Перечисление осуществляется поэтапно, на протяжении многих недель, а то и месяцев - такова обычная практика большинства банков. И если заранее подготовить текст апелляции, то мы сможем приостановить платежи, как только наши противники обеспечат нас малейшим юридически значимым предлогом.
Расследование топчется на месте, и лишь появление долгожданного сокровища поможет оживить застывшую сцену. Пусть актеры забудут об осторожности, пусть они перейдут к последнему акту драмы, тогда и наступит наш черед... Мы сделаем вид, будто оплатили игру, но зато теперь уже сами выберем удобный момент, чтобы вмешаться.
Мы имеем дело с очень одаренными преступниками - умными, терпеливыми, проницательными. Все их действия распланированы на два-три хода вперед, последовательны, логичны и вместе с тем гениально просты, что особенно поразительно для интеллектуалов, которые часто попадаются из-за склонности все усложнять. Здесь же убийца даже не пытался замести следы - он предусмотрел и арест, и суд, и скорое освобождение.
Поэтому, как ни обидно такое решение, я рекомендую фирме занять выжидательную позицию. Думаю, эта тактика оправдается. Рано или поздно противник допустит ошибку, а уж мы не преминем ею воспользоваться.
8
Заключительная часть речи мэтра Гюстава Флери, произнесенной им в защиту месье Кристиана Маньи в Париже, на судебном заседании 5 февраля 1949 года
...Господа, вам предложено вынести обвинительный вердикт, даже если таковой противоречит вашим личным чувствам, - вынести его, так сказать, по принципиальным соображениям. Я также взываю к вашим принципам, и в том числе к главному из них - принципу общечеловеческой справедливости! А он требует безоговорочного оправдания моего клиента! Не отягощайте же свою совесть неуместной строгостью, в которой сами потом будете раскаиваться, строгостью, несовместимой с нашей традиционной моралью и кодексом чести, проверенным веками и живущим в сердце каждого из нас.
Разумеется, человеческая жизнь священна. Вдвойне священна жизнь заслуженного ученого, наставника юношества. Но кто не знает, что в самых безупречных биографиях порой открываются неприглядные страницы? Кто не знает, что под ровной гладью обоев в стене иной раз возникает незаметная трещина, которая однажды вызовет обвал? Человеческая жизнь священна, но разве менее священна честь? Разве наши родители не завещали нам ценить ее превыше всего? Я говорю не о мелочном самолюбии, а о том великом чувстве, что лежит в основе взаимного уважения, отличающего цивилизованное общество от орды дикарей, о том чувстве, которое обеспечивает прочность семьи и брака, - одним словом, о чувстве чести, которое вам, господа присяжные, знакомо так же хорошо, как моему клиенту!
Давайте перенесемся в прошлое и проследим еще раз все события того трагического вечера.
Мой подзащитный, чью судьбу вам сегодня предстоит решить, с легким сердцем отправляется в путь, чтобы проведать свою матушку. Он заранее радуется скромному торжеству, которым будет ознаменована золотая свадьба его родителей. Сидя за рулем, он вспоминает детские годы, школьных друзей, вспоминает юность, проведенную в кругу семьи, всегда являвшей ему примеры гражданских и человеческих добродетелей... С грустью думает он лишь о том, что вынужден оставить дома свою молодую жену, ибо она с первого взгляда не понравилась его родне; возможно, он уже начинает раскаиваться в своем необузданном упрямстве и поспешности при выборе спутницы жизни...
Но мысль о радушном приеме, о празднике, ожидающем его в конце пути, вскоре заставляет Кристиана Маньи забыть все сомнения. Он едет по вечернему Парижу - прекраснейшему городу в мире, способному развеять любую меланхолию...
А теперь представьте моего клиента несколькими минутами позже. Он вернулся за забытым подарком. Быстро вбегает по лестнице. Дверь заперта, но у него есть ключ, и вот, уже охваченный предчувствием какой-то беды, входит он в свою квартиру... Я не буду подробно описывать зрелище, представшее его глазам - здесь, в зале, находится вдова месье Кановы, и все мы сочувствуем ее горю. Но, господа присяжные, я призываю вас на минуту вообразить себя на месте обвиняемого. Что же он видит? Свою жену, свою дорогую, нежно любимую жену, женщину, с которой он обвенчался наперекор мнению всего света и чьего ребенка готов был усыновить, - в объятиях любовника! И это - через три месяца после свадьбы! И тот, с кем она оскверняет супружеское ложе - не какой-нибудь случайный ловеласу нет, это человек, прекрасно известный господину Маньи, человек, которого он считал своим другом и наставником, которому безоглядно доверял.
Может ли хоть один из вас, господа, положа руку на сердце утверждать, что и подобных обстоятельствах сумел бы сохранить хладнокровие и не переступил бы границ дозволенного?!
Злополучный подарок, коробка шоколадных конфет - совсем рядом, в шкафу, на расстоянии вытянутой руки. Но внезапно словно вспышка молнии прорезает помутившийся от горя и возмущения рассудок моего клиента: он вспоминает о револьвере, уже год лежащем н том же ящике. И вот совершается непоправимое! Современные модели оружия отличаются высокой скорострельностью, и одной-двух секунд достаточно, чтобы несколько раз нажать на спусковой крючок... Буквально в следующую минуту несчастного убийцу охватил ужас от содеянного, но все усилия спасти собственную жертву уже не могли ничего изменить.
Мой подзащитный - перед вами, господа присяжные, и это избавляет меня от необходимости говорить о глубине его раскаяния. Просто взгляните на него и доверьтесь своему знанию человеческого сердца. Я же, прежде чем закончить выступление, позволю себе напомнить вам показания очень важного свидетеля последние слова самого месье Кановы: "Поделом мне! Господи, смилуйся надо мной!"
Должны ли, вправе ли мы судить Кристиана Маньи строже, чем тот, кто погиб от его руки? Мой клиент принадлежит к людям, для которых самое страшное наказание - упреки собственной совести. Он действовал, защищая честь французской семьи. Так неужели вы, господа, с пренебрежением отвернетесь от этой национальной святыни - нашей чести? Тогда уже никто и ничто не сможет ее спасти.
ПЕРЕПИСКА
Париж, 5 февраля 1949 г.
Мэтр Гюстав Флери - мадемуазель Сюзанн Валансэ, танцовщице кабаре.
Мой зайчоночек,
спешу черкнуть тебе пару строк. Надеюсь, новость тебя порадует и немного отвлечет от окаянного гриппа, помешавшего тебе прийти на заключительное заседание.
Свершилось! Мы победили! Приговор жюри - "Невиновен"!
Присяжные были просто неподражаемы - сборище замшелых провинциалов. Среди них - одна старая дева в такой шляпе, какие, думаю, носили перед первой мировой войной. Глядя на нее, я с трудом удерживался от смеха, что, однако, не помешало мне произнести блестящую речь. Прямо-таки бриллиант, а не речь - в лучших классических традициях! Кое-кто из сидевших в зале репортеров, слушая меня, откровенно ухмылялся, но на присяжных высокопарные обороты всегда действуют как нельзя лучше.
Надо, впрочем, признать, что и самый неопытный адвокат наверняка справился бы с этим делом. Все обстоятельства, вплоть до мельчайших деталей, сработали в пользу обвиняемого, представив его в самом выгодном свете. Я, конечно, еще скомпоновал их должным образом, но они и без того подобрались удачно - так удачно, будто некий злой гений заранее спланировал последний роман бедняги-профессора.
К счастью, ни полиция, ни прокурор не дали себе труда копнуть всю эту историю поглубже...
Ну, а я теперь чувствую некоторую досаду - победа досталась слишком легко. Настоящего сражения не произошло, и потому я не испытал того чувства удовлетворения, какое бывает, когда выигрываешь трудный процесс. Даже поздравления коллег не радуют, честное слово!
В общем, все сошло без сучка, без задоринки. Вот что значит правильно выбрать клиента! А моя почтенная супруга (она тоже присутствовала), внимая разглагольствованиям своего грешного муженька, так расчувствовалась, что даже слезу пустила. Это ли не признак успеха!
Целую тебя бессчетно.
До встречи, твой Став.
Дневник мадам Кристиан Маньи,
обнаруженный полицией 5 июля 1950 г. в ее квартире
7 февраля 1949 г.
После суда Кристиан вернулся домой в весьма приподнятом настроении. Официальное подтверждение его невиновности, да еще в столь торжественной обстановке, явно произвело сильное впечатление на моего святошу. Он и сейчас временами напускает на себя гордый вид, словно сам поверил болтовне адвоката.
Впрочем, его можно понять: представление получилось хоть куда! В зале весь цвет парижского общества, множество репортеров крупнейших газет... и в центре внимания - мадам Канова, в потрясающем черном платье (не иначе, заказала заблаговременно). Уже с первых минут стало ясно, что публика настроена к обвиняемому отнюдь не враждебно. А когда его ввели, по залу прошелестело нечто вроде сочувственного вздоха. Надо признать, Кристиан выглядел очень эффектно: высок, красив, исполнен достоинства, с интересной бледностью на лице. На вопросы председателя отвечал спокойно и вежливо, как и подобает благородному молодому человеку в столь драматических обстоятельствах. Просто загляденье!
Я, напротив, сразу же возбудила к себе всеобщую неприязнь, и чуть ли не каждая моя реплика сопровождалась ропотом возмущения. Окажись я на скамье подсудимых, меня бы не пощадили, это уж точно! Именно такого распределения ролей и добивался хитроумный мэтр Флери, адвокат Кристиана. Добросовестно следуя его совету - по возможности вызвать весь огонь на себя, - я, кажется, даже слегка перестаралась. Когда судья осведомился, пыталась ли я после своего замужества прервать всякие отношения с жертвой, я с наивным видом ответила: "Но, ваша честь, ведь жертва была бы категорически против!" Тут в зале поднялся невообразимый шум, и его честь добрых полминуты колотил молотком по столу, дабы восстановить тишину и утихомирить негодующих добропорядочных буржуа.
Мэтр Флери построил защиту умело, умно, и результат превзошел ожидания. Присяжные безуспешно пытались скрыть волнение, в публике у многих увлажнились глаза, а все семейство Маньи плакало навзрыд. Объявленный после короткого совещания оправдательный приговор был встречен единодушными аплодисментами, почти овацией! Впрочем, это, пожалуй, преувеличение хлопали все-таки сдержанно, не слишком громко, а так, как принято в приличном обществе, вот.
Итак, Кристиан оправдан и свободен. Мы, ясное дело, разведемся, и после этого уже ничто не помешает ему жениться на мадам Канове (по крайней мере с официальной точки зрения). Я думала, у него хватит терпения воздержаться от встреч с нею во все время траура. На суде он так и ловил ее взгляд, а когда это не удавалось, поникал головой, словно цветочек, который забыли полить. Оно и понятно - влюбленные голубки не виделись с самого сентября, совсем исчахли, бедняжки, от монашеской жизни. Правда, Кристиан изредка, если уж ему бывало совсем невмоготу, вспоминал о своих супружеских обязанностях, но радости от этого мы оба получили немного... Теперь с этим покончено, и перед ним открывается новая жизнь, к которой он так долго и упорно стремился. Конец страхам, унижениям, притворству, конец отвратительной комедии, тянувшейся больше четырех месяцев![(]
Единственная тучка на безоблачном горизонте - мое завещание. Кажется, оно беспокоит их сильнее, чем они сами себе в этом признаются. Но я молода, прожить могу еще очень долго, а если проболтаюсь, то утоплю и себя вместе с ними...
Малая толика добычи мне, вероятно, перепадет. С другой стороны, я для них не настолько опасна, чтобы ставить условия и выдвигать чрезмерные требования. Все мы связаны круговой порукой...
17 февраля.
Развод будет оформлен в ближайшие дни, и мысль об этом в равной мере согревает нас обоих. Кристиан заметно воспрянул духом и мало-помалу обретает прежнюю самоуверенность.
Он сообщил, что мадам Канова получила свои двести миллионов и просит меня пожаловать к ней вечером двадцатого для делового разговора.
Жалкие идиоты! Неужели они и вправду вообразили, будто я позволила им загубить моего бедного Канову из-за денег?
20 февраля.
После обеда я отправилась на авеню де ль'Обсерватуар. Мадам Канова сама открыла мне дверь, одарила ослепительной улыбкой и провела в гостиную, уже обставленную заново - богато и с безупречным вкусом. Предложив мне присесть, она опустилась в глубокое кресло и устремила на меня испытующий взгляд бездонных синих глаз. Я поместилась на краешке стула и постаралась принять вид слегка оскорбленной невинности.
- Милое дитя, - заговорила мадам Канова, - несколько месяцев назад вам удалось поставить меня в довольно затруднительное положение. Но я привяла вашу помощь и не раскаиваюсь, хотя с моей стороны это был довольно неосторожный шаг. Я знала, что в вашей ограниченной головке роятся планы мести, и все-таки решила предложить вам сотрудничество. Конечно, тут имелся определенный риск, который сохраняется и поныне. Под риском я подразумеваю вашу смерть - в том случае, если она наступит до истечения срока давности, установленного французским законом для преступлений вроде нашего.
Так вот, хочу сказать вам следующее. Я всесторонне обдумала ситуацию с небезызвестными магнитофонными пленками. Вы, вероятно, надеетесь их выгодно продать, но мне придется разочаровать вас: я не дам за них и ломаного гроша. Причина совершенно очевидна - зная вас, я нисколько не сомневаюсь, что вы заготовили достаточное количество копий. Допустим, сейчас я куплю у вас эту запись; тогда вскоре вы явитесь со следующим экземпляром, и так будет повторяться до тех пор, пока я не отдам вам все, что имею. И даже окончательно разорив меня, вы наверняка оставите про запас на всякий случай еще парочку пленок. С другой стороны, покуда я сохраняю спокойствие и игнорирую любые попытки шантажа, вы бессильны. Вы согласны со мной, дорогая?
- Мадам, сама мудрость говорит вашими устами, - церемонно согласилась я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17