждений, чтобы он, мол, не проводил праздничные дни в одиночестве. Полицейский шпик времени даром не терял и вскоре преподнес комиссии недостающее признание Фербаха. В отличие от Сильвии Косси, он с бахвальством, весьма многословно и подробно рассказал судебному следователю, как Фербах возле маленькой рождественской елочки признался в том, что Вера Брюне поручила ему убить доктора Прауна и его экономку.
"Сначала Фербах сказал только, что вот уже несколько недель не может спать, потому что во сне его преследуют кошмарные сцены убийства. Я ему ответил, что это, наверно, ужасно, ходить с таким камнем на душе, и посоветовал облегчить совесть чистосердечным признанием - тогда и сон вернется, и на душе станет спокойнее... Фербах на это сказал, что, если бы речь шла о нем одном, он бы давно уже это сделал, но в деле замешана женщина, которую он безумно любит и ради которой готов на все... Он, мол, не может ее предать. До тех пор, пока она не сознается в убийстве, он тоже будет молчать. Я рассказал Фербаху, что во время моего последнего допроса слышал, будто дочка Брюне пришла в полицию и показала, что мать призналась ей в убийстве. Однако Фербах все никак не мог решиться на признание. Только когда в камеру зашел вахмистр и на полчаса зажег свечи на рождественской елке, в Фербахе что-то сломалось. На глазах у него появились слезы, и я почувствовал, что ему нужен кто-то, кто выслушал бы его исповедь.
Я никогда в жизни не забуду его тихого, дрожащего голоса, когда он рассказывал мне, как застрелил доктора Прауна. Я это запомнил почти дословно. Вот что он сказал: "С фрау Клоо у меня не было никаких хлопот. Первый же выстрел уложил ее наповал, это было сразу видно... А когда в дом вошел Праун, я стрелял от двери столовой и рука от волнения дрогнула. Пуля попала ему в голову, но не убила. Он свалился, его шляпа упала на пол... Когда он попытался встать, мне стало совсем не по себе. Пришлось еще раз выстрелить. Второй выстрел был смертельным. После этих жутких секунд я настолько растерялся, что совсем забыл о письме, которое мне дала Брюне, чтобы попасть на виллу, и которое надо было обязательно забрать с собой. Я выбежал из дома, и уже никакая сила не могла меня заставить туда вернуться..."
Да, не всякий писатель смог бы так душещипательно изложить признание, сделанное в тюремной камере...
Такие показания вполне устраивали полицию: теперь можно было готовить обвинительное заключение и направлять дело в суд. Общественное мнение осудило обоих подозреваемых еще до того, как начался процесс. Журналы "Штерн" и "Квик" провели своеобразный судебный процесс на своих страницах: из номера в номер они публиковали материалы, которые демонстрировали миллионам людей, как Вера Брюне и Йохан Фербах убивали свои жертвы, хотя к этому времени подозреваемым даже не было предъявлено обвинение. Поскольку представленные полицией улики не всем журналистам показались достаточно убедительными, "Квик" придумал еще одно, дополнительное, доказательство, которое у многих вызвало возмущение. Западноберлинский "Курьер" язвительно писал по этому поводу: "Один шустрый мюнхенский журнал отличился тем, что устранил последние сомнения в виновности подозреваемых, даже если они у кого-то из читателей и оставались. В одном из последних номеров были опубликованы портреты Брюне и Фербаха, разрисованные всякими стрелками, эллипсами, скобками и цифрами. В комментарии объясняется, что прочитала редакция на этих двух лицах.
Например, прекрасный цвет лица Веры Брюне, оказывается, свидетельствует не о триумфе современной косметики, а о неспособности обвиняемой к глубоким переживаниям. Промежуток между бровями и висками выдает холодную расчетливость, выступающая верхняя губа - властолюбие и эгоизм. Форма крыльев носа говорит о ее чувственности. Торчащие уши Фербаха являются для редакции этого скорого на выводы журнала доказательством эмоциональной глухоты и бесхарактерности. Взгляд его выдает затаенную хитрость, а верхняя часть лба свидетельствует о недостаточной нравственной силе. Итак, теперь всем и каждому вручен надежный способ, как разоблачить предполагаемого преступника... Журнал вершит правосудие. Дожили!.."
Даже западногерманский совет журналистов презрительно отозвался об этой публикации и выступил с протестом: "Германский совет журналистов порицает корреспонденции по делу об убийстве доктора Прауна, появившиеся в журналах "Штерн" и "Квик", так как они тенденциозно приписывают преступление людям, вину которых суд еще не установил. Эти корреспонденции оскорбляют человеческое достоинство и препятствуют суду в поисках истины и вынесении справедливого приговора..."
Однако этот протест никак не повлиял на упомянутые журналы, и они продолжали раздувать на своих страницах шумиху вокруг дела Брюне, невзирая на то, оскорбляет это человеческое достоинство или нет. Миллионы людей их читали и верили, что убийцы найдены. Застраховав себя таким образом, власти 25 апреля 1962 года начали судебный процесс.
Как ни старались уголовная полиция и прокуратура тщательно подготовить процесс и заранее затушевать все спорные обстоятельства, от внимательного наблюдателя не ускользнуло, что на суде больше скрывают, чем вскрывают, и прокуратура озабочена скорее защитой подлинных виновников преступления, чем их обвинением.
Уже само обвинительное заключение объемом всего каких-нибудь четырнадцать страниц выглядело на фоне длительного судебного расследования, как мышь перед слоном. Его вещественное содержание можно было без труда рассмотреть за полдня. Однако суду присяжных для этого понадобилось шесть недель.
"Игра в убийцу" - так озаглавила одна солидная штутгартская газета свой комментарий из зала суда. Слушание дела сравнивалось с игрой, которой любили развлекаться "добропорядочные" англичане. "Сыщик" стоял перед дверью в комнату, где в окружении веселой компании находился "убийца", и ждал, пока в помещении погасят свет. Наконец ему подавали сигнал, он входил в комнату и искал "убийцу". Начиналось взаимное ощупывание участников и участниц игры, которое забавляло присутствующих приятными эротическими неожиданностями, и, если свет оставался выключенным достаточно долго, мало кто спрашивал, нашел "сыщик" "убийцу" или нет.
Трудно было бы найти этому судебному процессу более точное сравнение. Здесь по целым неделям обсуждали, сколько мужчин числилось у Брюне в поклонниках, каковы были сексуальные пристрастия убитого, какой характер носили отношения подсудимой с некоторыми из ее подруг... Естественно, что при этом многие противоречия и несуразности обвинительного заключения остались незамеченными. Хотя карточный домик доказательств, выстроенный прокуратурой, и без того едва не разваливался, так как фундаментом его были мнимые признания обвиняемых и пресловутое "голубое письмо", о котором даже эксперты не могли точно сказать, написано ли оно самим убитым или подделано подозреваемыми. Когда очередь дошла до Сильвии Косси, ее появление напоминало выход великосветской дамы или театральной звезды. Элегантно одетая, будто только что из модного магазина, вошла она в судебный зал, где ее встретили фотовспышками два десятка допущенных на процесс репортеров. На ней был облегающий французский костюм, ярко-желтый головной платок и, конечно же, солнцезащитные очки в модной оправе. Уверенность, с которой сна вступила в зал, выдавала многочасовую тренировку перед зеркалом.
На скамье подсудимых в это утро находился лишь один человек. Веру Брюне в зал не привели, чтобы присутствие матери не мешало Сильвии Косси повторить показания, сделанные ею судебному следователю. Покачивая бедрами, Сильвия подошла к свидетельскому месту, сняла платок и очки и тихим хрипловатым голосом назвала свою фамилию и имя. На вопрос председателя о профессии она уверенно ответила: "Студентка".
Доктор Зайберт, председательствующий на процессе, возвышенным тоном призвал ее говорить только правду и не давать показаний, которые противоречили бы ее совести. Он знал, что присяжным заседателям понравится, если судья настоятельно напомнит о совести девушке, которая, как ожидалось, будет обвинять свою мать в убийстве. Правда, при этом доктор Зайберт забыл обратить внимание свидетельницы на то, что она, как дочь обвиняемой, может отказаться давать показания. Он был уверен, что в данном случае это ни к чему. Адвокату Мозеру пришлось ему об этом напомнить.
- Верно, чуть не забыл, - с улыбкой сказал доктор Зайберт и подтвердил, что, если свидетельница не хочет, она может не давать показаний. Однако тут же добавил, что ей в таком случае придется нести ответственность за показания, которые она дала раньше судебному следователю.
Сильвия Косси заявила коротко и решительно:
- Я дам показания.
Председатель суда и прокурор Рует, как показалось, с облегчением откинулись на спинки кресел. Все же остальные подались вперед, чтобы не пропустить ни одного слова.
Прежде чем дать слово Сильвии Косси, доктор Зайберт велел секретарю суда зачитать протокол с ее показаниями, которые она ранее дала судебному следователю.
- Здесь все правильно? Вы это говорили тогда? - спросил он девушку, когда секретарь закончил читать и положил папку с протоколами на стол.
- В общем, да... Однако то, что здесь читали, это не мои формулировки, - с некоторым стеснением сказала свидетельница.
Доктор Зайберт занервничал:
- Но смысл передан правильно?
- Я не могу этого точно вспомнить, тогда я очень плохо себя чувствовала...
Зал начинал волноваться.
- Что вы хотите этим сказать? Уж не собираетесь ли вы отказаться от своих показаний, данных во время предварительного следствия? - коварно спросил председательствующий.
- Да! Все, что я тогда говорила, - ложь, вымысел.
Сильвия Косси проговорила это смело и достаточно громко, чтобы ее услышали во всем зале, и впервые посмотрела председателю в глаза.
Доктор Зайберт уже не мог больше сдержаться:
- Это неслыханно! Вы рассказали полиции и судебному следователю, как ваша мать призналась вам в убийстве, а теперь оказывается, что все это вымысел?! Нормальному человеку такое трудно понять!
Возмущенный доктор Зайберт схватил толстый том подшитых документов и раскрыл его на том месте, где находился многостраничный протокол показаний свидетельницы.
Однако это вовсе не запугало Сильвию. Она сдержанно ответила:
- Нормальный человек и не попадет в такое положение, в котором я тогда находилась.
Новый сенсационный поворот в деле вызвал протест в зале. Присутствующие почувствовали, что их ожидания, подогретые прессой, обмануты. Если дочь отказывается от своих слов, то как же теперь прокуратура сможет доказать вину подозреваемых? Нечего и думать, что остальных улик будет достаточно. Даже любому непрофессионалу из сидящих в зале это стало ясно.
Почти два часа разбирался доктор Зайберт со свидетельницей по поводу деталей и подробностей, изложенных в показаниях судебному следователю; при этом он раз за разом непонимающе приговаривал: "Да не может это все быть вымыслом!.." На что Сильвия Косси с неизменной твердостью отвечала: "Я все это выдумала".
Затем она начала описывать, как дошла до того, что рассказала полиции и судебному следователю о признании матери в двойном убийстве.
- Эти оба журналиста все время давили на меня... мол, я должна пойти в полицию и сказать, что мать призналась мне в преступлении.
Доктор Зайберт снова взял себя в руки и снисходительно произнес:
- Ну что ж, прекрасно, фройляйн Косси! Итак, репортеры на вас наседали им нужна была сенсация для своих журналов. Но ведь не могли они вам столько всего понарассказать... всех этих деталей, мелочей, которые потом с ваших слов были занесены в протокол. Такое просто невозможно!
Сильвия Косси энергично кивнула:
- Именно так все и было! Господин фон дер Хейде все время приходил с новой информацией, которую он получал в полиции. Сначала я ему сказала: "Моя мать не могла такого сделать", но господин фон дер Хейде был так настойчив, что в конце концов я и сама поверила, будто мать преступница. Вот тогда он мне и посоветовал: "Сильвия, вы должны пойти в полицию, иначе вас обвинят в укрывательстве и тоже посадят!" Мне больше не с кем было посоветоваться, вот я и пошла туда.
Несмотря на то что при этих словах в зале и в ложе прессы воцарилась гнетущая тишина, председатель, подчеркивая свои слова театральным жестом, проговорил:
- Фройляйн Косси, неужели вы думаете, что в этом зале вам кто-нибудь поверит? Поверит в то, что вы выдали полиции родную мать только потому, что вас уговорили репортеры? Не знаю, кто как, а я не поверю. Вымыслом, скорее, является эта только что рассказанная вами история, а не прошлые ваши показания.
- Нет, все было так, как я вам сейчас говорила. К тому же господин фон дер Хейде сказал мне, что мои показания изобличат только Фербаха, а не мою мать. Ведь это он убил двух человек. Матери, мол, от этого ничего не будет.
Зайберт немного наклонился вперед:
- И вы в это поверили?
- Тогда - да, я ведь была в полной растерянности, - беспомощно проговорила Сильвия.
В этот момент к допросу свидетельницы впервые подключился прокурор Рует и с подчеркнутым миролюбием спросил:
- Значит, только потому, что вы были в растерянности, вы согласились с журналистами и показали в полиции, что ваша мать призналась вам в убийстве? Я вас правильно понял?
Сильвия Косси, не замечая расставленной западни, простодушно ответила:
- Да, я совершенно не владела собой...
Довольно улыбаясь, прокурор сел на место. Он был рад, что свидетельница не проболталась насчет других мотивов ее признания. Тот факт, что она изобличила свою мать только из-за нервного срыва, вряд ли мог повлиять на решение присяжных заседателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36