А его старая жена уже и так все имеет...
ГЛАВА 5
Уже под вечер Ефим добрался до окружной. В связи с чеченскими событиями и терактами в столице милицейское начальство демонстрировало свое усердие. А именно: широкое шоссе на въезде в город было перегорожено до размеров проселка, и в это бутылочное горлышко с трудом протискивались автомобили. Гаишники, или как теперь какой-то умник придумал - гибэдэдэшники, стояли сбоку от потока, время от времени выдергивая непонравившееся авто на обочину. Но до места неестественного отбора еще нужно было добраться.
Береславский потерял полчаса, пробираясь сквозь кучу автомобилей и матеря борцов с терроризмом.
Вообще его отношение к милиции было непростым. С одной стороны, он еще с журналистских времен собственной шкурой прочувствовал их труд - не раз выезжал на задания и с пэпээсниками*, и с гаишниками, и с "уголовкой". И он прекрасно понимал, что если бы не милиция, то страну захлестнул бы беспредел. Береславский имел богатый опыт общения с криминалом - и журналистский, и личный, - как-никак вырос на 101-м километре. А потому иллюзии насчет честных и благородных рыцарей ночи его никогда не туманили. Однако, с другой стороны, любое ограничение свободы раздражало, особенно когда эти ограничения были вызваны желанием не решить проблему, а продемонстрировать усилия в этом направлении.
Но вот наконец и его "сотка", не вызвав никаких подозрений, проползла сквозь дорожное игольное ушко и вырвалась на оперативный простор. Ефим поддал газа, приоткрыл окошко, выдувая из салона накопившиеся в "пробке" выхлопы (режим фильтрования в кондиционере не работал, а за починку просили много денег), и стал наслаждаться быстрой ездой.
Как оказалось, недолгой.
Уже через пять минут вольного полета показалось новое столпотворение. Это было слишком: время - "непробочное". Но что было, то было. Железные ряды авто, перистальтически подергиваясь, подтягивались к светофору, а вдоль машин прохаживались и прокатывались на колясках инвалиды - новая примета столичных пробок. Все они были в камуфляже, выставляя на обозрение обрубки ног и рук.
Кто поскромнее, просто двигались вдоль машин. Кто поактивнее - стучали в окна и требовали жалости.
Ефим никогда не подавал на перекрестках. Во-первых, он имел информацию о структуре этого бизнеса. А во-вторых, в пробках поддатые инвалиды легко могли оказаться под колесом, и Береславский не хотел даже косвенно способствовать этому.
Он демонстративно отвернулся от очередного, идущего обходом, страдальца. Тот прошел мимо "сотки" и остановился у впереди стоящего "Лэндкрузера". Владельцы джипов, по наблюдениям Ефима, в среднем были более сентиментальны. Вот и здесь окно открылось, и рука, щедро украшенная татуировкой, протянула инвалиду несколько бумажек. Тот торопливо их принял, и, не благодаря, неловко развернулся в сторону Ефима.
На мгновение их глаза встретились. Узнавание и реакция случились одновременно. Поток двинулся, Береславский "протянул" машину к инвалиду.
Центральный замок щелчком открыл заднюю дверь, стекло на своей двери Ефим опустил чуть раньше.
- Садись, Атаман!
- Спасибо, не надо, - угрюмо ответил инвалид.
- Садись, засранец! - рявкнул Ефим.
Инвалид вздрогнул и, неловко подгибая протезную ногу, полез в салон. Сзади гудели вынужденно остановившиеся машины, но Ефим никогда не обращал внимания на подобные мелочи. Через мгновение "Ауди" тронулась, и заторможенный Ефимом железный поток вновь пришел в движение.
25 лет назад
Береславский попал в этот лагерь по старым горкомовским завязкам. В 17 лет работать вожатым было еще не положено, тем более с таким контингентом. Однако, как говорит известная поговорка, если нельзя, но очень хочется, то можно. Ефим эту поговорку модернизировал, изменив слово "можно" на "нужно".
Вот и сейчас, поулыбавшись Лене, старой, лет двадцати семи, мымре, знакомой ему по пионервожатским походам (опять же Ефим пионервожатым никогда не был, но ему нравилась девочка Алла из этой команды, и уже давно никто не задавался вопросом, почему он участвует во всех пионервожатских тусовках), пошептавшись с Игорем, выдвинувшемся в горком из комитета комсомола их школы, и посоветовавшись со Львом Борисовичем, замдекана института, куда его только-только приняли, Ефим оказался на пункте сбора спецпионерлагеря "Радуга".
Пионервожатый 1-го отряда Ефим Береславский слабо представлял себе свои будущие обязанности, но кое-что знал точно. Ему должны были заплатить 37 руб. 50 коп. за отработанный месяц плюс бесплатное питание. Он получал трудовую книжку, и с этого момента ему шел трудовой стаж. И наконец, он избавлялся от институтской сельхозповинности: Лев Борисович без радости, но с уважением прочитал горкомовское предписание о направлении Ефима на работу в лагерь по воспитанию трудных подростков.
- Ты там поаккуратнее, - сказал Лев Борисович и пожал ему на прощание руку.
А еще Ефим жаждал романтики. Для своих лет он хорошо знал уголовный мир и откровенно его боялся. Но подлость его характера как раз в том и заключалась, что если Ефим чего боялся, то туда и лез.
В более зрелом возрасте Береславский увлекся психологией и узнал о существовании людей, психологически "запрограммированных" на самоуничтожение. Но и это все-таки было не о нем, потому что, попав в проблему, Ефим проявлял чудеса изворотливости, чтобы из нее без потерь выйти. И чтобы через некоторое время снова найти себе "приключения"...
36 лет назад
Мама категорически запрещала Ефиму заходить за сараи.
"Двор у нас большой", - говорила она, и это было правдой. Домики по улице Чапаева были двухэтажные, но маленькими они тогда не казались. Во дворе было даже место для линейки: летом по утрам местный энтузиаст поднимал флаг на самодельном флагштоке и делал с детьми зарядку. Здесь же пацаны гоняли в футбол, а девчонки, в теньке, на скамеечках, установленных под большими, разросшимися тополями, нянчили кукол, большей частью тряпичных, самодельных.
Двор с трех сторон ограничивался тремя двухподъездными домами, а с четвертой стороны - вышеупомянутыми сараями. В них жильцы хранили дрова: горячую воду получали после дровяной колонки в ванной. У некоторых в сараях была живность: утром там орали петухи, у многих были кролики, а у Калмычихи даже жила настоящая свинья.
Отец Витьки Светлова держал в сарае мотоцикл, поэтому около него на мальчишечий вкус всегда пахло особенно хорошо. Но дело не в том, что хранилось в сараях. А в том, что сараи были чертой, отделявшей мир Ефима от неведомого. И в том, чужом мире творились непонятные, а иногда страшные вещи. Именно оттуда пришел дворовой силач Шура со страшным, окровавленным лицом и с большой дырой вместо двух передних зубов. И именно в ту сторону кивали местные бабки, если утром у какого-нибудь сарая оказывался сбитым замок, а кроликов становилось намного меньше (кстати, кролики никогда не исчезали поголовно: беспредел в том мире не поощрялся). "Тюремщики чертовы", - щерили бабки беззубые рты. "Что ж поделать, сто первый километр..." - печально вздыхала мама.
Правда, когда Ефим подрос, он понял, что особой разницы между жильцами общаги для отбывших заключение и жильцами их собственного дома не было. Просто первые, если вновь не попадали "на зону" и не умирали от водки или поножовщины, женились, растили детей, оканчивали вечерние школы. Или даже как дядя Володя Казак - институт. ("Это после "пятнашки"-то, от звонка до звонка!" восторгались бабки.) И переселялись в другие дома, например - в Ефимов.
"Сынок, никогда не ходи за сараи", - постоянно твердила мама. И, как минимум, половину запланированной цели достигла. Маленький Береславский боялся "засарайного" мира.
Вторая половина достигнутого никак не соответствовала маминым целям. Ефим твердо знал, что, как ни страшно, а за сараи придется идти.
Как правило, Ефимов героизм был связан с девчонками. Он всегда любил приврать и прихвастнуть, а, сказавши "а", приходилось говорить "б". Зато и авторитет у него среди сверстников (и даже гораздо более старших!) был немалым.
Вот и в тот раз все было классно. Он что-то рассказывал, пацаны слушали во весь рот. Девчонки делали вид, что им без разницы, но слушали тоже. И в этот момент во двор въехал мотоцикл Светловых. На весь двор мотоцикл был один, но не это было важно. За рулем сидел Витька! Без бати!
Ефим мгновенно был забыт напрочь, а он еще не привык к такому людскому коварству. Он даже испытал некоторое злорадство, когда во двор вбежал Витькин отец с очень красным лицом и горящими глазами. Витька бежать не пытался, только сильно орал, пока его волокли на второй этаж. А взрослые, смеясь, обсуждали, как подлец Витька угнал мотоцикл у собственного батяни, пока тот разговлялся с получки пивком "с прицепом".
Пацаны упивались Витькиным подвигом, полностью забыв про Ефима. А ему было совсем погано: и слава оказалась летучей, и беде дружка порадовался. Ефим думал другими словами, но смысл передан верно.
Вот тогда Ефим и сказал:
- Пацаны, айда за сараи!
Сразу установилась тишина. Те, кто потише, отошли от греха подальше. Кто посмелее, популярно объяснили Ефиму, в чем он не прав. И даже здоровенный третьеклассник Тимка, далеко не самый трусливый во дворе, покрутил пальцем у виска.
- Тогда я пойду один, - сказал Ефим.
Безусловно, это был успех. Все смотрели только на него: мальчики - с восхищением, девочки - с печальной нежностью. В груди сладко защемило. И он пошел за сараи.
Толпа проводила его до роковой черты. Он переступил ее... и ничего не испытал. За сараями была еще одна линия сараев. А за ними - третья.
За третьими сараями был ИХ двор. Ефим прошел туда. Пейзаж действительно отличался от привычного. Намного больше мата, намного меньше женщин. Обнаженные по пояс мужики играли в "секу". Ефим знал эту игру, он вообще мог играть в карты с трех лет. Как и читать. Многому можно научиться быстро, если родители весь день на работе, а у пацана - любознательный и беспокойный нрав.
По спинам, рукам и животам игравших можно было проследить весь их жизненный путь. Кстати, маленький Береславский и этим искусством владел сносно.
Прямо на песке спал побитый и полураздетый парень. В их дворе такого бы не допустили: сердобольные соседки уже позвали бы родных.
К Ефиму подвалили два пацана, один - его возраста, другой, большой, уже давно школьник, если, конечно, он ходил в школу. Матроска Ефима на фоне их обносков выглядела вызывающе. В руке старшего была горящая самокрутка.
- Чего к нам пришел, придурок? - спросил он.
Ефим не считал себя придурком, но спорить не хотелось. Он испытал состояние, которое в более зрелом возрасте описывал как "ватные колени".
Взрослые прекратили игру и с интересом уставились на происходящее.
- Щас ты у нас землю будешь есть, - сказал Ефиму маленький. И взял с земли горсть песка.
Ефиму еще никогда не было так страшно. Он почувствовал себя совсем одиноким и покинутым. И поступил так, как потом всегда делал в подобных ситуациях. Он изо всей силы врезал большому и отскочил назад. Большой неожиданно заревел: не был готов к такому повороту. А взрослые одобрительно заржали.
Ефим почувствовал, что набирает очки. Но ненадолго. Маленький кинул ему в глаза песком (что запрещалось в их дворе полностью!) и больно ударил кулаком в живот.
Пока Ефим продирал глаза, он получил уже десяток ударов. Маленький под одобрительный хохот окружающих старательно обрабатывал Ефима.
Ефим ощутил на губах соленый привкус: из разбитого носа текла кровь. Ныли ушибленные места на груди и лице. Зато вдруг исчез страх. Он зарычал и бросился на врага. Они покатились по земле, как два разъяренных зверька. Но Ефим лучше питался, и ярость его была больше. Когда хватка пацана ослабла, Ефим встал и спросил:
- Еще хочешь? - И добавил: - Сука!
Так всегда говорил их сосед дядя Миша, когда лупил жену.
Маленький враг молча плакал. Один его глаз, подбитый, полуприкрылся, зато во втором сверкала ненависть. И боль.
К Ефиму тем временем подошел следующий персонаж, парень лет аж четырнадцати:
- Может, со мной попробуешь?
Лучше бы он этого не говорил. Ефим сейчас был готов попробовать с кем угодно. Он изо всех сил врезал парню рукой. Из-за огромной разницы в росте удар оказался весьма эффективным. Парень скорчился, а мужики грохнули хохотом. Один, не вставая, сказал:
- Чей пацан?
- Сын начальника цеха с шестого завода, - ответил кто-то.
- Умойте и отведите домой.
Ефим вернулся во двор полным героем.
А потом, уже ночью, настала его очередь плакать. Нет, его не ругала мама. Папа так даже буркнул что-то одобрительное. Его грязную матроску заботливо постирали и выгладили.
Но Ефим, оставшись в спальне один, полночи тихо проплакал. Злость на маленького врага давно прошла. И перед глазами мелькали то грязное окровавленное лицо, то порванные его, Ефима, руками обноски. И Ефим точно знал, что тому пацану, в отличие от него, никто чинить одежду не станет. Несмотря на возраст, он уже достаточно разбирался в жизни.
На следующий день Ефим снова пошел за сараи. Он надеялся помириться. Но вчерашний противник, хоть в драку и не полез, смотрел с ненавистью. Ефим, вздохнув, повернул к дому.
...Вскоре родители переехали в Москву, и в следующий раз на улице Чапаева Береславский появился только через 20 лет. Двухэтажные дома, как и следовало ожидать, оказались совсем маленькими, сараи - приземистыми, а до пугающей "общаги", которая попросту развалилась, было полторы минуты быстрого ходу.
Ефим легко нашел людей, которые его помнили. На вопросы о том пацане тоже ответили удивительно быстро: он не дожил и до семнадцати лет, зарезали в драке. В груди Ефима что-то екнуло...
25 лет назад
...Дети, если их так можно назвать, группками распределились по площадке. Парни сидели на корточках кружком и, не таясь, курили сигареты. Девочки шумно обменивались новостями, обильно приправляя речь матерком.
Вдоль группок носился сухощавый человек лет тридцати пяти, командуя и организуя. Это был учитель французского языка, кличка, соответственно, Француз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46