Учитывая все происшедшее, вы полагаете, что это легкий путь? В нашем мире все взаимодополняемо. Мудрость и чувства невозможны без познания. Противоречия между ними рождают хаос, а слияние гармонию. Знаете,Чарльз, многое в отношении деда к этому миру я не понимал. Прсле смерти родителей, кроме деда и бабушки у меня никого не осталось. Я имею в иду в Канаде.
Да-а... Так вот, к тем же микрорганизмам он относился, как к равным себе: разговаривал с ними, иногда ругался, спорил, шутил, - и все вслух, в полный голос. Для меня это было откровением. - Он вдруг весело рассмеялся: - Поверите, дед никогда не говорил "деление клетки", он говорил - "у нашей барышни скоро роды". Представляете, что, с подобным подходом, можно было услышать в его кабинете! Но иногда мне кажется, он все-таки вышел на какой-то уровень общения с ними. Я понимаю, звучит, мягко говоря, не совсем привычно, однако одной гениальностью и интуицией объяснить все его открытия сложно. Несомненно присутствовало что-то еще.
- Он был против вашего участия в исследованиях проекта "Barrier"?
Рубецкой тяжело вздохнул, отведя взгляд.
Только сейчас Чарльз обратил внимание, как устал этот молодой ученый, отмеченный внутренней, глубокой красотой. И неожиданно для себя проникся к нему пониманием и состраданием. Это был момент истины! Стоун молча смотрел на осунувшиеся черты лица, в печальные глаза и проступившую под ними, после стольких дней нечеловеческого напряжения и бессонных ночей, синеву.
"Последний из рода Рубецких и единственный из выживших в лаборатории. Почти не жил, а смерть все время рядом. Может, Бог хранит его? Или мы просто часто пытаемся возложить на Бога ответственность за свои решения поступки? Мол, так суждено было Богом... Серж не готов к выполнению предстоящей миссии. Если с ним что-то случится, я до конца жизни буду нести этот крест. Имеем ли мы право вторгаться в его судьбу?.." - мучительно размышлял он и внутренне содрогнулся, услышав прозвучавшие в тишине слова Рубецкого.
- Вы правы, Чарльз, дед был против моего решения работать здесь, но сказал, что только Бог имеет право вторгаться в судьбу человека.
А Стоун, повинуясь какому-то злому противоречию, яростно себя ненавидя и презирая, проговорил:
- Серж, я пришел вас предупредить. В Оттаве два часа назад принято решение об эвакуации персонала и временной консервации "Barrier-2". Больные будут перевезены в специально оборудованные для них палаты в госпитале нашей военной базы "Кедр". Там уже проводят необходимые противоэпидемиологические и карантинные мероприятия. Вам же... - он сделал паузу, словно ему вдруг стало не хватать воздуха, - ...вам, Серж, предстоит завтра, вернее, уже сегодня, - поправился он, - прибыть в Оттаву. Вы полетите туда со мной.
- Значит, все-таки меня в чем-то подозревают, - побледнев, упавшим голосом проговорил Рубецкой. - Но почему, Чарльз?!
- Вас никто и ни в чем не подозревает. Простите, Серж, но большего я сказать вам не уполномочен. К сожалению, - грустно добавил он...
Начало 1989 года. Канада, Квебек.
Он стоял неподвижно, закрыв глаза и прислонившись спиной к гладкому стволу березы, запрокинув голову и подставив лицо яркому, зимнему солнцу . Легкий ветер шевелил густые светло-русые волосы.
" Дед, ты всю жизнь мечтал туда съездить. Когда я вернусь, первым делом приду к тебе и расскажу о России. Не будет никого, только мы трое ты, Маруся и я..."
Невдалеке возвышался величественный дом, в архитектуре которого без труда угадывались признаки итальянского зодчества, характерные для эпохи преобразований Петра Великого в России. Рядом с парадным входом стояла машина, в которой сидели двое. Один из них, расположившийся на переднем сидении, - полноватый, седой, с грустными глазами человека, много повидавшего в этой жизни и оттого умеющего многое в ней прощать, время от времени поглядывал на сверкавшие на запястье дорогие часы.
- Не нервничайте, Ричард, - улыбнувшись, проговорил тот, кто сидел за рулем. - Его вылет из Дорваля в четырнадцать сорок. Мы успеем. Давайте немного прогуляемся.
Они вышли из машины. Пройдя несколько шагов, остановились, с удовольствием вдыхая чистый, ядрено-морозный воздух. Седой мужчина с любопытством огляделся.
- Здесь прошло его детство, - отметил Чарльз Стоун, а это был он. Дом построил еще Рубецкой-старший. Он так и не смирился с утратой России.
- Все это, разумеется, прекрасно и трогательно, но, на мой взгляд, полностью обречено на провал. И я до настоящего момента, несмотря на пройденное им с блеском ускоренное обучение, остаюсь при своем мнении: все, что мы пытаемся предпринять - чистейшей воды авнтюра! За такое время невозможно подготовить профессионала. Просто не понимаю, как наш шеф мог на подобное решиться, да еще получить "добро" на самом высоком уровне. Настает время дилетантов, - со вздохом проговорил он.
- Он выполнит свою миссию именно потому, что никогда не был, не является и не будет профессиональным агентом. Ему многое неведомо из того, на чем может элементарно засыпаться даже превосходно подготовленный профессионал. Он будет выглядеть непринужденно и естественно, как выглядит любой человек, оказавшийся в незнакомом городе. И нам просто повезло, что на русский манер его зовут Сергей Михайлович и он увлекается историей. Чудоковатый ученый, не более...
- Все-равно авантюра! - остался при своем мнении Ричард.
- Время, оно работает на нас. При том что, казалось бы, его-то у нас и нет. То, что происходит в Советском Союзе - начало заката. Еще лет пять назад разработать подобную операцию, тем более, отправить туда своего человека, считалось немыслимым. Сегодня - все гораздо проще. Советский Союз буквально наводнен представителями разведок чуть не всех стран мира. Великая "империя зла" рушится... - Он помолчал, о чем-то размышляя, и заговорил снова: - Но рухнуть она может с таким невообразимым грохотом, что накроет своими обломками половину планеты.
Мы должны благодарить Бога, что между Европой и Америкой Атлантический океан. К сожалению, он не может служить препятствием для бактериологического оружия. В той неразберихе и хаосе, что уже прослеживаются в Советстком Союзе, никто ни в состоянии дать хоть какие-то гарантии безопасности в отношении оружия массового поражения. Эта страна стала пороховой бочкой. Русский писатель Гоголь как-то подметил: "В России две беды - дураки и дороги." И если дороги - их внутригосударственная головная боль, то дураки рядом с пороховой бочкой, учитывая территорию страны и ее военный потенциал, - проблема уже общечеловеческая. Поверьте, Запад еще не раз содрогнется, осознав, от кого отделял их "железный занавес".
- Я никогда не мог понять этот народ, их правителей и что ими движет, - задумчиво проговорил Ричард. - Богатейшие ресурсы, огромный научный и трудовой потенциал, одна из лучших мировых культур и, в тоже время, невежество, грязь, нищета, повсеместное воровство, пьянство... Знаете, Стоун, я часто вспоминаю войну. Мне было двадцать с небольшим лет. Как и отец Рубецкого, я ходил в составе конвоев. И хорошо помню русских: удивительно добрые, отзывчивые и честные люди. Но страшные в своей неистовой ненависти к фашизму. По мужеству и стойкости, с которыми они преодолевают трудности, им нет равных на земле. Их воинская доблесть была за пределами человеческого понимания. Может, в этом и есть их предназначение - быть Воинами с большой буквы?..
Стоун ничего не ответил. Он молча смотрел, как к ним приближется молодой человек, в жилах которого текла частица крови народа, странного и непонятного, пожалуй, и для самого себя.
... Через несколько часов, в монреальском аэропорту Дорваль, Серж Рубецкой перестал быть тем, кем он являлся в действительности.
Самолет, разбежавшись по взлетной полосе, устремился в безоблачное, пронзительно синее, небо. Молодой человек, сидящий в одном из кресел, бросил прощальный взгляд на промелькнувшие внизу шпили Нотр-Дам-де-Бон-Секура, старейшей монреальской церкви семнадцатого века, собора моряков и рыбаков.
" Господи... - мысленно взмолился он, прикрывая глаза и стараясь унять немилосердно сдавившую сердце тоску. - ... Господи, помоги мне! Дай мне вернуться сюда вновь. Пусть - глухим, незрячим, старым и больным. Пусть никому не нужным. Но оставь надежду - однажды взять в руки охапку листьев клена, поднести к лицу, почувствовать их запах и понять: я - дома, в самой лучшей и прекрасной стране на свете... Господи, не оставь меня..."
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗОЛОТО
Сон цвета зеленого клена.
... Глазами, в которых застыла тревога, он внимательно следил за окружившими его людьми. Он понимал обращенные к нему вопросы, но отчего-то боялся на них отвечать. Казалось, стоит ему произнести всего несколько слов и произойдет нечто ужасное, непоправимое, что неминуемо повлечет за собой возвращение к исходному рубежу. И все повторится сначала...
Он закрыл глаза и улыбнулся, ощутив покой и блаженство. Словно веки обладали неким магическим даром, способным надежно охранять и оберегать его от мира звуков и света. Он полюбил тьму. Она не была агрессивной, не таила в себе неизбежные вопросы, не пыталась с коварством и хитростью завладеть его мыслями и душой. Не набивалась в друзья и не грозила обернуться врагом. Он привык к ее безмолвному и безграничному пространству. Но главное - она дарила ему странные, непонятные, но до сей поры приятные, сны, окрашенные в тихий перезвон зеленых кленовых листьев.
Его влекло на восток неведомой, прекрасной страны. Он не помнил ни ее названия, ни места, где она расположена. Но, тем не менее, был накрепко к ней привязан незримыми, прочными узами, внутренним убеждением, обозначенным еще на заре своего рождения, а ныне, увы, канувшим в глубины подсознания. И теперь, закрыв глаза, он все ниже погружался в эти глубины, чувствуя, как с каждой минутой приближается к своей сказочной, волшебной стране.
Его влекло на восток, где ранняя весна собирает кленовый сок. Еще лежит на земле снег - прозрачный, с тонкой льдистой корочкой, но уже стонущий и ухающий под уколами солнечных стрел. Холод, подобно побежденному вассалу, покорно склоняет главу пред своим сюзереном - теплом весны.
Его влекло на восток, на буйный, хмельной праздник. Он вместе со всеми соберет сок и долго будет колдовать над вязким варевом, постепеннно превращая его в темно-янтарный, густой сироп.
Во сне он даже облизнул губы и жадно втянул ноздрями воздух, почувствовав сладкий привкус и тонкий запах сочных, бабушкиных блинов, приправленных кленовым сиропом. Бабушка... Он не помнил, была ли у него мать, но бабушка была: стройная, высокая, седая, с лучистыми и добрыми, как у сказочной феи, глазами. Фея по имени Полина.
В этой волшебной стране, на ее востоке, в круговерти хмельного, буйного праздника, он был спокоен и счастлив. Страна защищала его своими снами - цвета зеленого клена...
Глава первая
... Человек попытался повернуться и открыть глаза. Боль острыми иглами атаковала мозг.
Длинные, тонкие пальцы, подрагивая, принялись осторожно ощупывать лежащее поверх одеяло в застиранном пододеяльнике, с въевшимися в материал пятнами крови и лекарств. Бледными щупальцами поползли к лицу, накрыли его, сдавливая, словно спрут, настигший парализованную страхом жертву в бесконечном пространстве океана. Вместо океана были бинты. Океан бинтов. Их широкие полосы, волнами накатывая друг на друга, надежно укрывали под своей толщей многие тайны тела и лица.
Молоденький сотрудник милиции, в звании ст. сержанта, расположившийся у входа в палату, уставший бороться со сном и задремавший, был буквально сметен со стула вырвавшимся из-за двери воплем ужаса и боли. Он в смятении подхватился, распахивая дверь, но тут же непроизвольно отшатнулся.
На кровати, свесив конвульсивно подрагивающие ноги, сидел голый, изможденный человек. Рыча, захлебываясь слюной, он с яростью рвал с себя бинты. Его руки, как два стервятника, взмывали над головой. Затем, стремительно впиваясь в лицо и голову, скрюченными пальцами выдирали клочья материи, разбрасывая ее по палате. С грохотом упала капельница. На пол, с тумбочки, полетели лоток и посуда. Человек, шатаясь, встал и медленно повернулся в сторону двери. На распотрошенном "коконе" головы, с торчащими в стороны клочьями бинтов, местами проступила кровь. Вытекшая изо рта тоненькая струйка слюны каплей повисла на подбородке. Человек пошатнулся, зубы его лязгнули и, замычав протяжно и дико, он сделал шаг в сторону двери.
- Сестра-а-а! - не помня себя, заорал ст. сержант и бросился по коридору, чувствуя, как его вот-вот настигнет невидимый, но оттого не менее убойный, заряд, в котором намертво спрессовались боль и безумие.
Навстречу уже спешили заспанные медработники. Из дверей соседних палат выглядывали встревоженные и удивленные лица пациентов. Утихомирить больного удалось, лишь позвав из других отделений подрабатывающих в эту ночь санитарами студентов мединститута.
- Что это было с ним, доктор? - тяжело дыша, спросил милиционер, безуспешно пытаясь привести в порядок форму, с отсутствующими двумя пуговицами.
Пожилой, но довольно крепенький еще, с роскошной седой шевелюрой, врач, близоруко щурясь, с досадой вертел в руках разбитые очки. Он устало взглянул на сотрудника милиции.
- Что это было? - повторил с расстановкой. - Это, молодой человек, результат пересторойки и ускорения. Страшно?
- Не понимаю, - обескураженно произнес тот.
Доктор обернулся и посмотрел на больного, чье дыхание постепенно становилось ровным и глубоким. Выйдя из палаты, он с облегчением опустился на стоящую в коридоре кушетку.
- Вас как по батюшке, мил человек?
- Старший сержант Приходько! - подобрался тот и, смутившись, уже тише добавил: - Игорь Васильевич.
- А меня - Георгий Степанович Артемьев. - Доктор встал и, с достоинством поклонившись, протянул руку для приветствия, чем еще больше смутил стража порядка. - Да вы присядьте, Игорь Васильевич. Я, уважаемый, из семьи потомственных эскулапов. Раньше, видите ли, пытались лечить болезни, а нынче - ненависть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10