https://wodolei.ru/catalog/mebel/
В ней она превозносит благо научных открытий, их общечеловеческую ценность. Трагический опыт войны дал ей новые основания для преклонения перед наукой.
«История военной радиологии дает разительный пример неожиданного размаха, какой может получить в определенных условиях практическое приложение чисто научных открытий.
В довоенное время Х-лучи имели весьма ограниченное применение. Великая катастрофа, разразившаяся над человечеством, вызвала такое страшное количество человеческих жертв, что появилось горячее желание спасти все, что только можно, и употребить для этого все средства, способные сберечь и защитить человеческие жизни.
И тотчас, как мы видим, рождается стремление взять от Х-лучей предельно все, чем они могут быть полезны. Казавшееся трудным оказывается легким и сразу получает нужное решение. Оборудование, штат – все множится, как по волшебству: люди несведущие обучаются, а равнодушные отдаются делу. Так научное открытие в конце концов завладевает своим настоящим полем действия. Такой же путь развития прошла и радиотерапия, то есть применение в медицине радиоактивных веществ.
Какой же вывод мы можем сделать из этого неожиданного успеха, выпавшего на долю новым видам излучений, открытым в конце XIX столетия? По-моему, он должен вселить в нас еще большее доверие к бескорыстным исследованиям и усилить наше восхищение и преклонение перед наукой».
В этом сухом научном произведении невозможно уловить все значение личной инициативы Мари Кюри. Сколько в нем дьявольски безличных формул, сколько упорства в желании стушеваться, остаться в тени! Мари не враждебна своему «я», оно просто не существует. Кажется, что вся ее работа сделана какими-то неведомыми существами, которых она называет то «лечебными учреждениями», то просто «они» или же в крайнем случае «мы». Само открытие радия относится к «новым видам излучений, открытым в конце XIX столетия». А если мадам Кюри вынуждена говорить о себе, она пытается слиться с безымянной толпой:
«Изъявив желание, как и многие другие, послужить делу национальной обороны в пережитые нами годы, я сразу обратилась к области радиологии…»
И все же одна мелочь доказывает нам, что Мари отлично сознает, какую помощь оказала она Франции. Когда-то она отказалась – и впоследствии снова откажется – от ордена Почетного легиона. Но близким ее известно, что если бы в 1918 году ее представили к награде «За военные заслуги», это был бы единственный орден, который она бы приняла.
Ее избавили от необходимости поступиться своими правилами. Многие «дамы» получили знаки отличия, орденские розетки… Моя мать – ничего. Несколько недель спустя роль, сыгранная ею в великой трагедии, стерлась у всех из памяти. И, несмотря на ее исключительные заслуги, никто не подумал приколоть солдатский крестик к платью мадам Кюри.
Мир. Каникулы в Ларкуесте
Мир снова обрел покой. Мари все с меньшим доверием следит издали за теми, кто налаживает мир.
Мари – участница мировой войны – не стала ни милитаристом, ни антимилитаристом. Это чистейшей воды ученая, и в 1919 году мы снова видим ее во главе своей лаборатории.
Она с горячим нетерпением ждала минуты, когда здание на улице Пьера Кюри наполнится рабочим гулом. Первая ее забота – не прекращать дела исключительной важности, начатого во время войны. Снабжение эманацией, распределение «радиоактивных» пробирок по госпиталям продолжается под руководством доктора Рего, который, демобилизовавшись, снова вступил во владение зданием биологического отделения. В здании физического отделения мадам Кюри и ее сотрудники занимаются опытами, прерванными в 1914 году, и приступают к новым.
Более правильный образ жизни позволяет Мари заняться будущим Ирен и Евы, двух крепких девушек, таких же стройных, как она сама. Старшая, студентка двадцати одного года, спокойная, удивительно уравновешенная, ни на минуту не сомневается в своем призвании. Она намерена быть физиком, она намерена, и это твердое решение, изучать радий. Удивительно просто и естественно Ирен Кюри вступает на путь, по которому следовали Пьер и Мари Кюри. Она не задается вопросом, займет ли она в науке такое же место, какое заняла ее мать, и не чувствует бремени слишком известного имени. Ее искренняя любовь к науке, ее призвание внушают «и только одно честолюбивое желание: работать всю жизнь в лаборатории, которая строилась на ее глазах и где в 1918 году она значится „прикомандированной лаборанткой“.
Благодаря удачному примеру Ирен у Мари создается уверенность, что молодым людям легко найти дорогу в лабиринте жизни. Ее озадачивают непонятные переживания и резкие перемены настроения у Евы. Благородное, но чрезмерное уважение к личности детей, переоценка их благоразумия не позволяют ей самой воздействовать на подростка. Она хотела бы, чтобы Ева стала врачом и изучала применение радия в лечебных целях. Однако Мари не навязывает ей этот путь. С неослабным сочувствием поддерживает она любой из капризно изменчивых проектов дочери. Радуется ее занятиям музыкой, предоставляя ей выбор преподавателей и метода занятий… Она дает полную свободу существу, раздираемому сомнениями и нуждающемуся в твердом руководстве. Как было заметить свою ошибку этой женщине, которую все время направлял безошибочный инстинкт таланта, который, наконец, довел ее до предназначения, несмотря на все препятствия?
До конца своих дней она будет окружать неусыпной нежностью обеих дочерей, совершенно разных от рождения, ни одной из них не выказывая предпочтения. При любых обстоятельствах их жизни Ирен и Ева находили в ней защитницу и горячую союзницу. Когда впоследствии Ирен тоже станет матерью, Мари посвятит свои заботы и тревоги обоим поколениям.
Мари – Ирен и Фредерику Жолио-Кюри, 29 декабря 1928 года:
«Дорогие дети, шлю вам свои наилучшие пожелания к Новому году – желаю вам доброго здоровья, хорошего настроения, плодотворной работы, желаю вам в этом году получать каждый день удовольствие от жизни, не искать приятное в npoшлом и не рассчитывать на приятное только в будущем. Чем больше стареешь, чем лучше понимаешь, что умение наслаждаться настоящим – драгоценная черта характера.
Я думаю о вашей маленькой Элен и шлю ей мои пожелания счастья. Так трогательно наблюдать за развитием крошечного существа, которое с безграничным доверием ждет от вас лишь добра и твердо верит, что вы можете его избавить от любого страдания. Настанет день, когда она узнает, что ваша власть не простирается так далеко, а как бы хотелось иметь такую власть ради своих детей!
Надо по крайней мере приложить все усилия, чтобы дать малышам здоровье, мирное, безоблачное детство в атмосфере любви, среди которой их чудесное доверие продлится долее всего».
Мари – дочерям, 3 сентября 1929 года:
«…Я часто думаю о предстоящем мне годе работы. Думаю и о каждой из вас, о вашей нежности ко мне, о чех радостях и внимании, какими вы награждаете меня. Вы – мое истинное богатство, и я прошу у жизни предоставить мне еще несколько хороших лет жизни с вами».
* * *
То ли после изнурительных лет войны с наступлением мира улучшилось ее здоровье и наступил покой старости, но мадам Кюри становится умиротворенной. Тиски траура и болезни разжались, время притупило страдания…
Мари – Броне, 1 августа 1921 года:
«…Я столько страдала в своей жизни, что дошла до предела: только настоящая катастрофа еще могла бы на меня подействовать. Я научилась смирению и стараюсь найти хоть какие-то маленькие радости в серых буднях.
Ведь это прекрасно, что ты можешь строить дома, сажать деревья, цветы, любоваться их ростом и ни о чем не думать. Жить осталось недолго, зачем же нам еще мучить себя?»
Ирен и Ева выросли рядом с женщиной, боровшейся с горем, а теперь находят в ней новую подругу, постаревшую лицом, но помолодевшую душой и телом. Ирен, неутомимая спортсменка, подстрекает мать следовать ее примеру, совершает с ней долгие прогулки пешком, берет ее с собой кататься на коньках, ездить верхом и даже понемногу ходить на лыжах.
Летом Мари приезжает к дочерям в Бретань. В Ларкуесте, восхитительном краю, не наводненном пошлой толпой, три подруги проводят отпуск.
Население этой деревушки, расположенной на берегу Ла-Манша, возле города Пемполь, состоит исключительно из моряков земледельцев и… профессоров Сорбонны. «Открытие» Ларкуесты в 1895 году историком Шарлем Сеньобосом и биологом Луи Лапиком получило в университетских кругах значение открытия Америки Христофором Колумбом. Мадам Кюри, появившаяся с опозданием в этой колонии ученых, которую один остроумный журналист окрестил «Форт Наука», сперва ютилась в доме у местного жителя, затем сняла дачу, а потом ее купила. На возвышенном песчаном побережье, над безмятежным морем, усеянным бесчисленными большими и маленькими островами, которые не дают морским валам набегать прямо на берег, Мари выбрала место самое безлюдное, наиболее защищенное от ветров. Она любит такие дома-маяки. Все летние дачи, какие она снимала, да и те, какие она впоследствии строила сама, похожи друг на друга: на большом участке – скромный домик. Неудобно расположенные комнаты, запущенные, бедно обставленные, а вид из окон превосходный.
Редкие прохожие, которых Мари встречает по утрам, – сгорбленные старухи, медлительные крестьяне, улыбающиеся дети – все звучно приветствуют: «Добрый день, мадам Кю-ю-юри!» – по-бретонски растягивая гласный звук. Мари не избегает этих встреч и с улыбкой отвечает в тон: «Добрый день, мадам Ле Гофф… Добрый день, месье Кентэн» – или просто: «Добрый день» – если, к стыду своему, не узнает приветствующего. Деревенские жители вполне сознательно обращаются к ней с простыми, спокойными приветствиями, как равные к равной, без назойливости или любопытства, выражая только дружбу. Не радий, не тот факт, «что о ней пишут в газетах», снискали ей такое уважение. Ее сочли достойной женщиной лишь после двух или трех летних сезонов, когда бретонки, прячущие волосы под белыми остроконечными чепцами, признали в ней свою, крестьянку.
Дом мадам Кюри ничем не отличается от десятка других. Центром же колонии, «великосветским дворцом» в Ларкуесте считается низкая хижина, доверху увитая диким виноградом, пассифлорой, фуксией. Хижина эта зовется по-бретонски: «Taschen-Vihan» – «маленький виноградник». При ней на склоне разбит садик, где яркие цветы, посаженные без всяких затей, растут на длинных клумбах. Дверь домика всегда открыта настежь, кроме дней, когда дует восточный ветер. Здесь живет юный чародей семидесяти лет Шарль Сеньобос, профессор истории в Сорбонне. Это очень маленький, очень подвижной старичок, чуть горбатый, одетый в неизменный костюм из белой фланели в черную полоску, залатанный и пожелтелый Местные жители зовут его месье Сеньо, а друзья – Капитан. Словами не выразить того восторженного поклонения, каким он окружен, а тем более не объяснить, какими чертами своего характера он заслужил всеобщее обожание и. нежность.
По извилистой и крутой тропинке Мари спускается к «Винограднику». Человек пятнадцать колонистов уже сидят и расхаживают перед домом в ожидании поездки на острова. Появление мадам Кюри не вызывает никаких эмоций у собравшихся, напоминающих группу эмигрантов или цыганский табор. Шарль Сеньобос, посматривая своими чудесными, но скрытыми за очками близорукими глазами, приветствует Мари любезно-ворчливой фразой: «А! Вот и мадам Кюри. Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – раздается эхом еще несколько приветствий, и Мари присоединяется к кругу людей, сидящих на траве.
На Мари выгоревшая полотняная шляпа, старая юбка и не знающая износа матросская блуза из черного мольтона; такую блузу, одинакового покроя для мужчин и женщин, для ученых и рыбаков, мастерит за несколько франков деревенская портниха Элиза Лефф. Мари носит сандалии на босу ногу. Свой мешок, раздувшийся от засунутых в него купального костюма и халата, она кладет перед собой на траву, где валяется еще пятнадцать точно таких же мешков.
Вот была бы находка для репортера, если бы он неожиданно нагрянул сюда! Тут гляди в оба, чтобы буквально не наступить на какого-нибудь академика, лениво растянувшегося на земле, или не задеть какую-нибудь «Нобелевскую премию». Учености здесь хоть отбавляй. Вы хотите поговорить о физике? Вот Жан Перрен, Мари Кюри, Андре 'Дебьерн, Виктор Оже. О математике, об интегралах? Обратитесь к Эмилю Борелю, задрапированному в купальный халат, как римский император в тогу. О биологии? Астрофизике? Вам ответят Луи Лапик, Шарль Морен. А что касается чародея Шарля Сеньобоса, то полчища ребят этой колонии с ужасом заверят вас, что «он знает всю Историю».
Но удивительней всего то, что в этом университетском обществе никогда не говорят о физике, истории, биологии или математике, что здесь нет места для почитания, для иерархии и даже для условностей. Здесь люди не делятся на жрецов и учеников науки, на старых и молодых. В нем личности разделены на четыре категории: «филистеры» – непосвященные, посторонние, случайно забредшие в клан, и от них стараются как можно скорее отделаться; «слоны» – друзья, мало приспособленные к жизни на море, их терпят, осыпая насмешками; затем идут ларкуестийцы, достойные звания «моряков»; наконец, сверхморяки, специалисты по течениям в бухте, виртуозы кроля и весла, прозванные «крокодилами». Мадам Кюри никогда не входила в число «филистеров», но и не сумела добиться звания «крокодила». Она стала «моряком» после короткого стажа в «слонах».
Шарль Сеньобос пересчитывает свою паству и подает знак к отправлению. Матросская команда – Ева Кюри и Жан Морен, отделив от стоящей у берега флотилии судов два парусника, пять-шесть весельных лодок, «большую» и «английскую» лодки, подводят их кормой вперед к причалу, туда, где зубчатые скалы образуют естественную пристань. Сеньобос отрывисто, насмешливо и весело кричит: «Садитесь! Садитесь!» А пока пассажиры усаживаются в лодки, он продолжает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
«История военной радиологии дает разительный пример неожиданного размаха, какой может получить в определенных условиях практическое приложение чисто научных открытий.
В довоенное время Х-лучи имели весьма ограниченное применение. Великая катастрофа, разразившаяся над человечеством, вызвала такое страшное количество человеческих жертв, что появилось горячее желание спасти все, что только можно, и употребить для этого все средства, способные сберечь и защитить человеческие жизни.
И тотчас, как мы видим, рождается стремление взять от Х-лучей предельно все, чем они могут быть полезны. Казавшееся трудным оказывается легким и сразу получает нужное решение. Оборудование, штат – все множится, как по волшебству: люди несведущие обучаются, а равнодушные отдаются делу. Так научное открытие в конце концов завладевает своим настоящим полем действия. Такой же путь развития прошла и радиотерапия, то есть применение в медицине радиоактивных веществ.
Какой же вывод мы можем сделать из этого неожиданного успеха, выпавшего на долю новым видам излучений, открытым в конце XIX столетия? По-моему, он должен вселить в нас еще большее доверие к бескорыстным исследованиям и усилить наше восхищение и преклонение перед наукой».
В этом сухом научном произведении невозможно уловить все значение личной инициативы Мари Кюри. Сколько в нем дьявольски безличных формул, сколько упорства в желании стушеваться, остаться в тени! Мари не враждебна своему «я», оно просто не существует. Кажется, что вся ее работа сделана какими-то неведомыми существами, которых она называет то «лечебными учреждениями», то просто «они» или же в крайнем случае «мы». Само открытие радия относится к «новым видам излучений, открытым в конце XIX столетия». А если мадам Кюри вынуждена говорить о себе, она пытается слиться с безымянной толпой:
«Изъявив желание, как и многие другие, послужить делу национальной обороны в пережитые нами годы, я сразу обратилась к области радиологии…»
И все же одна мелочь доказывает нам, что Мари отлично сознает, какую помощь оказала она Франции. Когда-то она отказалась – и впоследствии снова откажется – от ордена Почетного легиона. Но близким ее известно, что если бы в 1918 году ее представили к награде «За военные заслуги», это был бы единственный орден, который она бы приняла.
Ее избавили от необходимости поступиться своими правилами. Многие «дамы» получили знаки отличия, орденские розетки… Моя мать – ничего. Несколько недель спустя роль, сыгранная ею в великой трагедии, стерлась у всех из памяти. И, несмотря на ее исключительные заслуги, никто не подумал приколоть солдатский крестик к платью мадам Кюри.
Мир. Каникулы в Ларкуесте
Мир снова обрел покой. Мари все с меньшим доверием следит издали за теми, кто налаживает мир.
Мари – участница мировой войны – не стала ни милитаристом, ни антимилитаристом. Это чистейшей воды ученая, и в 1919 году мы снова видим ее во главе своей лаборатории.
Она с горячим нетерпением ждала минуты, когда здание на улице Пьера Кюри наполнится рабочим гулом. Первая ее забота – не прекращать дела исключительной важности, начатого во время войны. Снабжение эманацией, распределение «радиоактивных» пробирок по госпиталям продолжается под руководством доктора Рего, который, демобилизовавшись, снова вступил во владение зданием биологического отделения. В здании физического отделения мадам Кюри и ее сотрудники занимаются опытами, прерванными в 1914 году, и приступают к новым.
Более правильный образ жизни позволяет Мари заняться будущим Ирен и Евы, двух крепких девушек, таких же стройных, как она сама. Старшая, студентка двадцати одного года, спокойная, удивительно уравновешенная, ни на минуту не сомневается в своем призвании. Она намерена быть физиком, она намерена, и это твердое решение, изучать радий. Удивительно просто и естественно Ирен Кюри вступает на путь, по которому следовали Пьер и Мари Кюри. Она не задается вопросом, займет ли она в науке такое же место, какое заняла ее мать, и не чувствует бремени слишком известного имени. Ее искренняя любовь к науке, ее призвание внушают «и только одно честолюбивое желание: работать всю жизнь в лаборатории, которая строилась на ее глазах и где в 1918 году она значится „прикомандированной лаборанткой“.
Благодаря удачному примеру Ирен у Мари создается уверенность, что молодым людям легко найти дорогу в лабиринте жизни. Ее озадачивают непонятные переживания и резкие перемены настроения у Евы. Благородное, но чрезмерное уважение к личности детей, переоценка их благоразумия не позволяют ей самой воздействовать на подростка. Она хотела бы, чтобы Ева стала врачом и изучала применение радия в лечебных целях. Однако Мари не навязывает ей этот путь. С неослабным сочувствием поддерживает она любой из капризно изменчивых проектов дочери. Радуется ее занятиям музыкой, предоставляя ей выбор преподавателей и метода занятий… Она дает полную свободу существу, раздираемому сомнениями и нуждающемуся в твердом руководстве. Как было заметить свою ошибку этой женщине, которую все время направлял безошибочный инстинкт таланта, который, наконец, довел ее до предназначения, несмотря на все препятствия?
До конца своих дней она будет окружать неусыпной нежностью обеих дочерей, совершенно разных от рождения, ни одной из них не выказывая предпочтения. При любых обстоятельствах их жизни Ирен и Ева находили в ней защитницу и горячую союзницу. Когда впоследствии Ирен тоже станет матерью, Мари посвятит свои заботы и тревоги обоим поколениям.
Мари – Ирен и Фредерику Жолио-Кюри, 29 декабря 1928 года:
«Дорогие дети, шлю вам свои наилучшие пожелания к Новому году – желаю вам доброго здоровья, хорошего настроения, плодотворной работы, желаю вам в этом году получать каждый день удовольствие от жизни, не искать приятное в npoшлом и не рассчитывать на приятное только в будущем. Чем больше стареешь, чем лучше понимаешь, что умение наслаждаться настоящим – драгоценная черта характера.
Я думаю о вашей маленькой Элен и шлю ей мои пожелания счастья. Так трогательно наблюдать за развитием крошечного существа, которое с безграничным доверием ждет от вас лишь добра и твердо верит, что вы можете его избавить от любого страдания. Настанет день, когда она узнает, что ваша власть не простирается так далеко, а как бы хотелось иметь такую власть ради своих детей!
Надо по крайней мере приложить все усилия, чтобы дать малышам здоровье, мирное, безоблачное детство в атмосфере любви, среди которой их чудесное доверие продлится долее всего».
Мари – дочерям, 3 сентября 1929 года:
«…Я часто думаю о предстоящем мне годе работы. Думаю и о каждой из вас, о вашей нежности ко мне, о чех радостях и внимании, какими вы награждаете меня. Вы – мое истинное богатство, и я прошу у жизни предоставить мне еще несколько хороших лет жизни с вами».
* * *
То ли после изнурительных лет войны с наступлением мира улучшилось ее здоровье и наступил покой старости, но мадам Кюри становится умиротворенной. Тиски траура и болезни разжались, время притупило страдания…
Мари – Броне, 1 августа 1921 года:
«…Я столько страдала в своей жизни, что дошла до предела: только настоящая катастрофа еще могла бы на меня подействовать. Я научилась смирению и стараюсь найти хоть какие-то маленькие радости в серых буднях.
Ведь это прекрасно, что ты можешь строить дома, сажать деревья, цветы, любоваться их ростом и ни о чем не думать. Жить осталось недолго, зачем же нам еще мучить себя?»
Ирен и Ева выросли рядом с женщиной, боровшейся с горем, а теперь находят в ней новую подругу, постаревшую лицом, но помолодевшую душой и телом. Ирен, неутомимая спортсменка, подстрекает мать следовать ее примеру, совершает с ней долгие прогулки пешком, берет ее с собой кататься на коньках, ездить верхом и даже понемногу ходить на лыжах.
Летом Мари приезжает к дочерям в Бретань. В Ларкуесте, восхитительном краю, не наводненном пошлой толпой, три подруги проводят отпуск.
Население этой деревушки, расположенной на берегу Ла-Манша, возле города Пемполь, состоит исключительно из моряков земледельцев и… профессоров Сорбонны. «Открытие» Ларкуесты в 1895 году историком Шарлем Сеньобосом и биологом Луи Лапиком получило в университетских кругах значение открытия Америки Христофором Колумбом. Мадам Кюри, появившаяся с опозданием в этой колонии ученых, которую один остроумный журналист окрестил «Форт Наука», сперва ютилась в доме у местного жителя, затем сняла дачу, а потом ее купила. На возвышенном песчаном побережье, над безмятежным морем, усеянным бесчисленными большими и маленькими островами, которые не дают морским валам набегать прямо на берег, Мари выбрала место самое безлюдное, наиболее защищенное от ветров. Она любит такие дома-маяки. Все летние дачи, какие она снимала, да и те, какие она впоследствии строила сама, похожи друг на друга: на большом участке – скромный домик. Неудобно расположенные комнаты, запущенные, бедно обставленные, а вид из окон превосходный.
Редкие прохожие, которых Мари встречает по утрам, – сгорбленные старухи, медлительные крестьяне, улыбающиеся дети – все звучно приветствуют: «Добрый день, мадам Кю-ю-юри!» – по-бретонски растягивая гласный звук. Мари не избегает этих встреч и с улыбкой отвечает в тон: «Добрый день, мадам Ле Гофф… Добрый день, месье Кентэн» – или просто: «Добрый день» – если, к стыду своему, не узнает приветствующего. Деревенские жители вполне сознательно обращаются к ней с простыми, спокойными приветствиями, как равные к равной, без назойливости или любопытства, выражая только дружбу. Не радий, не тот факт, «что о ней пишут в газетах», снискали ей такое уважение. Ее сочли достойной женщиной лишь после двух или трех летних сезонов, когда бретонки, прячущие волосы под белыми остроконечными чепцами, признали в ней свою, крестьянку.
Дом мадам Кюри ничем не отличается от десятка других. Центром же колонии, «великосветским дворцом» в Ларкуесте считается низкая хижина, доверху увитая диким виноградом, пассифлорой, фуксией. Хижина эта зовется по-бретонски: «Taschen-Vihan» – «маленький виноградник». При ней на склоне разбит садик, где яркие цветы, посаженные без всяких затей, растут на длинных клумбах. Дверь домика всегда открыта настежь, кроме дней, когда дует восточный ветер. Здесь живет юный чародей семидесяти лет Шарль Сеньобос, профессор истории в Сорбонне. Это очень маленький, очень подвижной старичок, чуть горбатый, одетый в неизменный костюм из белой фланели в черную полоску, залатанный и пожелтелый Местные жители зовут его месье Сеньо, а друзья – Капитан. Словами не выразить того восторженного поклонения, каким он окружен, а тем более не объяснить, какими чертами своего характера он заслужил всеобщее обожание и. нежность.
По извилистой и крутой тропинке Мари спускается к «Винограднику». Человек пятнадцать колонистов уже сидят и расхаживают перед домом в ожидании поездки на острова. Появление мадам Кюри не вызывает никаких эмоций у собравшихся, напоминающих группу эмигрантов или цыганский табор. Шарль Сеньобос, посматривая своими чудесными, но скрытыми за очками близорукими глазами, приветствует Мари любезно-ворчливой фразой: «А! Вот и мадам Кюри. Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – раздается эхом еще несколько приветствий, и Мари присоединяется к кругу людей, сидящих на траве.
На Мари выгоревшая полотняная шляпа, старая юбка и не знающая износа матросская блуза из черного мольтона; такую блузу, одинакового покроя для мужчин и женщин, для ученых и рыбаков, мастерит за несколько франков деревенская портниха Элиза Лефф. Мари носит сандалии на босу ногу. Свой мешок, раздувшийся от засунутых в него купального костюма и халата, она кладет перед собой на траву, где валяется еще пятнадцать точно таких же мешков.
Вот была бы находка для репортера, если бы он неожиданно нагрянул сюда! Тут гляди в оба, чтобы буквально не наступить на какого-нибудь академика, лениво растянувшегося на земле, или не задеть какую-нибудь «Нобелевскую премию». Учености здесь хоть отбавляй. Вы хотите поговорить о физике? Вот Жан Перрен, Мари Кюри, Андре 'Дебьерн, Виктор Оже. О математике, об интегралах? Обратитесь к Эмилю Борелю, задрапированному в купальный халат, как римский император в тогу. О биологии? Астрофизике? Вам ответят Луи Лапик, Шарль Морен. А что касается чародея Шарля Сеньобоса, то полчища ребят этой колонии с ужасом заверят вас, что «он знает всю Историю».
Но удивительней всего то, что в этом университетском обществе никогда не говорят о физике, истории, биологии или математике, что здесь нет места для почитания, для иерархии и даже для условностей. Здесь люди не делятся на жрецов и учеников науки, на старых и молодых. В нем личности разделены на четыре категории: «филистеры» – непосвященные, посторонние, случайно забредшие в клан, и от них стараются как можно скорее отделаться; «слоны» – друзья, мало приспособленные к жизни на море, их терпят, осыпая насмешками; затем идут ларкуестийцы, достойные звания «моряков»; наконец, сверхморяки, специалисты по течениям в бухте, виртуозы кроля и весла, прозванные «крокодилами». Мадам Кюри никогда не входила в число «филистеров», но и не сумела добиться звания «крокодила». Она стала «моряком» после короткого стажа в «слонах».
Шарль Сеньобос пересчитывает свою паству и подает знак к отправлению. Матросская команда – Ева Кюри и Жан Морен, отделив от стоящей у берега флотилии судов два парусника, пять-шесть весельных лодок, «большую» и «английскую» лодки, подводят их кормой вперед к причалу, туда, где зубчатые скалы образуют естественную пристань. Сеньобос отрывисто, насмешливо и весело кричит: «Садитесь! Садитесь!» А пока пассажиры усаживаются в лодки, он продолжает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51