И если Вы действительно дорожите нашей перепиской, то предоставьте мне самой вышучивать мою жизнь. Ваши насмешки, Беатрис, ранят меня тем больнее, что я искренне к Вам привязана.
Видимо, Вам не удалось избежать влияния американских нравов. Хорошие манеры легко забываются, и трудно сохранить их, живя в стране, по которой еще сотню лет назад кочевали племена дикарей. Но даже утрата внешних форм не должна затрагивать содержания, не должна стирать того, что записано внутри нас, в сердце. Мое - бьется лишь во имя Вашего выздоровления.
С любовью и нежностью...
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 18 августа 1949 г.
Мадам Маньи - мадам Канове.
Моя бесценная, моя единственная подруга,
тысячу раз умоляю: простите меня! Я так раскаиваюсь в своей глупой выходке - раскаиваюсь тем сильнее, что и со здоровьем все обстоит очень неважно. Поверьте, мне сейчас совсем не до поддразнивания. Время шуток прошло, и, боюсь, навсегда.
Но поговорим о другом... Или лучше сделаем так: говорите Вы, а я буду только слушать. Расскажите мне о чем-нибудь, о чем угодно - о себе, о своих делах, обо всем, что занимает Вас в этом огромном мире, который я медленно покидаю, уходя в небытие...
Мечусь в поисках утешения, задаю Вам тысячу вопросов... Поражаюсь, как у Вас хватает сил и терпения столько времени возиться со мной, пренебрегая собственными заботами - а их, я думаю, немало... Неужели Вам не скучно учить меня хорошим манерам?
Напишите мне поскорее! Жду Вашего письма с величайшим нетерпением и надеюсь, что оно будет таким же дружеским, какими были прежние.
Любящая Вас...
Париж, 8 сентября 1949 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Милая моя,
если насмешливость - признак улучшения Вашего здоровья, то я с великой радостью готова служить постоянной мишенью любых Ваших острот. К тому же я надеюсь, что вскоре смогу выслушать и оценить их в личной беседе с Вами: я собираюсь провести недельку-другую в Мексике, и мне нетрудно будет, сделав небольшой крюк, навестить Вас в Сан-Франциско.
Теперь о Вашем вопросе - не скучно ли мне "возиться с Вами" и "давать уроки хороших манер". Постараюсь в немногих словах удовлетворить ваше любопытство (замечу, кстати, что оно вполне простительно для человека, у которого осталось в жизни так мало удовольствий...).
Рецепт моего мужества очень прост: надо заниматься только своими собственными делами, то есть лишь теми, исход которых не зависит от игры случая, а определяется суммой затраченных усилий. И еще всегда наслаждаться каждой выпавшей радостью так, как будто она последняя.
Первое из этих условий не блещет оригинальностью, но для его выполнения требуется высочайшая степень самодисциплины. Что касается второго, то и в нем нет ничего необычного, но, опять-таки, успешно воплотить его в жизнь сумеет лишь тот, кто способен целиком, без оглядки, отдаваться чувству наслаждения. А таких людей меньше, чем принято думать.
И в этом смысле я многим - Вы едва ли поверите, сколь многим! - обязана Вам. С тех пор, как мое счастье находится под постоянной угрозой мгновенного краха, любая, самая мелкая радость обрела для меня небывалую остроту, словно заиграла всеми цветами радуги. Даже воздух, которым я дышу, кажется мне теперь каким-то особенно живительным и свежим.
Спасибо Вам за это, Беатрис! Но все-таки, прошу, не забывайте о хороших манерах. Это единственное благо, сохраняющее ценность и тогда, когда повержены все прочие кумиры; единственный залог достойного поведения в совместной жизни, благодаря которому даже те, кто одинок душой, не чувствуют себя отторгнутыми от остального человечества.
Итак, до скорого свидания, дорогая!
С сердечным приветом, Ваша...
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 12 сентября 1949 г.
Мадам Маньи - мадам Канове.
Милая Вера,
я могла бы сослаться на строгий режим, категорически запрещающий больным принимать посетителей, но зачем лукавить, изыскивая предлоги? Все гораздо печальнее. От меня осталась лишь тень прежней Беатрис, и я содрогаюсь от одной мысли показаться Вам в моем нынешнем состоянии. Отказ от намерения навестить меня здесь был бы лучшим доказательством истинной дружбы. Не сочтите эти слова глупым кокетством; ради Бога, представьте себя на моем месте! Вы знали меня, когда я была привлекательна, были ко мне не совсем равнодушны и не скрывали этого... Не подвергайте же меня этой ненужной пытке; пусть хотя бы в Вашей памяти я останусь прежней.
Со здоровьем все хуже, и дежурный оптимизм сиделок и докторов уже не способен скрыть правду о моем состоянии. Все желания куда-то пропали, мне ничего не хочется, и малейшее физическое усилие мгновенно утомляет, как самый тяжкий труд. Осталась единственная надежда - что смерть будет не слишком мучительной. Но исполнение приговора все оттягивается, и не исключено, что ждать придется еще около двух лет...
Впрочем, жестоко с моей стороны писать о таких вещах такому энергичному и жизнелюбивому человеку, как Вы. Тем более жестоко, что мысль о моей смерти должна вселить в Вас определенное беспокойство... О, как бесконечно далеки теперь от меня те чувства, которые двигали мной каких-нибудь полгода назад! Я погрузилась в какой-то искусственный мир, где стерты все былые ценности, где время застыло или течет вспять...
Сообщите, пожалуйста, что я должна сделать, чтобы Вы могли изъять мое завещание. Вероятно, нужна какая-то доверенность? Узнайте и напишите мне; надо прекратить эту глупую игру...
Здешний священник, отец Финли, недавно сказал мне, что человеку следует совершить как можно больше добрых дел, прежде чем покидать землю. Наверное, он прав. Но мне уже недоступно никакое самостоятельное усилие, и делать добро я смогу лишь в том случае, если Вы не откажете мне в Вашей великодушной помощи. А какой отрадой была бы мысль, что и Вы открыли свое сердце для сострадания! Это облегчило бы мои муки, поверьте...
Помните ли Вы, дорогая, детский приют в Отейе? Только подумайте, разве Вам не будет приятно помочь бедным сиротам? Мне кажется, что чек миллионов на двадцать - не слишком непосильная для Вас жертва. А я испытаю несказанную радость, увидев расписку в получении этих денег и зная, что немного причастна к Вашему благородному поступку.
Рука уже не слушается, надо заканчивать. Последнее переливание крови совсем меня обессилило.
Ваша подруга...
P. S. Мое завещание хранится у нотариуса Шардуа.
Париж, 4 октября 1949 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Любовь моя,
как расстроили Вы меня своим последним письмом! Всем сердцем надеюсь, что сейчас Вам стало полегче.
Не хочу утомлять Вас долгими предисловиями и сразу же сообщаю главное: маленькие сироты в Отейе могут спать спокойно. Их будущее, как Вы увидите из прилагаемых документов, обеспечено. Добавлю, что этот акт милосердия неожиданно доставил мне огромное удовольствие. Чувствую себя бодрой и помолодевшей, и все это благодаря Вам.
Поскольку Вы были так добры, что сами заговорили об отмене завещания, я позволила себе вложить в письмо бланк нотариальной доверенности. Единственное, что требуется, - Ваша подпись на нем; и, пожалуйста, поскорее вышлите его обратно в Париж! Не забудьте, прошу Вас! Дайте мне это доказательство Вашей дружбы, Беатрис!
И поправляйтесь, дорогая моя.
Ваша Вера.
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 19 октября 1949 г.
Мадам Маньи - мадам Канове.
Милая моя,
спасибо Вам за Ваше великодушие! Но иного я и не ждала, и надеюсь, что Господь вознаградит Вас за щедрость и доброту.
Я все слабею, временами теряю сознание... Очень трудно и говорить, и писать... Мысли путаются... Я не поняла, зачем Вы прислали мне эти документы и какой-то бланк?
Ваша...
Париж, 31 октября 1949 г.
Мадам Поль Канова - мадам Кристиан Маньи.
Дорогая,
умоляю Вас, подпишите этот бланк (доверенность, нотариальная Доверенность!) и пришлите его поскорей! Сейчас не время излагать причины такой спешки, да и Вас утомили бы долгие рассуждения, но, поверьте, это очень важно! От этого зависит, жить мне или умереть. Сделайте над собой хоть минутное усилие, постарайтесь, и тогда я спасена и буду благодарить Вас до последнего биения сердца!
О, если бы Вы знали, с каким нетерпением жду я Вашего ответа!
Вера.
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 15 ноября 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове.
Моя милая, добрая Вера,
как я хотела бы исполнить Ваше желание! Но даже эти строки я пишу не сама - приходится диктовать письмо сиделке. У меня уже нет сил держать перо... И поставить подпись я не могу, разве что кто-нибудь воспроизведет ее, двигая моей рукой. Но отец Финли говорит, что тогда она не будет считаться подлинной... Я прямо не знаю, как быть. Наверное, надо было сделать это раньше...
Но вы не расстраивайтесь, дорогая. Как только мне станет лучше, я подпишу бланк и тут же вышлю его Вам.
Да хранит Вас Бог!
Целую, Ваша...
Париж, 22 ноября 1949 г.
Мадам Канова - мадам Маньи.
Еще раз умоляю, заклинаю Вас, Беатрис! Я тоже совсем больна, я почти обезумела от горя! Пусть напишут Вашей рукой, если нельзя иначе; не бойтесь, не сомневайтесь, предоставьте мне все эти заботы. Умоляю Вас, поспешите поймите же, что на карту поставлена моя жизнь!
Целую и жду ответа...
Сан-Франциско, клиника Санта-Клара, 5 декабря 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мадам Поль Канове.
Моя дорогая Вера,
я слышала, Вы пытались дозвониться до меня... К сожалению, это невозможно: телефоны здесь только у врачей, и они вечно заняты.
Мне все хуже, и это письмо, как и предыдущее, пишет моя сиделка. О, почему смерть так медлительна! Скоро придет священник с последним причастием...
Живите, дорогая моя! Живите счастливо и не забывайте поминать в молитвах Вашу бедную
Беатрис.
P. S. Медсестра опрокинула пузырек с йодом прямо на тот бланк. Такая жалость! Пришлите поскорее второй экземпляр.
Кицбюэль, 3 декабря 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - мэтру Шардуа, нотариусу.
Уважаемый мэтр Шардуа,
спешу предупредить Вас, что в ближайшее время несколько парижских газет опубликуют сообщение о моей кончине. Но это розыгрыш, не имеющий ничего общего с действительностью; я затеяла его, желая подшутить над некоторыми знакомыми, которые относились ко мне не слишком доброжелательно и, вероятно, обрадуются, узнав, что я умерла.
Вам, при Вашей профессии, наверняка доводилось сталкиваться и с менее безобидными шутками. Надеюсь, Вы меня не осудите и не откажетесь сохранить молчание о моем письме.
С благодарностью и пожеланием счастья,
Ваша клиентка...
11
Вырезка из "Монд", 17 декабря 1949 г.
...В соответствии с последней волей покойной сообщаем, что 13 декабря сего года после тяжелой и продолжительной болезни скончалась мадам Кристиан Маньи. Перед смертью она исповедалась в причастилась Святых Тайн.
Известие об этом печальном событии получено нами из США, где мадам Маньи проходила курс лечения от хронической лейкемии.
ПЕРЕПИСКА
Париж, 20 декабря 1949 г.
Руководитель отдела смертных случаев компании "Ла-Фамилиаль" начальнику отдела смертных случаев компании "Ла-Сальватрис", Лозанна.
(Служебный гриф: "Дело Кановы".)
Уважаемый коллега,
посылаю Вам копию шестого меморандума инспектора Белюэна. Вы знаете, что до последнего времени наше расследование топталось на месте, но сейчас, как Вы увидите из прилагаемого отчета, ситуация коренным образом изменилась - к сожалению, далеко не в лучшую для нас сторону. Впрочем, судите сами.
С уважением...
Доклад инспектора Анри Белюэна
Париж, 19 декабря 1949 г.
Узнав, что мадам Канова выразила желание встретиться с представителем компании, который занимался расследованием смерти ее супруга, я не стал дожидаться повторного приглашения. В назначенное время, вечером 18 декабря, я позвонил в дверь. Мне открыла прислуга, сообщившая, что госпожа ждет меня в кабинете.
Войдя туда, я застал хозяйку за не совсем обычным занятием - она жгла в камине пачки денег, видимо, уже последние, поскольку решетку покрывал толстый слой пепла. Согласно информации, полученной из банков, накануне мадам Канова оголила свои счета, сняв с них около ста пятидесяти четырех миллионов франков, и надо полагать, что все эти деньги постигла такая "в плачевная участь. Мадам Канова выглядела изнуренной, на лице ее ясно читались следы душевных страданий. Тем не менее она встретила меня сердечно и вообще, как ни странно, казалась обрадованной моим приходом. После взаимных приветствий я поинтересовался причинами столь удивительного времяпрепровождения.
- Я виновата перед вами, господин инспектор, - глядя мне в глаза, с улыбкой ответила мадам Канова. - Я знаю, что доставила вам массу хлопот и огорчений... И прошу простить меня. Поверьте, я пригласила вас не затем, чтобы напоследок посмеяться над вашим окончательным поражением. А банкноты эти я жгу потому, что они мои - как-никак ради их получения я затратила немало труда, - и потому, что у меня нет ни одного близкого человека, которому я могла бы оставить наследство... А я скоро умру. Не обращайте же внимания на этот огонь - он горит не из-за вас, да и не наносит лично вам никакого ущерба. Богатство, оплаченное ценой жизни моего мужа, не принесло счастья ни мне, ни кому бы то ни было другому; так пусть же оно навсегда исчезнет в пламени.
Произнося эту речь (на мой взгляд, излишне высокопарную), мадам Канова не переставала энергично орудовать кочергой, завершая уничтожение своих капиталов.
- Для вас же, инспектор, - продолжала она, - у меня есть приятная новость. Дело Кановы близится к развязке, и очень скоро вы прочтете его последнюю, пока еще тайную главу. Нет-нет, я не собираюсь делать никаких признаний, все произойдет без моего участия. Но вы испытаете чувство профессионального удовлетворения, узнав, что в своем расследовании находились на верном пути. А если вам не удалось пройти по нему до конца, то, уверяю, это не ваша вина.
Тут я попросил мадам Канову выразиться яснее, но она не захотела пускаться в дальнейшие откровения, а настаивать я, по понятым соображениям, не мог. Денежный костер тем временем догорел, и радушная хозяйка спросила, не желаю ли я чего-нибудь выпить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17