– Для военнослужащего не может быть двух названий, – сказал Павел Шевченко. – Он всегда должен знать, где свои, а где враги.
– А так ли велика разница между «своими» и врагами. Между техническими успехами, которых достигли люди, и их сознанием образовался огромный разрыв. Мы живем в двадцатом столетии, у нас есть и автомобили, и самолеты, и радиоприемники, а мыслят люди так, во всем так же, как мыслили их предки в тринадцатом столетии. Да где там в тринадцатом – как при императоре Нероне. Выдвинуты новые лозунги: у нас – «Пятилетка – в четыре года», а у фашистов, скажем, – «Пушки вместо масла». Но фактически потребности всех людей сводятся все к тому же голосу римской черни: «Хлеба и зрелищ!» И все правительства по мере своих сил и возможностей пытаются удовлетворить эти потребности…
«А революция? – думал Павел Шевченко. – А Ленин? А первое в мире свободное социалистическое государство? Его создавали совсем не для того, чтобы дать людям хлеб и зрелища, революцию делали голодные люди, да и сейчас каждый честный человек пожертвовал бы всем, что у него есть, для Родины. Нет, революцию делают для того, чтобы были осуществлены высокие идеалы, не ради молочных рек в кисельных берегах».
Но он слушал Марину Александровну молча, едва улыбаясь, и не возражал. Она спрашивала:
– Вы читали Толстого?
– Читал.
– Что?
– Ну… «Войну и мир» читал. И «Анну Каренину»… Ну и рассказы всякие.
– Какие рассказы?
– Не помню уже… Про Севастополь… «Крейцерову сонату».
– Мои ученики тоже учат Толстого… и так же, как вы, ничего в нем не понимают. Да и странно мы их учим. Если подумать о том, чему мы их учим, то получится, что мы им изо дня в день объясняем, что Лев Николаевич Толстой был просто старым дураком. А ведь на самом деле это совсем не так. Ведь Толстой понимал, что он делает, когда учил «непротивлению злу насилием». Он понимал, что всякое зло вызывает новое зло, что если, к примеру, у вас расстреляют отца, то вы захотите отомстить за него, а потом те, кому вы отомстите, в свою очередь, захотят отомстить вам и вашим близким. Павел напрягся.
– Мы изучаем со школьниками Толстого и одновременно учим их быть советскими патриотами, а Толстой писал о патриотизме…
Она раскрыла томик Толстого, к серо-мраморному переплету которого была прилеплена небольшая медная пластинка с выпуклым изображением бородатого старика, не нашла нужного места и процитировала наизусть:
– «Самое отвратительное из всех созданных человечеством установлений – это патриотизм, который всегда использовался правящими группами людей для того, чтобы подавлять и подчинять себе народные массы».
– Без патриотизма мы не победим в будущей войне, – возразил на этот раз Павел Шевченко. – Кроме того, у меня нет отца, за которого нужно было бы мстить.
– Да, я знаю, вы – детдомовец, – протянула Марина Александровна.
Она ему не нравилась. Он ее не любил. Ему казалось, что и она его не любит, что она презирает в нем курсанта, что всячески стремится подчеркнуть разницу между ним и той огромной надстройкой из командиров всех рангов, начиная низшими и кончая самыми высшими, которая над ним простиралась.
И даже теперь, когда при встречах вместо разговоров о литературе они устраивались на постели ее мужа, где, как, впрочем, был убежден Павел Шевченко, до него успели побывать еще многие, в нем только усилилось подозрение к ней, презрение, и тяга, и необходимость с ней увидеться, и чувство гордости, что вот он, обыкновенный курсант Павел Шевченко, был близок с такой недоступной, так высоко стоявшей над ним женщиной.
Во время таких свиданий она приучила его говорить слова, которые до этого он не всегда решался употреблять даже в казарме. И сейчас он лениво перебирал в памяти эти слова, и отбивал шаг, и пел «Береги рубежи, красный часовой», и чувствовал, что выглядит браво, весело, что женщины, которые идут по тротуару, смотрят на него. Он уже забыл о том, что, когда он сам ходил по тротуару, а не по мостовой, а по мостовой шли в строю красноармейцы, он, как и все остальные, не видел там отдельных людей, а видел всю роту в целом, видел строй…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Еще когда Шевченко Павел учился в школе, любимым его учителем был завуч школы, преподаватель русского языка и литературы Владимир Павлович Басенко. Этот высокий человек с мускулами крестьянина, с бритой головой и лицом, чем-то напоминавшим лицо Маяковского, был известен как человек, способный научить правильно писать самых ленивых, самых безнадежных учеников. Его «троечники» при поступлении в высшие учебные заведения, как правило, получали пятерки, а те, кто имел у него пятерки, могли бы уже и не сдавать экзаменов. Учеников Владимира Павловича ценили в высших учебных заведениях.
У него был свой простой и очень отличный от принятого метод обучения. Уроки русского языка состояли из постоянных труднейших диктантов. Тексты для них он выбирал из бесконечных периодов гоголевской прозы, а также из передовых статей некоторых газет, в которых часто с трудом можно было понять, где же подлежащее, а где сказуемое. Грамматических правил ученики могли не учить. Но только в том случае, если они не делали ошибок в диктантах. Если же случались ошибки, то на каждую ошибку нужно было выучить правило, независимо от того, следовало ли его сейчас изучать по школьной программе или не следовало, и сделать на это правило десять упражнений из учебника.
Шевченко Павел писал грамотно и поэтому из грамматических правил знал только одно – он когда-то написал слово «бесподобный» как «безподобный». «Приставки из-, воз-, низ-, раз-, без-, чрез-, через – меняют свои окончания с з на с перед буквами п , т, к, х, ф, с, ц, ш, щ ».
А на уроках литературы пятнадцать-восемнадцать минут учитель спрашивал учеников предыдущий урок, в остальное время он рассказывал вещи, которых не было в учебнике. Собственно, все, о чем он говорил, в учебнике отсутствовало. Но в самом конце урока он открывал учебник и объявлял классу. «Выучить к следующему уроку по учебнику от сих до сих». При опросе можно было отвечать только то, что написано в учебнике, знает ли ученик то, что рассказывал учитель на предыдущем уроке, в оценке не учитывалось. Ученики боялись и любили Владимира Павловича.
Так совпало, что, когда Шевченко Павел поступил в университет, перешел на работу из школы в университет и Владимир Павлович Басенко – на должность преподавателя русского языка. 64
В приемнике светился зеленый глазок с черным зрачком. Скрипка звучала, как виолончель, – низко, на глубоких тонах, комната, стены которой были уставлены бесконечными, до потолка, рядами книг, освещалась только настольной лампой. Владимир Павлович постелил на письменном столе газету – для этого он отодвинул в сторону чернильный прибор, книги с закладками и какую-то рукопись, поставил тарелку с селедкой и луком, четвертушку водки, два стакана. Прямо на газете кухонным ножом он нарезал хлеб.
– Жена в село поехала, – сказал он чуть растерянно. – Придется самим хозяйничать. А приемник этот мне из Львова привезли. Английский.
– Для чего эта зеленая лампочка? – спросил Шевченко Павел.
– Черт его знает… Говорят, должна показывать, правильно ли настроен приемник. Только она почему-то не действует.
Владимир Павлович подошел к приемнику и повернул ручку, усилив звук. Крейслеровские «Муки любви» заполнили комнату, вырвались за окно.
– Ну вип'ємо, козаче, – сказал Владимир Павлович, неожиданно переходя на украинский язык. – Не забув рідної мови?
– Нет, – ответил Шевченко Павел. – Не забыл. Только в школе, как вы знаете, у нас родным языком был русский.
– То – в школі. А не в душі, не в мозку, адже думаємо ми по-українськи і тільки перекладаємо свої думки на російську.
– Я и думаю по-русски, – не сразу ответил Шевченко Павел. – Я даже сочинения по украинской литературе в школе писал сначала по-русски, а потом переводил их на украинский.
– Дивно, – нахмурился Владимир Павлович. – Не можна забувати своєї рідної мови, як не можна забувати рідної матері, як не можна забувати своєї Батьківщини. Ми живемо в складний час, час наближення великих воєн, які перетруть и перемнуть геть усе людство. Але якщо ми, українці, збережемо свою мову, то, може, ми в ці складні часи зможемо зберегти й свою державність і залишимось у майбутній історії.
Шевченко Павел впервые слышал, как Владимир Павлович – преподаватель русского языка и русской литературы, большой и известный знаток этих предметов, разговаривает по-украински, и вдруг он подумал, что украинский язык звучит в устах Владимира Павловича намного естественнее и красивее, чем русский.
Водка застряла комком в горле, но Шевченко Павел конвульсивным глотательным движением протолкнул этот комок и вдруг ощутил, как по пищеводу медленно скатывается вниз круглый горячий шарик, он бы мог указать пальцем, где он находится, – как этот шарик опустился в желудок, а потом уже теплые тонкие солнечные лучики устремились от него в руки и ноги. Ему стало тепло и хорошо, и, покачивая головой, он выдохнул:
– Добре.
– Дуже добре. Але треба закусити. Цибуля й оселедець – одні з небагатьох речей, які поєднують найвищих панів і найбідніших селян, бо всі їх однаково полюбляють.
– Хочу визнатись, – сказал Шевченко Павел, – що це я вперше в житті п'ю водку.
– Горілку, – поправил его Владимир Павлович. – Горілку. Ось Микола Гоголь писав у «Вечорах на хуторі побіля Диканьки», та й в «Тарасі Бульбі», – «горелка». А це слово в нього вийшло
f не українське, і не російське. Тому що російською мовою «горелка» – це якась гра, а українською мовою – нема такого слова…
– Горілку, – поправился Шевченко Павел. – І знаєте – вона мені дуже сподобалась.
– Я ж кажу, буде козак. І поет. Тільки знов-таки і вірші не завадило б вам писати рідною мовою. Українською. Тією самою, якої не цуралася людина, чиє велике прізвище маєте й ви.
– Я пробовал. – Шевченко Павел посмотрел на радиоприемник, из которого теперь слышалась неразборчивая и громкая немецкая речь. Владимир Павлович подошел к приемнику, щелкнул чем-то, и в наступившей тишине голос Шевченко Павла прозвучал слишком горячо и громко. – Я пробовал. Только не получалось… А почему вы преподаете русскую литературу, если думаете по-украински?
– Это, как говорят москали, пришлось «колпак переколпаковать, перевыколпаковать, колокол переколоколовать, перевыколоколовать». Но еще наступит – и ты запомни мои слова – еще наступит время, когда я буду преподавать украинскую литературу. И тогда она будет называться «великой украинской литературой».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Все это было намного сложней, чем казалось ему в тот день, когда он спросил у дворника, вооруженного не виданной им до тех пор метлой с блестящей алюминиевой трубкой вместо палки, как пройти к Кремлю. Не мог весь народ, все двести миллионов человек, ошибаться. Очевидно, он, Павел Шевченко, чего-то не знал, и, может быть, чего-то не знал и его отец, Николай Спиридонович Боголюбов. А ведь могло быть и так, что в самом деле существовал заговор. Могло быть и так, что на Семнадцатом съезде эти заговорщики хотели устранить Сталина, чтобы захватить власть. Быть может, не было такого письма Ленина, быть может, кто-нибудь из заговорщиков уже после смерти Ленина придумал, что было такое письмо. Иначе почему оно не было опубликовано?
Под руководством Сталина в стране была проведена коллективизация, под его руководством осуществляется индустриализация. Анри Барбюс – иностранный писатель, француз, писал, что Сталин – это Ленин сегодня. Тысячи раз Павел Шевченко видел известную фотографию – Ленин и Сталин вдвоем сидят рядом на даче в Горках. Не мог Ленин так сфотографироваться со Сталиным, если бы он написал это письмо.
Все это было значительно сложней, чем казалось сначала, и когда на параде, гремя, мчались стальные громадины – танки, когда пролетали тяжелые самолеты, сердце радовалось, что такой сильной, такой могучей стала Родина, и все успехи эти для всех советских людей связывались с именем Сталина.
Но, с другой стороны, он должен был считать себя во всем Павлом Шевченко, должен был скрывать, кто он в самом деле, кто его отец, потому что случайный промах, случайное совпадение, при котором его бы разоблачили, привело бы к таким непоправимым несчастьям, что лучше бы умереть.
Однажды, получив увольнительную в город, он пошел в библиотеку, попросил там учебник по терапии для медицинских вузов и внимательно прочел раздел о пневмонии. Когда любопытная библиотекарша заглянула через его плечо в книгу, он невольно перевернул несколько страниц. Он думал о том, что самым лучшим для него выходом было бы, если бы Шевченко Павел из детского дома умер бы от своего воспаления легких. Это значительно облегчило бы его жизнь, которая в остальном складывалась прекрасно.
По временам он думал, что все это складывается даже слишком прекрасно. Имя Павла Шевченко золотыми буквами высекли на мраморной доске, на знаменитой мраморной доске, где сияли имена лучших выпускников училища за всю его историю, – такова была традиция.
За всю историю училища было только два случая, когда курсанты прямо после училища, минуя службу в армии, попадали в военную академию. Первым из них был бывший выпускник училища, а ныне генерал, командующий корпусом генерал Касатонов, вторым – Павел Шевченко.
Из училища он был выпущен в звании лейтенанта, а в академии ему сразу же, минуя все сроки, присвоили звание старшего лейтенанта. Он думал только о том, что нужно постараться узнать, как в специальных отделах Народного комиссариата внутренних дел построена проверка анкет. Для чего-то ведь заполняются эти анкеты. Следовательно, сведения, которые в них записаны, должны кем-то проверяться. Но, может быть, они проверяются только в тех случаях, когда что-либо вызывает подозрение? И принято ли проверять данные о школьных годах человека? Потому что проверок в училище он не боялся.
Он учился на отделении разведки и контрразведки и первый свой реферат посвятил вопросу о том, как построена проверка биографий людей в немецком гестапо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13