Она с благодарностью положила голову ей на плечо, готовая расплакаться, но Себастьяна это не тронуло. Он приблизился и оглядел их с неумолимым выражением лица.
– Оставь ее! – приказал он Далси. Далси сердито обернулась:
– Моя госпожа нуждается в уходе, сэр!
Он мрачно нахмурился, все еще кипя от гнева при воспоминании об отвратительной сцене, которую он увидел у озера. Дарби Модифорд, этот мерзавец, чье имя смердило в каждом порту! Он посмел разглядывать ее, лапать своими грязными руками, вожделеть соединить с ней свое ядовитое тело. И эта маленькая дура отдалась на его милость!
– Мне наплевать на то, в чем она нуждается, – солгал он, умудрившись убедить в этом даже самого себя.
– Но она обессилена, бедняжка, – не сдавалась Далси. Хотя она и считала поступок Беренис неразумным, но готова была умереть, защищая свою госпожу.
– Обессилена! Как же! Скорее, измучена дурным нравом! – закричал он. Танцующие блики огня придавали его лицу демоническое выражение. – Никто больше не будет состоять у нее на посылках. Запомни это хорошенько, Далси, ибо, если ты ослушаешься, я отошлю тебя обратно в Чарльстон!
– Не спорь с ним, это бесполезно, – прошептала Беренис, с неохотой покидая такое спасительное и надежное убежище рук Далси, и, вскинув голову, пошла в сторону фургона.
Он отпустил последнюю колкость:
– Не пытайтесь избавиться от меня, сударыня, ибо сегодня вы будете спать со мной!
При этих словах ее охватил трепет; дрожащими пальцами она отыскала в своем сундуке рубашку, нижнюю юбку и платье, пошла за деревья, переоделась и плотно завернулась в накидку. Ей хотелось скрыться от людских глаз. Она все еще видела перед собой похотливую ухмылку Модифорда, ощущала прикосновение его мерзких рук. Ее передернуло при мысли о том, что могло бы случиться, не появись Себастьян вовремя. Никогда она так остро не чувствовала своей вины и стыда.
Грег подошел к костру, присел на корточки и сказал:
– Черт побери, девушка, вы были на волосок от страшной опасности! Модифорд – это такая мерзкая падаль, какой больше не сыщешь в этом краю!
– Не напоминайте мне, – попросила она умоляюще, и ее передернуло от отвращения и ужаса. – Я знаю, что поступила очень глупо, и боюсь, что Себастьян никогда не простит меня…
– Беренис, дорогая! – сказал он с легким смешком. – Не понимаю, почему вы так мучаетесь. Вы не безразличны Себастьяну, это же очевидно. Равнодушный мужчина не стал бы реагировать так остро!
Себастьян, тем не менее, держался холодно, сдержанно и отрешенно-официально, расставляя посты на тот случай, если Модифорд решит напасть ночью, и отдавая распоряжения, чтобы все были готовы двинуться в путь на рассвете. Лагерь постепенно затихал, и все, кроме охраны, устроились, завернувшись в одеяла, поближе к огню. Даже Далси спала, изнуренная переживаниями прошедшего дня. Беренис съежилась возле подножки фургона, уставившись в темноту. Там и тут в свете догорающих углей костров она видела очертания спящих мужчин и чуть поодаль заметила Квико, чья бронзовая кожа сверкнула прежде, чем он слился с темнотой.
Что нужно Себастьяну? Эта мысль жгла ее немилосердно. Он сказал, что она будет делить с ним его ложе, и страшная смесь ожидания и страха возбужденной дрожью пробегала по ее телу. Она колебалась и не понимала, что происходит и что ей ожидать. Сегодня вечером он снова демонстративно игнорировал ее, и все же она не могла забыть слова Грега. Должно быть, это правда? То, как он налетел на Модифорда, определенно доказывает, что он испытывает к ней какое-то чувство. Она так глубоко погрузилась в раздумья, что вздрогнула, когда кто-то вышел из темноты и оказался прямо перед ней.
– Снова шпионишь за мной? – зашипела она, разглядывая лицо Себастьяна.
– Миленькое приветствие от новоиспеченной жены! – ответил его низкий голос.
Он резко схватил ее и с силой прижал к себе. Его запах, смешанный с ночным воздухом – волнующее сочетание табака, рома и кожи – будоражил ее чувства. Пробормотав проклятье, он подхватил ее на руки, ища ртом ее губы. Она тщетно пыталась уклониться, но при прикосновении его настойчивых губ уже боролась с собой, а не с ним, безнадежно силясь сдержать безумное желание, охватывающее ее.
Это только разожгло цинизм Себастьяна. Может ли мужчина разгадать эту до сих пор неразгаданную загадку природы – женщину? Ну кто есть Беренис, эта колдунья, чья близость так воспламеняет его? Холодная актриса, которая рисуется перед светом? Или горячая, похотливая блудница, которую ничего не стоит возбудить? Эта девушка, которую он взял в жены, способна погубить его, если он даст ей над собой такую власть…
Он не только жаждал безраздельного владения ее телом. Было что-то еще, о чем он не смел даже подумать, не говоря уже о том, чтобы облечь это в слова, словно ревущее пламя кузнечного горна поглощало его, огонь, который можно было погасить, лишь всецело обладая ею. Ему нужна была ее любовь, ее смех, ее слезы – даже ее дьявольский нрав! Это было необъяснимо и пугало его. Он узнавал эти чувства слишком хорошо. Они были подобны тем, которые он когда-то испытывал к Жизели – Жизели, которая предала его и из-за которой он чуть не лишился жизни.
Он подогревал свою горечь, используя ее как щит против нежных чувств, не доверяя и стараясь не поддаваться очарованию, которое лишало его обычной способности мыслить ясно и твердо. Игнорируя ее протесты, он понес ее, быстро и широко шагая, из спящего лагеря в подлесок. Наконец он нашел место, где лунный свет проникал сквозь деревья и между ветвями мерцало усыпанное звездами небо. Он бросил одеяло на ковер из сосновой хвои и осторожно положил ее.
Хотя кровь пульсировала с удвоенной силой от его близости, Беренис сделала последнюю попытку сопротивления. Она пыталась взять себя в руки, внушить себе, что это какая-то другая женщина лежит здесь, под звездами… Но не в силах остановиться, ее губы ответили на его поцелуй, руки с нежностью обхватили его темноволосую голову, в то время как его руки ласково скользнули по ее телу. Она утопала в море ощущений, забыв обо всем на свете. Его запах, наркотический дурман его поцелуя сводили ее с ума, и ночь окружала их, словно стена. Как прекрасна была эта власть желания, заставляющая кровь и жизнь стремительно нестись по венам, это чудесное единство губ и рук, приближающих ее к экстазу…
– Не отвергай меня… – прошептал он хрипло. – Как я хочу дать тебе почувствовать…
– Я знаю… я знаю…
Потом он снова целовал ее. Его рука теперь была на ее груди, расстегивая корсаж, и соски ее затвердели от его прикосновения. Она прижалась к твердому бедру, лежащему у нее между ног, когда он поднял ей юбку, и дыхание ее перехватило от его умелых прикосновений, то настойчивых, то нежных. Его пальцы, казалось, выражали радость от ощущения ее теплой влажности, заставляя ее трепетать от наслаждения. Их губы снова соединились, и она встретила прикосновения его языка робкими движениями своего. Его пальцы продолжали диктовать свой нежный ритм, и она почувствовала, что воспаряет к заоблачным вершинам, бездумная, несдержанная… Когда она вскрикнула, дойдя до высшей точки, он приподнял ее бедра и вошел в нее. Ее тело раскрылось навстречу ему, ощущая напряженное удовлетворение от такого единения, словно они сливались в одно существо. Ее слезы блестели, словно кристаллы, словно капельки росы на лепестках роз. Ее пальцы впивались в его спину, оставляя на ней следы ногтей.
Снова его рот овладел ее губами, и она качалась, качалась на волнах первобытного океана. Опьяненная любовью, она то всплывала на поверхность, то снова тонула где-то за пределами сознания, забыв обо всем, только лишь желая, чтобы эта сила унесла ее навсегда, зная, что Себастьян тоже пойман в эти колдовские сети. Казалось, горячий поток сока жизни выносил их на вершину блаженства…
Умерев и снова воскреснув свободной, Беренис медленно возвращалась на землю, и томление невидимым потоком вливалось в ее сердце. Она удерживала его в своих объятиях, делая его своим пленником, с затаенным дыханием ожидая тех слов, которые окончательно решат ее судьбу. Но он молчал, освобождаясь от ее чар, лежа с закрытыми глазами, расслабленный, опустошенный…
Восторг спал, и вот она уже лежала на одеяле посреди леса, пытаясь собрать воедино обрывки мыслей, прячась за них, стыдясь того, от чего еще несколько мгновений назад она звонила в колокола триумфа.
Наконец, он заговорил:
– У меня на спине еще долго будут следы от твоих ногтей…
Но в его голосе звучала нежность и удовлетворение, а Беренис слишком устала, чтобы думать. Завтра он снова доведет ее до отчаяния, но сегодня была лишь эта волшебная ночь, яркая от лунного света, наполненная монотонным жужжанием насекомых.
Она уютно устроилась рядом с ним. Ее ресницы, словно шелковые веера, лежали на щеках.
– Спи, mon amour, – прошептал Себастьян и очень тихо начал петь старую французскую детскую песенку, нежно укачивая ее, лаская ее волосы.
– Колыбельная? Для меня? – пробормотала она, растерявшись от изумления.
– Ну, да, – ответил он мягко, и в его голосе была грусть, которая тронула ее. – Я когда-то пел ее одной очень дорогой для меня маленькой девочке.
Беренис очень хотелось расспросить его, но она не в силах была облечь это в слова, скользя на розовых облаках сна. Вскоре по ее ровному дыханию Себастьян понял, что она спит, и был рад. Значит, она все-таки доверяла ему. Словно вверяла ему себя, свое тело и душу, ища защиту в его надежных руках. Он долго лежал без сна, наблюдая за плывущей по небу луной, находя странное удовлетворение в том, чтобы вот так просто обнимать ее, словно ее тело было барьером, защищающим от демонов прошлого и превратностей судьбы, давая ему силы смело смотреть в лицо всему, что бы ни ждало в будущем.
Беренис проснулась раньше Себастьяна в той тишине, которая предшествует рассвету. Она лежала, храня тепло его тела, ощущая, как их ноги переплелись под одеялом, чувствуя его сильное плечо под своей головой. Она улыбнулась, еще полусонная после прошедшей ночи, но уже впитавшая сладкие мгновения настоящего, и наслаждалась крошечным оазисом покоя и гармонии. Она удовлетворенно вздохнула, поудобнее устраиваясь в его объятиях.
Казалось, во время того страстного единения, когда она покорилась собственным желаниям, какая-то часть ее существа покинула ее, чтобы слиться с ним, унеся с собой весь страх и горечь. Но когда она стряхнула остатки сна, воспоминания о собственной пылкости заставили ее устыдиться, и те сомнения, от которых она так небезуспешно пыталась избавиться, снова вернулись и безжалостно завладели ее душой. Ни разу, даже находясь на вершине, он не сказал о любви… О, он завлекал ее пылкими словами, которые обычно мужчина говорит женщине, когда кровь его бурлит, но ни разу не дал понять, что ему нужно нечто большее, чем объятия страстной любовницы.
Беренис перевернулась на спину. Боль и обида поднимались в ней, сжимая сердце острой тоской: если бы только он любил ее… Мысль о том, чтобы и дальше отдаваться во власть его страсти без любви, была для нее невыносима. Но в то же время теперь, когда она призналась себе в своих истинных чувствах, сможет ли она когда-нибудь найти в себе силы отказать ему?
Она поднялась, охваченная странным душевным волнением, и со смесью жалости и неясности посмотрела на лицо спящего Себастьяна. Сердце ее так сильно сжималось от любви, что она знала – это чувство может погубить ее, если только дать ему волю. Это тепло, эта боль, этот внезапный прилив нежности ослабляли ее оборону. Она не хотела этого, не просила и снова жаждала своей свободы, чтобы убедиться, что не принадлежит никому, кроме самой себя. Себастьян мог растоптать ее, унизить, больно ранить долгим отсутствием, равнодушием или презрением. Быть может, он даже выставит напоказ своих любовниц, а она будет беспомощной жертвой этой безрассудной любви.
Сейчас, когда он спал, его лицо казалось совсем другим, незнакомым. Резкие черты разгладились, и через трехдневную щетину проступало какое-то мальчишеское выражение. Несмотря на душевное смятение, Беренис ужасно хотелось обнять его, заботиться о нем с почти материнской нежностью, но на сердце у нее было тяжело. Она прекрасно понимала, что как только он проснется, то снова превратится в презрительного, грубого негодяя, который пугал и бесил ее.
Несколько минут спустя он встал, быстро поднял всех, и через полчаса они уже были в седле. На этот раз они двигались без отдыха. Он скакал, словно ветер, покрывая милю за милей с необычайной скоростью, так что к полудню они оставили лес позади и выехали на неровную тропу, которая петляла среди скал, а далеко внизу море билось о каменистые отвесные берега. Наконец, они остановились, глядя на затерявшуюся среди скал бухту, где полоса слепящего белого песка встречалась с простором голубого океана. Это место называлось Мобби Коув и было конечной целью их путешествия.
Тропинка спустилась вниз, и Беренис с удивлением обнаружила, что стоит перед распахнутыми двустворчатыми, заостренными кверху, наполовину заросшими травой и кустарником воротами. От них вела дорожка к полуразвалившемуся дому, который когда-то, очевидно, был великолепным, но теперь находился в печальном состоянии запустения. Беренис ожидала чего угодно, только не этого. Она как-то не думала, что их нескончаемая дорога приведет к обитаемому жилищу. Но какому!
Дом был большой, несуразный, построенный в стиле английских Тюдоров из камня и бревен, с двускатной крышей. Часть ее обрушилась, и решетчатые окна с крошечными стеклами смотрели, словно пустые глазницы, из-под разрушенного карниза. Орнаментальная каменная резьба разрушилась во многих местах, тяжелая дубовая парадная дверь повисла на почерневших петлях.
Беренис спешилась, а в это время из такого же заброшенного флигеля позади дома вышел высокий мужчина, чтобы поприветствовать их. Его глаза и зубы сверкали на самом черном из всех лиц, которые Беренис когда-либо приходилось видеть, а широкая улыбка понемногу развеяла мрачное настроение, охватившее девушку при виде ее нового дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51