Преподаватель – старый матерый разведчик полковник Лось – хвалил его реферат за умелое использование тех немногих материалов, которыми он располагал, и за глубину выводов.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.

Эту народную песенку пели на модный мотив «Синенький скромный платочек…». Шевченко Павел жил в студенческом общежитии на Сталинке куда упали первые бомбы, и война для него действительно началась «ровно в четыре часа».
Он тащил на себе женщину с оторванной рукой. По странному совпадению ее фамилия была Гитлер, и это была первая жертва, увиденная Шевченко Павлом, в самой страшной и самой обильной жертвами войне из всех войн, которые пережило человечество за свою историю. Шевченко Павел тащил ее на себе к санитарной машине, а бомбы продолжали рваться, и горели дома, и Шевченко Павел произносил речи о том, что это провокация, что фашисты хотят нас запугать, но это им не удастся.
А затем днем, как только «нам объявили, что началася война», он отправился в военкомат, где уже столпились тысячи людей. К ним вышел задерганный пожилой капитан интендантской службы и сказал, стараясь выглядеть как можно решительнее и увереннее, что главное сейчас – без паники и что, когда будет нужно, их призовут. А теперь все должны находиться на своих постах.
Студенты, и вместе с ними Шевченко Павел, сразу же направились в райком комсомола, но там им сказали то же самое. В университете установили дежурство – дежурные сидели на крыше и должны были сбрасывать с крыши зажигательные бомбы, если они туда попадут. Кроме того, они должны были следить за тем, чтобы вражеские шпионы и диверсанты не подавали сигналов немецким самолетам. Город был погружен во тьму. Во время ночного дежурства, когда он и еще два его однокурсника патрулировали по городу под руководством милиционера – пожилого коренастого человека, носившего ту же фамилию, что и Павел, – Шевченко, но по имени Иван Михайлович, они заметили, как в одном из окон сквозь неплотную штору явственно пробивается зеленый свет, который сразу же погас, и зажегся красный, а затем погас красный и снова зажегся зеленый.
– Азбукой Морзе чешет, сволочь, – сказал милиционер Шевченко. – Пошли. Нужно его живьем взять. Но если будет убегать или сопротивляться – стрелять без предупреждения.
Они поднялись на второй этаж дома, в котором помещалась какая-то санитарно-эпидемическая лаборатория. Милиционер осмотрел дверь, а потом скомандовал: «Навались!» – они навалились, сорвали неплотно закрытую дверь и вбежали в помещение. В комнате, сплошь уставленной пробирками, колбами, с микроскопами на столах, на одном из столов, положив под голову какие-то журналы, спала толстая, огромная, как гора, женщина. Она не услышала, как они вошли, и не проснулась, но милиционер Шевченко толкнул ее прикладом.
– Будет притворяться, вставай. Кто в той комнате?
Женщина проснулась, посмотрела на них спокойно, по-видимому, она еще не успела испугаться, и сказала:
– Там никого нет. Я здесь все время.
– Пошли с нами.
Он снова подтолкнул женщину прикладом своей винтовки, и они вошли в соседнюю комнату. Там теперь было совершенно темно. Милиционер пошарил по комнате электрическим фонариком:
– Кто здесь есть? Выходи!
Они стояли, напряженно всматриваясь в темноту, с винтовками, направленными во все углы, с пальцами, чуть-чуть, на первый миллиметр, сдвинувшими спусковые крючки.
Никто не отвечал.
– Кто здесь подавал сигналы? – спросил милиционер у женщины.
– Здесь никого не было, – ответила женщина, только теперь просыпаясь. И вдруг зачастила: – Что вы говорите? Какие сигналы? Вы ошиблись… Вы попали в другой дом… Сюда никто не заходил… Как вы сюда попали?… Какие сигналы?…
Внезапно в углу против окна вспыхнул и погас красный фонарик.
– А вот такие сигналы, – направляя винтовку на женщину, сказал патрульный – студент из их группы Василий Черемушкин.
– Ах, – сказала женщина с облегчением. – Это – термостат.
– Какой еще термостат? – с недоверием спросил милиционер.
– Ну шкаф такой. Он автоматически поддерживает нужную температуру. Мы готовим вакцину. Для фронта. Поэтому работаем круглые сутки.
– А почему он сигналы подает?
– Это не сигналы. Это лампочки загораются у него, когда меняется температурный режим.
– Ничего, – сказал милиционер. – Пройдем в штаб. Там разберутся, откуда сигналы. А сигнализатор этот ваш пока выключить.
– Да ты что, с ума сошел? – напустилась на милиционера женщина. – Да я здесь оставлена для того, чтоб его не выключать. Да если мы вакцину испортим – с тебя голову снимут… Она жизнь людям на фронте спасает.
– Пройдемте, гражданка, – сказал милиционер менее решительно.
Шевченко Павел осмотрел термостат.
– Не нужно, – возразил он. – Это действительно просто прибор. Нужно только получше замаскировать окно.
– Замаскируем, – обрадовалась толстуха. – Только разве с самолета можно различить такой слабый свет?
Свои стихи Шевченко Павел «вышагивал». Был у него такой любимый маршрут – вверх по бульвару Шевченко, а там налево, к вокзалу, мимо дымящихся градирень ТЭЦ. И у вокзала обязательно коснуться рукой черного искрящегося лабрадорита, которым облицовано здание. А назад, когда ноги уже отказывают, – трамваем.
Он снашивал за месяц ботинки, и обувь была одной из главных статей в его довольно скромном бюджете.
Когда его вместе с большой группой студентов направили на рытье окопов, у вокзала он незаметно отделился от остальных и потрогал рукой пыльный, прогревшийся за день лабрадорит облицовки вокзала.
В товарных вагонах их довезли до Ирпеня. Расстояние, которое прежде обыкновенный дачный поезд преодолевал за час, заняло у них целую, ночь – навстречу шли воинские эшелоны, их поезд все время останавливали, сгоняли на обводные пути, в ночном небе гудели самолеты, с воем падали на землю бомбы, и хлопали зенитки.
В пойме прекрасной глубокой и прохладной реки Ирпень Шевченко Павел впервые по-настоящему понял умом, а не сердцем, что Советский Союз несокрушим, что фашисты будут остановлены, что они не сделают ни шага вперед на советской земле. Он увидел цепь связанных между собой глубокими окопами огромных бетонных дотов с подземными галереями, с громадными пушками, какие прежде он видел только в кино на военных кораблях. Это была несокрушимая система обороны, стальной пояс, способный выдержать натиск любых танков и самолетов. Такие сооружения не могли быть созданы за месяц, их, несомненно, строили годами, Шевченко Павел удивлялся про себя, почему он никогда прежде не слышал о том, что под Киевом имеются такие грандиозные оборонительные сооружения, и мудрости людей, которые в те дни, когда будто бы еще никто и не думал о войне, позаботились, чтоб так глубоко в нашем тылу была создана такая мощная линия обороны.
«Интересно, – думал он, – знал ли об этом Борис Пастернак, когда он жил в Ирпене и написал здесь свое знаменитое стихотворение:
Ирпень – это память о людях и лете,
О воле, о бегстве из-под кабалы,
О хвое на зное, о сером левкое,
О смене безветрия, вёдра и мглы.
О белой вербене, о терпком терпеньи
Смолы, о друзьях, для которых малы
Мои похвалы и мои восхваленья,
Мои славословья, мои похвалы.
А может быть, знал? И, может быть, поэтому в стихотворении «Лето» появились эти странные строки:
…и поняли мы,
Что мы на пиру в вековом прототипе,
На пире Платона во время чумы.

Откуда же эта печаль, Диотима?
Может быть, отсюда и была эта печаль?
Студенты рыли окопы, они продолжали ходы сообщения в сторону леса. Так что подымающийся по холму вверх лес можно было пройти, не показываясь над поверхностью земли, и от каждой основной траншеи отходили боковые ответвления с ячейками для станковых пулеметов и блиндажами для стрелков.
Руководил работами очень молодой, отчаянно веселый капитан в не виданных до этого Шевченко Павлом щегольских сапогах – они были сшиты не из кожи, а из тонкого брезента такого же цвета, как и вся пригнанная, отглаженная одежда этого капитана.
– Пусть они только покажутся! – повторял капитан, постукивая по своим брезентовым голенищам винтовочным шомполом, который он зачем-то постоянно держал в руке. – Здесь они не пройдут! Но пасаран – как говорили испанцы!
Немцы здесь и в самом деле не прошли. Они прошли в другом месте. И Шевченко Павел, и другие студенты вместе с усталыми испуганными красноармейцами тащили на себе в прекрасные, оборудованные по последнему слову техники доты ящики с взрывчаткой, а саперы соединяли эти ящики проводами. Ни разу не выстрелившие доты были взорваны, а бесчисленные, вырытые вручную ходы сообщения – брошены.
Щеголеватый капитан – на этот раз в руках у него уже была винтовка, а не шомпол и сапоги на нем были не брезентовые, а тяжелые кожаные – сказал, что немцы прорвались и что теперь они должны разбиться на группки и отходить в тыл, чтобы там уже присоединиться к воинским частям.
Бегство это, в котором Шевченко Павел был лишь маленькой частицей, состояло в бесконечном кружении по дорогам, в бессонных ночных переходах, и двигалась по дорогам вся Украина, и ревел скот, и горели хаты, и страшно пахла сожженная пшеница, и каждый раз встречные говорили, что сзади немцы и впереди тоже немцы. Они шли пешком, а немцы передвигались на своих танках, на автомашинах, на транспортерах и двигались так быстро, что обгоняли отступавших.
И все-таки Шевченко Павлу повезло. Он вышел из окружения, и попал к железной дороге, и устроился на открытой платформе длинного эшелона, который вез какие-то станки, машины, железо. На открытой платформе горой лежали железные листы с гладкой, словно вороненой поверхностью, ночью они становились холодными, будто ледяными, – не улежишь, и Шевченко Павел садился на корточки, а днем они разогревались, обдавали сухим жаром. На этих листах он доехал до Ворошиловграда и пошел в райком комсомола. Секретарь райкома, плотная женщина с круглым лицом – на вид ей было лет тридцать, – внимательно, с сочувственной улыбкой выслушала рассказ Шевченко Павла о том, как он пробирался, как безостановочно движутся немцы, а затем медленно сказала:
– А зачем же ты бежал, если говоришь, что хочешь воевать?
– Я хотел в армию, – ответил Шевченко Павел.
– В какую же армию тебе нужно? Армия там и была. Нужно было взять в руки винтовку и убить хоть одного немца. Может, они тогда бы не так быстро продвигались.
Шевченко Павел молчал.
– И нечего тут панику разводить. И насчет взорванных дотов поменьше следует болтать. Дай-ка комсомольский билет…
Шевченко Павел подал комсомольский билет, с ужасом ощущая, что эта широколицая, умная и злая женщина сейчас возьмет его билет, положит в стол и скажет: «Больше ты не комсомолец. Комсомольцы не бегут. Комсомольцы сражаются».
Но она внимательно посмотрела билет, потом снова взглянула на Шевченко Павла, вернула ему билет, написала что-то в блокноте, вырвала листок и протянула ему:
– Вот. Пойдешь в военкомат. Это тут рядом. Они тебя возьмут. И поменьше паники.
Из военкомата Шевченко Павла направили на формирование в воинскую часть, которая располагалась в старых казармах на окраине Ворошиловграда. Там его вызвал начальник политотдела дивизии и сообщил, что Шевченко Павлу, как студенту университета и секретарю комсомольской организации факультета, присваивается звание младшего политрука и он назначается на должность агитатора батальона.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Двадцать второго июня 1941 года в 16 часов Павел Шевченко подал начальнику академии рапорт о том, что он просит отчислить его из академии и направить во фронтовую часть. Ночью его вызвали к начальнику академии. Генерал был бодр, весел и язвительно насмешлив.
– Как вы думаете, товарищ капитан, что я сделал с вашим рапортом? – спросил он у Шевченко.
– Думаю, что отдали приказ удовлетворить мою просьбу, – ответил Павел Шевченко бодро.
– Нет. Вот видите, в моем столе есть два ящика, слева и справа. Правый у меня называется долгим ящиком. В него и попал ваш рапорт.
– Я буду подавать вам такие рапорта каждый день.
– Я их буду туда тоже складывать каждый день. Только больше не буду вас вызывать. В армии нам нужны командиры с хорошей подготовкой. Особенно если учесть, что будет убыль. Что будет большая убыль. Идите.
И все-таки его забрали из академии в самый высший центр, ведавший вопросами войны, – в разведотдел Генштаба.
На прощание начальник академии сказал ему:
– Видит бог – я не хотел вас отпускать. Но разведотделу нужны люди. Это сейчас важнее всего. И я направил туда – лучших. Служите честно, и я уверен, что вы еще вернетесь к нам доучиваться. После победы.
Начальник отдела майор Маркарьян, высокий сутулый человек с длинным лошадиным лицом, одетый в гражданский костюм, в белой рубашке с воротником, повязанным синим шерстяным галстуком, озадаченно развел руками:
– Понимаете, капитан, нет у меня сейчас времени вводить вас в курс дела. И мы с вами поступим, как когда-то поступили со мной, когда я первый раз пришел в это, прошу учесть, очень ответственное учреждение. Отправляйтесь в архив и познакомьтесь там со старыми делами. Изучите их как следует и будете иметь полное представление о наших методах и задачах. Желаю вам успеха.
Каждый день он приходил в архив к восьми часам утра и никогда не уходил раньше двух часов ночи. Он читал дело за делом, он просматривал тысячи донесений, пояснительных записок, разработок, все больше убеждаясь, что это совершенно бесполезно, что он все это учил в академии, что ничего нового он здесь не узнает, но к нему никто не обращался, никто его ни о чем не спрашивал.
И вдруг в воскресенье – шла уже вторая неделя с тех пор как он сидел в архиве – он наткнулся на дело, которое его сначала просто испугало. Ему вдруг подумалось, что крупный наш пользовавшийся огромным доверием агент по кличке «Мустафа», работавший в одной из ближневосточных стран, – «двойник», то есть человек, который обслуживает не только нашу разведку, но и контрразведку страны, где он жил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13