Тело на ощупь казалось еще теплое, живое, но по тому как безвольно колыхнулось от прикосновения руки, понял - человек мертв. Мы приподняли его и отнесли ближе к стене, в сторону от прохода по которому двигалась к выходу цепочка спасателей с ранеными на руках. Остаток дня мы выносили на носилках из разодранного взрывом помещения сначала живых, а затем мертвых пассажиров несостоявшихся рейсов, встречавших и провожавших, их родных и друзей, женщин и детей, стариков и молодых, обезображенных взрывом, обгоревших, истерзанных болью и страхом. Прибывшие афганские пожарные и ХАДовцы затушили пожар и принялись обследовать место взрыва, делая все как-то замедленно, гортанно переговариваясь, жестикулируя. Их работа не производила серьезного впечатления. Я поделился своими наблюдениями с прапором, ставшим моим постоянным напарником. В ответ он угрюмо махнул рукой, - Не будет здесь толку! Вот свои своих, мусульмане мусульман изничтожают, детей, женщин. Ведь одной веры, как никак. Значит уже и это не препона. Если Бог не остановил, то уж людям и говорить нечего. Я здесь второй срок в рембате пашу. Всего понасмотрелся. Вначале к нашему брату тоже по другому относились. Шурави, то да се. Теперь, зверем смотрят. И не поймешь уже кто за кого... - Свои убивают своих. Идет бойня, самая настоящая гражданская война. Террор... - Думал я сидя в автобусе по дороге в цитадель, где распологалось общежитие офицеров, ожидающих направления в разбросанные по стране полки и бригады. Как и предполагал вопрос мой и здесь оказался заранее решен и предписание не заставило себя долго ждать. Неведомая сила посчитала Кабул слишком спокойным и уютным для меня местом на Земле. В полдень я уже летел на зеленом военнотранспортном АН-12 вместе с запчастями к вертолетам и сопровождавшими их технарями в свою новую часть. Потянулись заполненные делами дни. Все светлое время суток вертушки мотались над дорогами сопровождая колонны грузовиков, заправлялись, пополняли боеприпас и уходили на перехват выявленных разведкой караванов на высокогорных тропах, на пустынных плоскогорьях. Не успевали техники и вооруженцы проверить и обслужить машины как приходил приказ выкуривать душманов из горных убежищ, поддерживать пехотинцев или десантников, в очередной раз выручать попавших в западню афганских вояк. Скучать не приходилось, единственной отрадой становились нелетные дни, но такими погода радовала не часто. Сначала жилось невероятно трудно. Приходилось параллельно привыкать к чужому, неласковому климату, к новой технике, ушедшей довольно далеко со времени моего общения с вертолетами, востанавливать подзабытое, учить новое, знакомиться с людьми, находить общий язык с подчиненными и начальством, с летчиками, операторами и штурманами боевых и транспортных машин, учиться у них, перенимать опыт. Ошущал, чувствовал, вертится у многих на языке заветный вопросик - Как это бортинженер стратегического бомбера оказался инженером отдельного вертолетного отряда, за какие такие грехи снесло мужика с этакой высоты в афганскую пустыню?. Но люди тактично сдерживали любопытство, откладывали до лучших времен. Справедливо, видимо, предполагая, что со временем человек рано или поздно не выдержит молчанки, расколится и все словно на духу выложит. Особых тайн, а тем более позорных причин у меня не имелось, но выставлять напоказ перед всем честным людом семейное белье не хотелось. Вряд-ли народ меня понял. К тому же добрый совет держать язык за зубами накрепко запад в память. Усвоил... Правда дальше Афгана посылать меня некуда. Разве на тот свет, а это здесь проще простого организовать. Постепенно все стало на свои места, техника раскрыла секреты, личный состав оказался хорошо подготовленным и знающим. Пулевые пробоины заделывались, разбитые узлы и приборы заменялись. Если их приходилось ждать из Кабула, то летчики получали незапланированный отдых, валялись в койках, играли на гитаре, пели песни, потихоньку дули под картишки водку, судачили о недоступных бабах и отсыпались впрок. Изредка душманы пытались подобраться к аэродрому, дотянуться до столь лакомого куска, сжечь ненавистные вертушки, перестрелять или перерезать вертолетчиков, самых пожалуй ими ненавидимых из шурави. Но вертолеты надежно охранялись и душманы неся потери убирались в свои горы несолоно хлебавши, только пару раз им удалось с дальней дистанции выпустить несколько снарядов не причинивших никакого вреда ни машинам ни людям. Случалось, что вертушки не возвращались с боевого вылета. Душманские Стингеры и крупнокалиберные пулеметы настигали их над горами, в ущельях, где не имелось возможности для маневра, где не помогали отстреливаемые экипажем термические ловушки. Вертолет - не штурмовик, не самолет, пилот которого имел шанс катапультироваться, выжить, быть спасенным высланными на помощь десантниками или разведгруппой. Летчик, даже попав в плен к душманам мог стать предметом торга, оказаться выкупленным или обмененным на пленных духов, муку, керосин, доллары. Выбрасываясь с парашютом из падающей подбитой машины вертолетчик имел верный шанс оказаться порубанным в мясной фарш своими же лопастями винтов. У экипажей вертолетов вся надежда оставалась только на себя, свое умение совершить вынужденную посадку используя вращение лопастей будто парашют, да на клочок ровной земли, и еще на собственную удачу. Случалось удача изменяла, и тогда вертолет заваливаясь винтом вниз, распуская за собой огненно-дымный шлеф врезался в уступы скал сминая в общее месиво металл и людей. Если машина не попадала в совсем недоступное ущелье или расщелину скалы, ее рано или позно обязательно находили спасательные группы, хотя спасать уже оказывалось некого. Доставали то немногое, что оставалось от экипажей и отправляли на родину в запаянном гробу грузом 200. А металлический остов вертушки оставался вечным памятником на афганской земле. Бывало экипажи возвращались, опаленные, израненные, но живые. Пехота, танкисты, десантники - все воевавшие на земле люди знали и уважали неутомимые экипажи вертушек, помнили и ценили их труд, понимали сколько жизней спасли винтокрылые бойцы и делали все возможное и невозможное для спасения попавших в беду вертолетчиков. Дни проходили чередой рутинной военной заботы, не оставляя времени ни на размышления и анализ происшедшего вчера , ни для оценки происходящего сегодня. К вечеру просыпался зверский голод, загоняемый в светлое время суток в темный угол подсознания непрервывными хлопотами, беготней, проглоченным на ходу куском хлеба, сменяющими одна другую сигаретами. После торопливого, позднего обеда разогретого солдатиком на бензиновой печке наваливалась тяжелая, тупая усталость, опрокидывавшая в койку, в забытье короткого муторного сна, содержание которого исчезало из памяти вместе с первой утренней затяжкой табачного дыма, а смысл оставался неразгаданным и непонятым. Такой сон не приносил отдохновения и усталость, накапливалась, оседала болью в теле, ломотой в костях, тупой замедленностью мыслей в голове. Всё более и более работа становилась привычной и нагрузка теперь ложилась больше на руки, чисто автоматически выполняющие положенные операции и не утруждающие уставший мозг. Недели пробегали не оставляя следа, месяцы пещрили зарубки только в дембельских календарях солдат, сменяли друг дружку времена года, отличаясь степенью запыленности, графиками смен масел, обслуживания аккумуляторов, плановых ремонтов и регламентных работ. Полученный по приезде укороченный автомат с рожками полными патронов всё также висел на своем месте в изголовье койки, вместе с бронежилетом и никогда не надеваемой каской. Верный друг пистолет в потертой кобуре успел набить на боку мозоль и уже не ощущался инородным телом, став частью одежды, образа жизни, повседневного бытия. В один летний удушливый день желтуха свалила борттехника вертолета, назначенного для выполнения специального задания по заброске на караванные тропы душманов группы разведчиков спецназа. День выдался напряженный. Все вертушки работали по целям. Лететь оказалось некому. Не ожидая подсказки начштаба я заскочив в жилую бочку, на мгновение задержал руку возле каски и бронежилета, сдернул автомат и брезентовую жилетку с магазинами, закинул все добро на себя и вскочил в вертушку, задвинув за собой привычным движением дверку десантного отсека. МИ-8 отягощенный ракетами в подвесных пилонах, грузом патронов, гранат, продуктов, взрывчатки, раций разведгруппы, набитый людьми в маскировочном обмундировании, медленно поднялся и тяжело перебирая лопостями винтов полетел в сторону предгорий, тянущихся от плоскогорья в сторону пакистанской границы. Там, за полосой зеленки, на пустынных песчаных отрогах уходящих в глубь Канархана хребтов, мы должны были высадить разведгруппу и вернуться обратно к себе в отряд. Обычное дело.
Глава 19. Обычное дело.
В десантном отсеке МИ-8 среди ладно упакованного в желтовато-серые, далеко не новые десантные рюкзаки груза, разместилась пятерка бойцов спецназа. Высокие, здоровые, немногословные парни, одетые в хорошо подогнанное, обношенное, цвета афганских гор и пустынь, желто-коричневатое обмундирование, сидели вдоль бортов и спокойно дремали, захватывая последние минуты относительно безопасного сна перед длительным периодом жизни на пределе нервных и физических возможностей. Мы везли их на работу, но эта работа пока еще не началась, и судьба давала небольшой добавочный отдых, которым они умело воспользовались. То что парни профессионалы чувствовалось во всем, в том как они держали оружие, снайперскую винтовку, укороченные автоматы с подствольными гранатометами, в ладно подогнаной амуниции, умело упакованых рюкзаках, несущих в своих брезентовых утробах все то, что нужно для жизни и боя в течении времени пребывания группы во владениях безжалостного, хитрого и умелого врага. Их сухие, покрытые загаром лица с обязательными скобками усов являли собой непоказное спокойствие, мощные шеи венчали стройные крепкие тела, подобные сжатым пружинам, готовые к действию в любую последующую за приказом секунду. Я прошел в кабину к летчикам и стоя за их спинами наблюдал скачущую по каменистой пустыне с редкими промоинами ручьев размытую тень вертушки. С высоты полета пространство попираемое ногами казалось безжизненным и уныло однообразным. Бесплодная нищая земля, ковыряемая в мало мальски пригодных местах мотыгой да сохой также словно сто и наверное тысячу лет назад. Земля людей столь далеко отстоящих от современной цивилизации как и их предки во времена Тамерлана. Людей, не воспринимающих добровольно ничего нового, наоборот агрессивно отталкивающих это нечто, вторгающееся в их устоявшийся веками, повседневный, однообразный и унылый для постороннего глаза быт. Вспоминалась услышанная недавно история про некого лейтенанта, идеалиста командовавшего отдаленным блокпостом, расположенным невдалеке от афганской договорной деревни, изначально считавшейся мирной и не доставлявшей никогда хлопот командованию. Старейшины придерживались нейтралитета, не вмешивались в междоусобицы гражданской войны ни на стороне правительственных войск, ни на стороне душманов. Блокпост не разу не обстреливался и считался спокойной точкой. Так оно и тянулось пока не заменился, отслужив свое в Афгане, командир мотострелкового взвода. На его место пришел новый, недавно выпущенный из училища паренек, искренне желавший помочь местному населению, цивилизовать деревню, провести в нее электричество от дизель-генератора. Идея эта пришлась ко двору в политотделе, где тоже произошли рутинные замены и на смену людям более менее разбирающимся в ситуации, понимающим как осторожно нужно вмешиваться, а еще лучше не лезть вообще, в чужую, непонятную жизнь, пришли самонадеянные, воодушевленные по-школярски воспринятыми идеями, функционеры. Старосту деревни удалось охмурить подарками и обещаниями великого и скорого процветания, часть стариков пошла за ним. В общем развернулась очередная ударная народная стройка. Солдатики заскучавшие без дела, установили привезенные БТРами столбы, натянули провода, поставили в прилипившихся к горам, сложенных из камней, обмазанных глиной домишках лампочки и дали свет. Приехавшие афганские товарищи объявили землю, принадлежавшую ранее какому-то родовому вождю вовремя уехавшему в Пакистан, народной собственностью, раздали документы на владение участками, на воду, пожали всем руки, покушали баранины и до наступления темноты оперативно убрались в Джелалобад. Утром следующего дня завезенный на трейлере трактор подцепив блестящие сталью лемеха плугов пошел пахать поля, знавшие до того только примитивную соху. Трактор шел переваливаясь на кочках, отваливая ровные глубокие коричневатые борозды. За ним гурьбой бегала восторженная смуглая пацанва. Все казалось хорошо и благостно. Посеяли зерно, провели воду. Прошло немного времени и поднявшиеся ветра безжалостно снесли вывороченный плугами тонкий плодородный слой вместе с засеянным зерном, обнажив каменистую безжизненную основу. Привлеченные огнями, начали сползаться к деревне душманы. Подоспевший ко времени мулла, объяснил беду с пахотой вмешательством проклятых неверных, местью Аллаха за захват чужой собственности - земли и воды. Закончилось все очень печально. Одной темной ночью огоньки деревни погасли а на генераторе резко упала нагрузка. На блокпосте решили, что ветер повалил столб и порвал провода. По линии отправили двух солдатиков на предмет обнаружения обрыва. Это сообщение оказалось последним, переданным радистом поста. Что с ними произошло дальше, никому кроме духов не ведомо. Когда после бесплодных попыток связаться с гарнизоном на блокпост прибыла тревожная группа, все столбы оказались спилены, трактор сожжен вместе с впихнутым в кабину трупом зарезанного солдатика-тракториста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45