И рядом сидела не бабушка, а суровый брюнет с чеканным профилем. Да и фас у него был жесткий, четкий, как на бронзовой скульптуре. А глаза синие и насмешливые.
- Напугал, Пинкертон, - Севан подмигнул больному. - Двадцать часов проспал. Пилюли успокоительные, соответственно, врачи тебе дали. Рекомендовали отлеживаться и сосредоточиться на позитивных впечатлениях.
Филя поднялся в высоких подушках, припоминая случившееся.
- Каких впечатлениях?! Извини, не врубаюсь...
- А это когда написал? - Севан взял с тумбочки тетрадный листок, исписанный размашисто и твердо:
Нет силы подражать Творцу
здесь на сырой земле.
как страшно первому лицу
в единственном числе.
И нет почти на мне лица,
последней буквы страх.
Как трудно начинать с конца
лепить нелепый прах.
Эй, кто смеется не в лицо?
Ты кто? - Никто, ничто.
И мне ли быть всему творцом
средь пустоты густой?
Филя убрал листок под подушку.
- Это я набросал перед тем, как отправиться в "Орхидею"... М-м... голова трещит... вспоминаю!... - он отбросил одеяло, попытался вскочить и снова рухнул, сжимая виски. Промычал:
- Где Тамара?
- Сбежала твоя знакомая. Пока ищут.
- Не сбежала! Ее похитили. Сожрали!
- Тихо, тихо! Я уже твою версию знаю - ты во сне бормотал про спрута, живущего в люке, черную кровь на снегу. Ну и как пытался вырвать из щупальцев злодея симпатичную девушку.
- Была кровь! И хрустнувшая нога была! Щупальца сиреневатые, как у вареного кальмара, только студенистые, скользкие... А потом меня кто-то огрел сзади. Ой... - Филя поморщился, нащупав ушиб. - Крепенько двинули.
- Затылком об угол арки приложился, когда падал. А крови не было и люк никто не открывал. Проверяли - все залеплено доисторической грязью. Терпеливо, как ребенку, объяснил Севан. - И ведь ты почти все это уже описал до того, как поехать в ночной клуб.
- А значит, придумал. Ну, извини! Не надо из меня психа делать. Амнезию героини только в мыльных операх как насморк хватают. Я все помню! Филя снова попытался вскочить с дивана, но в глазах потемнело и заботливые руки уложили его на место.
- Погоди спорить. Ты расслабься и слушай правильную версию, как она у меня сформировалась. В "Орхидею" ты решил пойти по велению ясновидящей совести, не предупредив, между прочим, старшего товарища Вартанова С.О. Там познакомился с подозреваемым любителем авангарда и с хорошенькой девушкой, пошел её провожать. Не знаю, может этот господин с пятном к вам сопровождение приставил, может криминальная самодеятельность сработала, но вас кто-то испугал. Тебя толкнули, девушка сбежала. Или её похитили. Или она была их сообщницей. Кроме того, как любил повторять Адольф Гитлер: "Есть два варианта: или это было или этого не было"
- Кого не было - Лилового? Да этот урод её совратить хотел. Мне деньги за приворот дал.
- Где они?
- У Тамары. Я ей почти насильно воткнул, ведь лысый гад её в сущности ограбил, что бы вынудить продаться, - Филя зацепил очки за одно ухо, другую дужку мешала пристроить повязка. А кудрявые пряди торчали над бинтом грозно, напоминая боевое оперение индейских головных уборов.
- В таком случае, если кто-то передачу денег видел, возможен грабеж, - Севан изобразил задумчивость, с трудом удерживая улыбку.
- Зря вы... ты, Севан, меня за шизанутого держишь. Ведь я их нашел!
- Уничелов?
- И Арт Деко и еще... ещё перчатки. Черные люди в лиловых перчатках! Сейчас опишу...
.... - Ох-ох-ох.. Не легко нам, аномальщикам, приходится - столько интересного происходит, - выслушав не слишком убедительный рассказ о преследовавших Трошина загадочных персонажах, Севан достал мобильный телефон. - Возьми-ка вот это. Как ценному агенту в служебное пользование даю, а то связь с тобой держать трудновато. Умный аппаратик. Инструкции к пользованию вот тут в блокноте. Контачить, полагаю нам предстоит, плотно. Есть у меня соображения, но о них потом, когда совсем оклемаешься. Звони, если что ещё вспомнишь. - Севан поднялся и огляделся. - Небогато живешь, Нострадамус.
- Постой... - Филя упрямо замотал головой. - Люк был. Пар был. Тамару надо искать там. Севан, я знаю. Я уже видел смерть. Сейчас я расскажу тебе все до конца. Все, что хотел скрыть даже от себя, закопать в памяти. Сядь и не перебивай. Пожалуйста!
Севан вновь опустился на придвинутый к дивану стул и прикрыл глаза. Теофил не нуждался в свидетеле, он должен был выговориться и смотрел не на собеседника, а в угол с этажеркой, на которой его воображение проецировала давнее, совершенно невероятное происшествие.
Этого Филя предпочитал не вспоминать, никому никогда не рассказывать и почти сумел убедить себя, что увидел во сне или придумал в полете воображения ту давнюю лунную ночь.
Луна стояла полная, от которой не спится и лесорубу, а тем более, едва оклемавшему от горячки впечатлительному аспиранту. Нет, не ушел он в село после встречи на тропинке с Золотой девушкой, решил переночевать у деда, что бы двинуться в путь поутру чуть свет. Проснулся от луны и сразу понял, что в доме один. Ведь понял же! Поднялся, вышел на белесый от небесного света луг и побрел наугад - именно так, как шел утром к источнику и золотой поляне. Поляну он увидел издали - смутное лунное мерцание исходило от нее, пробиваясь между деревьев. Плеск и легкий звон оглашали тишину, словно гномы ударяли в хрустальные наковальни крошечными молоточками или феи чокались праздничными бокалами. И смех... Он осторожно приблизился, прячась за валунами. Вода в источнике, совершенно серебряная и словно светящаяся из глубины уходящего в недра каменного конуса, заворачивалась воронкой, как в гигантской раковине. Среди кружащего серебра, то сливаясь с ним, то вновь вырываясь к свету, мерцало узкое тело девушки. Длинные волосы струились за резвящейся русалкой. Тея плескалась и хохотала, а на валуне сидел, улыбаясь черными блестящими губами, пес. Он повернул к Филе большую голову, задрал морду и легонько подвыл на луну, как бы объясняя происходящее.
- Молчи, Мой. Не подпускай его близко, нельзя. Скоро полночь. Тучи идут. Плохо будет чужому.
Фил задрал голову и увидел темную флотилию облаков, хищно двигавшихся к луне. Вскоре они проглотили бледный диск и волшебство померкло - погасло серебро, тьмою подернулась черная вода, умолк колокольчатый смех.
- Ты где, Тея? Эй, что случилось? - крикнул соглядатай, замирая от охватившего его страха.
- Уходи! Уходи! Тебе... нельзя... Уходи! - прозвучал прерывающийся слабый голос. Фил понял - девушка захлебывается, тонет! Он вскочил на камень, нависающий над водой и увидел, какой черной и страшной стала засасывающая воронка источника. В центре её, то исчезая, то выныривая, виднелась голова Теи. Пес бросил на Фила полный мольбы взгляд и жалобно всхлипнув, кинулся в воду. Он звал, звал на помощь! Теофил окаменел, парализованный противоречивыми порывами.
"- Я не смогу спасти ее! Это самоубийство. Хищный источник ждет жертв!"
"- Я не смогу жить, если позволю ей утонуть!"
Он бесконечно долго, целую вечность, твердил это заклинание, а когда рванулся вперед, оступился на скользком валуне, упал, сбивая локоть и не успев уберечь от удара голову.
Когда "спасатель" очнулся, в небе стояла луна, спокойно, как озеро на сцене театра, лежала водяная гладь. Ни девушки, ни пса не было и в помине. Стоило, наверное, вздохнуть с облегчением и принять любую вполне оптимистическую версию - девушка ушла, девушки вообще не было промелькнувшее видение - плод неокрепшего после малярийной горячки сознания. Но Теофил заклацал зубами и сжался в комок - то, что видел он, что переполняло сейчас ледяным ужасом его мозг и дрожащее тело, можно было выразить лишь словом СМЕРТЬ. Он рванулся в чашу, что бы навсегда покинуть эти места.
- Знаешь что мучает меня больше всего? - рассказчик устремил на Севана мрачный взгляд: - Даже в самом искреннем признании, я не могу определить наверняка, куда так стремительно рванулось мое тело - к озеру, чтобы вырвать из взбесившегося водоворота девушку, или прочь - в спасительную тьму леса. И почему я упал? Ведь не нарочно же? Или все же... Ах, ты не веришь... Я не выдумываю, клянусь... Иногда я знаю точно, знаю со всей последней убежденностью, что не отступился бы, если даже из меня по капле выпускали кровь... Я знаю - было мгновение, когда я не думал о собственной шкуре, я рвался спасти ее...
- Верю. Ох, как хорошо я понимаю тебя, герой. Печальный конец вышел у твоей сказки, - Севан улыбнулся с горьким сожалением, сжал руку Фили и повернул к себе ладонь:
- Ну-ка, глянем на предначертания судьбы.
- Ты и в хиромантии разбираешься? - Филя протянул обе руки. - У меня на правой и левой рисунки сильно не сходятся.
- Я так, маленечко что-то секу, - Севан присмотрелся к линиям и с улыбкой сложил ладони больного. - Порядок! Жить будешь. А способности у тебя экстраординарные зафиксированы. Глубокая линия воображения.
- Благодарю, - кривя губы, выдавил Теофил. - Намек понял.
- Крепись, парень, - Севан поднялся.
- Ты прав... Мне надо отдохнуть. Спасибо, что заехал. Захлопни за собой дверь, - повернувшись к стене, Филя уткнулся носом в пыльную диванную спинку. - Стыдно, стыдно, ой, как же все хреново у тебя выходит, Моцарт... И холодом пронизывают мозг наступающие в с металлическим лязгом слова... Никелированной луной.., ой... ой... вещь, вещь...
Никелированной луной
ландшафт очерчен жестяной,
сквозной, холодный и зловещий.
охвачены молчаньем вещим
бессмысленные стынут вещи.
Души не видно ни одной.
Во всяком случае живой.
лишь Торичелли пустотой
металл отточен ножевой.
Лишь грязь бестрепетно сверкает.
Два цвета - измеренья три.
И все. И лучше не смотри,
как в переулках до зари
глазищ голодных упыри
с округи четкой не спускают.
И вот он - черный, черный дом.
И в черном зале в доме том,
под черным чертовым сукном
пречерный-черный гроб таиться.
А в нем, о Боже правый, в нем...
Не надо! Не хочу! Потом!
Нет, нет! ведь это только сон
мерещится, морочит, снится!...
Как бы не так! Взгляни в окно:
никелированной луной
ландшафт евклидов жестяной...
Молчи, не смей пошевелиться.
Покуда сам ещё живой,
замри, попробуй притаиться...
16
- Моцарт, друг ты мой сердечный... Н-да... Дразнила шпана дворовая Трошина Моцартом. Витька Игнатов - вундеркинд местный их науськал. Игнатов в музыкальной школе учился, где преподавала мать Трошина и, видать, сильно Витьку достала. Наплел он всем, что Теофил Амадей Моцарт враль и колдун, который будет отравлен другом... - откинувшись на спинку кресла, человек взял со стола листок: - Нет, не колдун он, душа светлая. Вот послушай, как проникновенно пишет:
... Искуситель себя самого, самодеятель, воображатель
самовольного мира среди самых невольных миров
я сквозь скрежет зубовный, сквозь жуткую тяжесть скрижалей
Пробиваюсь, расту, добиваюсь всамделешних слов.
Отбиваюсь от рук мускулистой, скуластой эпохи,
через охи ахи и хохот влачусь и лучусь,
И, дай Бог, достучусь наконец до искомого Бога,
И, в конце-то концов, понимать и любить научусь.
- По-моему, впечатляет, трогает, цепляет чем-то. Хотя, у Беллы Ахмадуллиной, ясно, покруче будет.
Человек за большим начальственным столом в солидном кабинете, захлопнул папку. Крупный пузатый добряк с мягким бульдожьим лицом и русым чубом, старательно зализанным кверху, был, разумеется, Николай Дмитриевич, а в папке содержались листки с отпечатанными на машинке стихами. Посвящались они, в основном, все некой ВК и сопровождались рисунками симпатичной мышки. Рисовали мягким фиолетовым "шариком" - мышка танцующая, мышка мирно спящая в лукошке, мышка испуганно кутающая в шубу довольно аппетитно обрисованный бюст. Да и под балетной юбочкой, задранной хвостатой танцовщицей виднелся соблазнительный треугольник. Мышка или белка. Хвост, во всяком случае богатый, беличий, а мордочка глазастая и кокетливая. Рисовал Филя и стихи писал он же.
Курносая красотка в строгом костюме солидной секретарши молча ожидала, пока шеф изучит доставленные материалы. В кресле она расположилась изящно, не забывая о том, что закинутые одна на другую стройные ноги открывали плохо скрываемую задравшейся "мини" перспективу, в которую не без удовольствия устремлялся взгляду шефа.
- Здесь все, что удалось найти. Тетрадка Избранного, подготовленного, похоже, для отдельного тома, поэмы, разрозненные рукописи, посвященные даме сердца. Послания всякие в отрывках, - отчиталась секретарша.
- То есть - все наследие?
- Полагаю, основной массив. Он дал на чтение Евгению Ухову - торговцу книгами, тот передал мне. Я представилась вашим секретарем и намекнула, что школьный друг желает помочь Трошину с публикацией. Выходит вам понравилось?
- Что ж, несколько коряво по языку, но трогательно, гуманно. "Не косите лебеды, не косите! Не носите вы гробы, не носите!" Про Афган, похоже. Может и про меня... "А друга нет, и нет кому соврать, что б плюнул в морду мудрый, старый друг..." Щемящая нота человеколюбия. - Тон был уверенный, но на лице Николая оставались сомнения.
- Значит, поможете? - Оксана, пришедшая на должность секретаря после курсов менеджмента, вынашивала мечты о карьере журналистки и ревниво относилась к чужому литературному успеху. - А я-то полагала, сейчас время такое, что настоящий талант сам пробьется. Тем более - не конъюнктурщик. Трошин горд, спонсоров не ищет, в издательства не суется. Дайте ему возможность пробиться самостоятельно. Я прочла почти все. Нормально, в общем то... Пафос архаический, профессионализма не хватает, рифмы дубоватые, взаимствования сплошные... Спасибо хоть без матерщины и свежесть чувств есть. Женщины её в любовной лирике ценят, но для серьезного творчества этого маловато. Это мое некомпетентное мнение. Вам конечно, виднее, Николай Дмитрич, - она робко взглянула на шефа.
- Нет, как хочешь, а талант чувствуется! Или что это там - не знаю. Послушай, как пробирает:
Разверзаются ада врата
И уже никого не найти,
кто бы спрятал младенца Христа
под рубахой на потной груди...
Чтение прервал телефонный звонок. Николай снял трубку и коротко распорядился :
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35