Район-то жилой, народ постоянно ходит, движение здесь, как на ином проспекте, - хоть регулировщика выставляй. Единственно, машины только не ездят, а все остальное "имеет место быть"...
Милиция незамедлительно начала прочесывание окрестностей, поиск свидетелей - а вдруг кто-то что-то видел? Город ведь не тайга, где свидетелем преступления может стать только зверь.
Вскоре был найден серый силикатный кирпич. Окровяненный, с отпечатками пальцев Свиста и Курганова. Немного времени понадобилось и на то, чтобы вычислить пьяную квартиру...
Все участники многодневной попойки были задержаны, все, кроме Свиста. Тот, словно бы что-то почувствовав - недаром у него за плечами была лагерная школа, - поднялся утром и ушел. Уходя, пригрозил Наталье Петрачковой:
- Если кому-нибудь хоть словечко, хоть полсловечка,- он показал ей заточку, - я тебя этим делом исковыряю, как решето. Понятно?
Через несколько часов Свиста искала уже вся орловская милиция. Но тот словно сквозь землю провалился. А ушел он к своей приятельнице Лене Манохиной, устроился к ней под теплый бочок и из квартиры решил носа не высовывать до тех пор, пока все не утихнет или хотя бы не прояснятся все обстоятельства событий, которые ему были хорошо известны. Но одно дело известны ему, и совсем другое дело - милиции.
Задержал его лишь через полтора месяца И. Галюткин, - бывший работник колонии, в которой Свист еще совсем недавно отбывал срок. Ныне же Галюткин работал в милицейском СОБРе и, как всякий оперативник, имел при себе ориентировку насчет Свиста. Свиста он знал как облупленного. И вдруг он встречает Свиста едва ли не в центре города, на многолюдной улице Тургенева.
- Стой, Свист! - закричал Галюткин. - Стой, стрелять буду!
Но, когда кругом народ, особо не постреляешь. Свист нырнул в толпу и чуть было не растворился в ней, но ему не повезло - на пути у него оказался еще один сотрудник милиции - И. Глюбин. Он и сбил бегущего Свиста с ног...
Ни психологи, ни писатели, ни философы, ни правоведы не могут понять: в чем причина такого страшного всплеска кухонной жестокости? В том, что общество разбилось ныне на два сословия - на очень богатых и очень бедных? В яростной зависти бедных к кучке богатых и эта зависть рождает отрицательные эмоции? Или причина в чем-то еще? Ведь Свист убил на пару с Олегом Лановским ни в чем не повинного парня, который и слова-то худого ему не сказал, убил только за то, что тот был одет лучше его, а в кармане, по предположению Лановского, имел деньги. Валентина Захаровна Петрачкова была убита лишь за то, что не вовремя проснулась. Татьяна Алексашина - что слишком быстро опьянела...
Ни Свист, ни Лановский, ни Стебаков по кличке Портной, который проходил по этому делу вскользь, хотя имя его в "подсудных" восьми эпизодах уголовного дела упоминалось несколько раз, ни Курганов не родились безжалостными убийцами - они таковыми сделались. У убитой Алексашиной осталось четверо детей, трое из них сейчас находятся в детдоме города Мценска. У Саши Винокурова остался двухлетний сынишка...
Единственное общее, что имелось у всех этих людей (не хочется их даже людьми называть), - они были все, как один, вспыльчивы и малоразвиты. Особенно Свист и Портной. Настолько малоразвиты, что их запросто можно считать дебилами. Но это еще не дает права поднимать руку на человека. Плюс ко всему - все алкоголики.
Приговор по делу Свиста и Ко несколько удивил меня. Сам Свист, попавший в разряд рецидивистов, был приговорен к высшей мере, взял, как на охоте, весь заряд "дроби" на себя. Лановский пошел по статье "за укрывательство" и получил всего три года. Стебаков - также три года (с отсрочкой), а вот фамилий Натальи Петрачковой и Курганова я в приговоре не встретил вообще.
Может, я их просмотрел? Дело-то ведь толстое, том в руке не удержать... Вряд ли.
Тогда в чем причина?
Леди О'Кей Мценского уезда
Мценск - город маленький, тихий. С рыбной медлительной речкой, на которой лихо клюет жирная плотва; с железнодорожной станцией, где поезда останавливаются ровно настолько, чтобы дать сигнал отправления; с шумными базарчиками, рыбой и еще чем-то очень вкусным - то ли свежими коврижками, то ли пивком, то ли горячим хлебом.
Базары в таких городах - это нечто вроде ИТАР-ТАСС - информационного телеграфного агентства, которое круглосуточно отстукивает всякие новости.
Сюда, на милый городской базарчик, стекаются бабки со всего города. В тот день их, кажется, было больше обычного. И все друг другу на ухо - по секрету: "Шу-шу-шу-шу!"
Даже оперативные работники местной милиции, привыкшие разгуливать по городу в штатской одежде, на что уж невозмутимые, и те встревожились: это чего же так засуетились местные "божьи одуванчики"?
Новость распространилась по городу Мценску в мгновение ока. Более того - о ней на следующий день узнали в городе Орле, хотя Орел расположен от Мценска совсем не близко. И завертелась, и закрутилась машина...
Мы все иронически относимся к брюзжанию разных старушек, с небывалым упрямством утверждающих, что раньше молодежь была - во, на пять! Настоящая, словом, а сейчас... Сейчас это люди без руля и ветрил, без чести и совести, без особых мозгов в голове, без чувства долга и локтя, без уважения и даже вообще без сердца. В общем, не молодежь, а сплошные недостатки. Вот раньше была молодежь!
Песенка в общем-то знакомая, и тем не менее, если исходить из мценской истории, в песенке этой есть доля правды. Все правильно: нынешние школьники - это не школьники 1967 года. Это совсем другие люди. Двадцать-тридцать лет назад и отношения в наших школах между мальчишками и девочками были совсем иными - более целомудренными, если хотите, более уважительными. Девчонками увлекались, за ними ухаживали. И неожиданно приподнявшееся на полсантиметра платьице над коленочкой вызывало такое сердцебиение, что хоть в медпункт беги - не то сердце выскочит из груди. Все это было, было, было! Было и, увы, прошло...
Сейчас и нравы другие, и романтика иная, и мужчина подчас смотрит на женщину не как на предмет романтических воздыханий, а как на вещь - пусть дорогую, пусть требующую украшений, но принадлежащую ему.
Эти отношения от взрослых перешли к детям, к соплякам и соплюшкам двенадцати - четырнадцати лет, которые, считая себя взрослыми, полагают, что им все дозволено, и ведут взрослую жизнь. Но рано ведь все-таки в двенадцать лет вести взрослую жизнь. Впрочем, только попробуйте сказать об этом какому-нибудь зеленокожему прыщеватому юнцу - ножиком пырнет. И ни на секунду не задумается.
Вот, выходит, и правы старушки, которые поют осанну молодым людям своей поры и плюются в сторону иных юных парочек, оккупировавших парковые и уличные скамейки для своих утех. А сцены там порою разыгрываются просто неприличные.
Помню, как в одной газете на развороте прошла ошеломляющая заметка о групповом сексе, вызвавшая состояние холодной оторопи: в одном из провинциальных городков родители застали дома своих детей за занятием более чем странным: двое семилетних мальчишек занимались любовью с шестилетней девочкой, и все у них происходило "по любви" и "взаимному согласию".
В тихом городе Мценске, в одном из домов тоже все происходило по любви и взаимному согласию. Только если у семилетних детишек никаких последствий быть не могло - не доросли еще, у тринадцати-четырнадцатилетних последствий бывает сколько угодно. И часто они приводят к беде, к трагедии, к преступлению.
Ольга Кнорикова, по прозвищу О'Кей - прозвище возникло из первых букв ее имени и фамилии, - девочка привлекательная, выглядит старше своих лет, особенно если приоденется, лодочки на высоком каблуке, макияж, накрашенные губы карандашиком обведет, - может такого звону на мценских тротуарах наделать, что... все мужики, как пить дать, попадают. А когда поднимутся побегут за юной девой. И вообще говорят, что мужчины всегда чувствуют в женщине женщину, сколько бы этой женщине лет ни было.
Все у Оли началось с походов в городской парк, на крутые берега реки Зуши, где легко дышится, пахнет цветами и крапивой и так сладко поют соловьи, что сердце разрывается. В американских фильмах, где физическая сила и неутомимость в сексе преподносятся как лучшие человеческие качества, и фильмах наших, которые запаренно вкладывают в свой хилый бег последние силы, поспешая за заокеанской продукцией, первые рюмки и первые поцелуи разительно отличаются от того, что происходит в жизни. Вино на деле часто оказывается горьким и протухшим, поцелуй - слюнявым. От юнца, с которым О'Кей поцеловалась первый раз в жизни, пахло чесноком и навозом, а на щеках и подбородке у него были гнойные прыщи... Словом, ничего романтического.
Но потом оказалось, что вино обладает одной особенностью - оно кружит голову, делает мир цветным и приятным, все худое куда-то исчезает, и прыщавый, пахнущий чесноком юнец - этакий Ромео из навозной кучи превращается если не в принца, то в очень приятного молодого человека, прижаться к которому - одно удовольствие. Да, вот с таких хмельных превращений все и начинается.
И хотя О'Кей училась всего-навсего в седьмом классе, она ощущала себя взрослой дамой, даже более - чувствовала себя настоящей тигрицей. Особенно если выпивала стопочку кислой бормотухи тмутараканского или голопупинского производства.
После стопки посовокупляться где-нибудь под крапивным кустом - самое милое дело. Да никакая английская или датская принцесса не устоит после голопупинской кислушки и тем более "плодово-выгодной". Так началась взрослая жизнь мценской семиклассницы. На берегу Зуши, под кустом. А может, и еще где - на дереве, скажем, среди листвы, в подвале, на куче старых ржавых батарей, на которые, чтобы не очень сильно мяли бока, была брошена промасленная дырявая телогрейка... Нет, датской принцессе такие условия не снились!
Все мы, конечно, прошли через это, только не так бесстыдно, не в таком возрасте, и не под крапивным, извините, кустом, хотя - у кого как...
Вернемся к нашей героине. Прежде чем у нее появился постоянный Ромео, было несколько одноразовых любовников, но это оказались так себе, обычные сморчки, хотя и старше ее, ничему нашу Олечку они не научили, а потом пришел ровесник, он оказался много опытнее сморчков. Оля была благодарна Жорке Антошину за сексуальную науку.
Жорка жил в Мценске у бабушки, которая с внуком явно не справлялась: он не то чтобы не слушался ее, он вообще свою родную бабульку за человека не считал, с утра до вечера в доме колготились пьяные компании, кодлы краснощеких с чугунными, коротко остриженными затылками молодчиков Жоркиных дружков. Жорка перестал учиться, бабку каждую минуту посылал куда подальше, и той уже начало казаться, что великий и могучий русский язык только из мата и состоит, и самый страшный мат перестал застревать в ушах, как клич: "Все на выборы!" или призывы к миру.
- Ох ты и шалопай, Жорка. Ох и шалопай! - удрученно качала головой бабка и в ответ получала "путевку в жизнь" вместе с пожеланиями идти далеко-далеко. Она слала одно за другим письма в Красноярский край Жоркиным родителям со слезной просьбой: "Заберите, ради Бога, Жорку своего, совсем парень от рук отбился, для него нет ничего святого... И учиться не хочет, и работать не хочет..."
Жоркины родители на бабкины письма реагировали вяло: сын для них был обузой. Особенно в нынешние времена, когда жить стало как в сказке: чем дальше - тем страшней. В Сибири народ обитает более жестокий, чем в каком-то Мценском уезде, - Жорка может пристрять к мафии, погибнуть в бандитской разборке либо вообще податься за кордон и словить пулю на границе... Словом, перспектив у него, если он появится в Сибири, много. Но все - не те. Так что брать Жорку к себе они не спешили.
И Жорка продолжал жить в тихом Мценске на широкую ногу. В городском саду как-то приглядел рослую привлекательную девочку. Это была Оля Кнорикова, О'Кей.
- Медам, вы не подскажете, как пройти к ближайшей станции метро? обратился он с вопросом, как ему казалось, очень умным.
Он не ошибся: вопрос действительно оказался неотбиваемым, зацепка сработала. Оля посмотрела на него с интересом, хотя "медам" этой было всего-навсего тринадцать лет.
Сейчас уже, наверное, и не вспомнить, чем угощал свою даму Жорка Антошин в тот первый вечер, - вполне возможно, это было сделано по старой популярной побасенке, помните? В ресторан приходит некий великовозрастный Вася и, как истинный аристократ, призывно щелкает пальцами: "Официант!" Когда тот подбегает, произносит громко, на весь зал: "Вина и фруктов!" Затем добавляет тихо, лишь для одного официанта: "Бутылку пива и два огурца!" Возможно, было что-то другое, не знаю.
Наш Ромео такую тонкую материю, как искренность чувств, не исследовал, и уж тем более не исследовал столь непростую вещь, как серьезность чувств. Наш Ромео постарался поскорее бросить свою Джульетту в постель: едва бабка отвернулась - у нее на сковороде подгорали блины, - как Оля очутилась в измятой, испачканной пивом, пеплом и еще чем-то явно органического происхождения, постели.
Исполнив свое дело, Ромео как-то понурился, сделался скучным и озабоченным.
Тем временем и бабка подоспела с блинами, поставила на стол целое блюдо - ароматных, пышных, невольно вышибающих слюну, - подслеповато сощурившись, оглядела Олю:
- М-да, детка... Сколько же тебе лет?
- Скоро стукнет семьдесят пять! - не растерялась Оля.
Ромео, услышав, как его Джульетта подсекла старуху, повеселел.
Старуха пригорюнилась, присела на край стула, подперла подбородок кулаком.
- Эх, дети, дети... какие же вы еще дети!
Да, они еще были малыми детьми, хотя и играли во взрослые игры.
Жорка с Олей рассмеялись, поели блинов и выбежали на улицу - в доме больше ничего интересного не было, нравоучения бабки вызывали зубную боль, а на улице кипела жизнь, было интересно: музыка и "танцы-шманцы-обжиманцы"; баночное пиво в коммерческих ларьках и игральные автоматы, в единоборстве с которыми, говорят, может повезти и тогда есть шанс обзавестись автомобилем "линкольн";
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28