Кто-то заботливо укутал его двумя одеялами. При свете свечи лицо его выглядело еще более болезненным и желтым, чем в офицерской столовой.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Бенц.
Гиршфогель выпростал руки из-под одеяла и слабым голосом ответил, что жар спал и что он испытывает большую слабость. Он весь взмок от пота, пот стекал по лбу, волосы слиплись, придавая лицу беспомощный, изможденный вид, как у раненого, забытого на поле боя солдата.
Андерсон снял палаш и бросил его вместе с фуражкой на кресло. Бенц вдруг почувствовал себя своим человеком в новой среде. Пока Андерсон расстегивал воротник мундира, а Гиршфогель усердно отирал пот с лица, он успел составить себе некоторое представление о планировке дома. Андерсон сообщил ему, что дом принадлежит Петрашевым и, конечно, был бы реквизирован, если бы не служил подворьем для видных лиц, которые непрестанно снуют между Софией и ставкой. Во всех окрестных домах были расквартированы солдаты, и соседи даже подавали жалобу.
Андерсон вынул из чемодана Гиршфогеля свежее белье, положил ему на постель и предложил Бенцу выйти на веранду. Гиршфогель переоденется и присоединится к ним.
Темными комнатами они вернулись в холл и по деревянной лестнице поднялись наверх. В коридор луна не проникала, там светился лишь небольшой ночник с синим абажуром. И в свете этой скромной лампочки Бенц увидел наконец первый осязаемый след фрейлейн Петрашевой: широкополую соломенную шляпу на вешалке. В шляпе не было ничего примечательного, и ему показалась необъяснимой до нелепости та поразительная отчетливость, с какой он воспринимал все мельчайшие детали, будто сам воздух в этом доме до предела обострял его чувства. Это относилось и к людям, и к предметам, и к событиям.
Веранда оказалась обширнее, чем выглядела снизу. Накрытый белой скатертью стол, ваза с виноградом, десертные тарелки и несколько плетеных стульев около стола говорили о том, что здесь ждали гостей. Керосиновая лампа под кремовым абажуром, вокруг которого вились насекомые, разливала мягкий свет, придавая веранде необыкновенный уют. Бенц почувствовал словно легкое опьянение.
Андерсон хранил молчание, он посматривал на открытое освещенное окно сбоку от веранды, за ветвями деревьев. Очевидно, это было окно комнаты фрейлейн Петрашевой – Бенц слышал ее голос и торопливые, нервные шаги. Она говорила с братом по-болгарски, но из их разговора, видимо резкого и очень важного, Бенц улавливал лишь отдельные, бессвязные слова. Андерсон же с явной заинтересованностью прислушивался к разговору, как свой человек в доме.
– Они пригласят вас завтра к обеду, – сказал он. – Полагаю, что вы не откажетесь, даже если проявления нашей любезности становятся для вас слишком обременительными. Я не знаю, не подумали ли вы, что мы собираемся попросить вас оказать нам какую-то услугу. В сущности, это именно так. Я чувствую себя обязанным предупредить вас. Вначале, клянусь вам, мы руководствовались лишь чувством самой бескорыстной симпатии. Иначе мы не подумали бы о вас. Скажите мне, пожалуйста: вы достаточно широкий специалист?
– Как то есть? – переспросил Бенц, озадаченный в высшей степени.
Андерсон не ответил.
Внезапно появившийся на веранде Гиршфогель помешал разговору. Вряд ли он успел переодеться, очевидно, он так и не сменил белья. Увидев, как он рухнул на ближайший стул, Бенц понял, что подняться по лестнице стоило Гиршфогелю немалых усилий. И все же он пришел, как бы желая показать, сколь изнурительна малярия. Он обратил свое бескровное лицо к луне, будто зачарованный ее сиянием, и немного погодя спросил Андерсона:
– Почему не вызвали ее?
– Она устала, – объяснил Андерсон.
– Устала? – воскликнул Гиршфогель, внезапно оживившись. – Уверяю вас, она способна болтать всю ночь напролет. Сегодня она сказала мне, что только так можно прогнать мрачные мысли. Я чуть было не возомнил о себе, но вовремя вспомнил, что у нее есть привычка беседовать и с собакой фон Гарцфельда. Ха-ха-ха!
Гиршфогель разразился саркастическим смехом. Андерсон молчал, сдерживая себя, но Бенц, желая продолжить разговор, повысив голос, спросил:
– И она со всеми так беседует?
Гиршфогель перестал смеяться.
– Этого я, разумеется, не знаю, – сказал он. – Но мне кажется, что бульдог и я – единственные существа, которые не обожают ее. Все остальные в той или иной мере поклоняются ей. К несчастью, она не только красива, но и умна…
– А вы равнодушны к этим качествам? – недоверчиво спросил Бенц.
– Напротив, именно ради них я и приехал в этот смешной город. По профессии я художник. Что же касается ума, то он забавляет так же, как и махровая глупость. Ха-ха-ха!
Он громко рассмеялся, однако лицо оставалось неподвижным, лишь зеленые глаза фосфорически засверкали при свете луны.
– Она восхитилась бы, слушая вас, – заметил Бенц.
– Я уже не раз восхищал ее, – самоуверенно заявил Гиршфогель. – Но мне кажется, не лишним будет предупредить вас об ее характере. Каждому мужчине, который оказал ей хоть какую-то услугу или просто развлекает ее, она приклеивает ярлык «друг». Я употребляю это слово в самом почтенном его смысле, конечно, – добавил он с коварным беспристрастием. Против ожидания Гиршфогель, не разразился знакомым хохотом, а, скорчив гримасу, продолжал: – Я не могу себе представить ничего более смешного, чем быть другом такой необыкновенной девицы, то есть терпеливо выслушивать дотошный анализ всего, что она совершила или собирается совершить. Она присваивает вас, как вещь, играет вами, пока ей это не надоест, пока не исчерпает все свои возможности удивлять вас. К тому времени, по правде говоря, и она вам изрядно надоедает. Но жизнь ее на самом деле довольно незаурядна. Он вам расскажет. Ведь он ее лучший «друг»!
Гиршфогель насмешливо кивнул в сторону Андерсона. Тот терпеливо слушал его разглагольствования, затаив в уголках губ насмешливую улыбку.
– Мы и так слишком долго занимаем его сегодня разговорами о фрейлейн Петрашевой, – сказал Андерсон. – Что касается ее жизни, то мне бы хотелось, чтобы наш друг узнал о ней прежде всего от меня. Молва цинично искажает факты.
– Молва забавнее и по-своему достовернее, – сказал Гиршфогель. – Я предпочитаю черпать сведения из молвы. Должен предупредить вас, – обратился он к Бенцу, – не надейтесь, что доберетесь до истины, если будете слушать только его.
– И все же я ближе всех к истине, – спокойно заявил Андерсон, – и, к примеру сказать, знаю, что сейчас фрейлейн Петрашева расстроена…
Гиршфогель злорадно ухмыльнулся.
– Я бы сказал, она сама напугана своей виной, – промолвил он после краткого молчания. – Она подумала о… Ого! Вот и они!
Ротмистр Петрашев с сестрой вышли на веранду. Быть может, они слышали последние слова Гиршфогеля.
Гиршфогель невозмутимо и даже вызывающе глянул на них, словно намереваясь злословить и в их присутствии.
Андерсон уступил свое место рядом с Бенцем фрейлейн Петрашевой. На ней была все та же дорожная юбка и тонкая блузка с короткими рукавами. Бенцу показалось, что лакированный пояс слишком стягивает ей талию, потому что, садясь, она поморщилась и инстинктивно взялась за пояс рукой. Недоверчиво взглянув на Гиршфогеля, она перевела взгляд на Бенца.
– Сыграете с нами в покер? – спросила она и взяла со стола сигарету. Но рука ее вдруг замерла и бессильно легла, выпустив сигарету. Очевидно, какая-то мысль заглушила желание курить.
– Закуривайте, закуривайте, – с ехидцей сказал Гиршфогель.
– Нет! – устало ответила она. – Я пришла пригласить господина Бенца на обед завтра. Приходите! – обратилась она к Бенцу. – Быть может, вам все это кажется странным, но – приходите!
– Что ж тут странного? – громко спросил Гиршфогель.
– Да, что странного? – мрачно повторила фрейлейн Петрашева. – История довольно заурядная! Мне подчас хочется, поручик Гиршфогель, относиться к себе и людям, как вы, – с такой же жестокостью.
Ее черные глаза с откровенным вызовом смотрели на Гиршфогеля.
– Это не вернет вам спокойствия, – сказал Гиршфогель. – Лучше оставайтесь, какая вы есть.
– О каком спокойствии вы говорите? – задумчиво спросила она.
Глаза ее со скорбным сожалением снова остановились на нескладной фигуре Гиршфогеля. Показав на него, она обратилась к Бенцу:
– Посмотрите-ка на него! Спросите, зачем он приехал сюда!
Лицо Гиршфогеля сморщилось и стало похожим на измятый пергамент. Нельзя было понять, усмехается он или хмурится.
– Я уже объяснил ему, – твердо сказал Гиршфогель. Фрейлейн Петрашева взглянула на его железный крест.
– Вы безрассудны, – сказала она, покачав головой.
– Вовсе нет, – возразил Гиршфогель.
Высыпав карточные жетоны из коробки, он стал их пересчитывать.
– Нет? – усомнилась фрейлейн Петрашева, – Хотелось бы знать, поручик Гиршфогель, не хотите ли вы прибавить к моим терзаниям новые?
– Нет! – досадливо отмахнулся Гиршфогель. – Почему это вас так беспокоит? И при чем тут я?
С выражением отчаяния она повернулась к Андерсону.
– О, я сама не знаю. Очевидно, я моральный кретин.
– Тоже нет! – сказал Гиршфогель. – И это самое скверное. О, если бы дело было в этом!.. Но мы его совсем запугаем, моя милая… – И он показал на Бенца.
– Да, я уверена, что поручик Бенц редко попадает в подобное окружение. Вам не страшно? – спросила она Бенца. – На самом деле он не такой уж плохой. Он зол только на меня.
Гиршфогель ничего не возразил. Они оба были похожи на противников, которые подбирают слова, чтобы броситься в новую стычку. Но стычки не последовало. Фрейлейн Петрашева с достоинством поднялась с места. Ее природное самообладание светской дамы произвело сильное впечатление на Бенца. Оно облекало фрейлейн Петрашеву броней, от которой отскакивали даже самые острые стрелы Гиршфогеля.
Кроме этой перепалки, в памяти у Бенца остались от этого вечера лишь вкус токайского и моменты игры в покер. Статная черноволосая женщина в белом переднике, femme de chambre, принесла бутылки и исчезла во внутренних покоях. Гиршфогель ловко откупорил бутылки. Через полчаса игра уже была в разгаре. Неужели золотистое вино так взбудоражило всех сидящих за столом? Гиршфогель первым начал удваивать ставки. И ему везло, чертовски везло, словно везение в игре призвано было показать, как он несчастлив в любви.
Встали из-за стола они далеко за полночь. Глядя на пустые бутылки, окурки, разбросанные по скатерти жетоны, Бенц прикинул, что проиграл половину месячного жалованья, задолжав Гиршфогелю и Андерсону. Однако крупный проигрыш ничуть не расстроил его. Гиршфогель вежливо предупредил, что может подождать с долгом, а Андерсону явно было неловко.
Они вышли в коридор. Таинственно светилась синяя лампочка. Бенц поискал глазами шляпку фрейлейн Петрашевой и обнаружил ее на своем месте на вешалке. Нахлынувшее сладостное волнение развеяло неприятные мысли о неминуемом авансе из кассы интендантства.
Ротмистр Петрашев и Андерсон проводили его до калитки. Бенц распрощался и зашагал по пустынным улицам. Луна сияла по-прежнему. Одинокий патруль пересек залитую лунным светом площадь, и блеск штыков погас в тени домов. Со всех сторон доносились ночные звуки, приглушенные, тоскливые, и замирали в безмолвии.
Вспоминая вечер у Петрашевых, Бенц ни на миг не мог отделаться от ощущения, что во всем была заложена какая-то предопределенность. Что-то смутное и властное направляло действия всех за столом, и таилось оно в сокровенных глубинах жизни фрейлейн Петрашевой. Бенц терялся в бесплодных догадках и абсурдных умозаключениях. Неведомое волнение, граничащее с экзальтацией, озаряло события дня ослепительным светом, оставляя многое другое в густой, непроглядной тени.
IV
Улица, на которой жили Петрашевы, носила длинное, трудно произносимое болгарское название, которое Бенц так и не смог запомнить. Зато она находилась в самой здоровой части города, вдали от зараженных дизентерией и тифом окраинных кварталов. Дом был старый, с потемневшим фасадом и сводчатыми окнами. Прогнивший во многих местах забор из штакетника отделял мощенный плитами двор от большого сада, тенистого и запущенного.
Знакомая черноволосая горничная мгновенно распахнула перед ним дверь, словно караулила за ней. Тут же из глубины коридора возник ротмистр Петрашев в темном, обшитом галуном мундире.
– Мы заждались вас, – сказал он, здороваясь с Бенцем. – Все в столовой.
Любезно пропустив гостя вперед, он указал ему на раскрытые настежь двери. Бенц вошел в столовую. На одном из стульев, стоявших вдоль стены, сидел Андерсон. Гиршфогель, спиной к дверям, искал что-то в буфете. Фрейлейн Петрашева вышла из соседней комнаты с вазой роскошных хризантем и поставила ее на стол.
Увидев Бенца, она улыбнулась, показав ровные белоснежные зубы, и в голосе ее зазвучала милая непринужденность.
– Как поживаете? – спросила она, подавая ему руку. – Обобрали они вас вчера?
Она погрозила пальцем Гиршфогелю, который проверял на свет содержимое бутылок. Рукопожатие показалось Бенцу слишком крепким для ее маленькой руки. Минуту спустя она рассадила всех за столом. Бенцу досталось место напротив нее.
Его охватило восхитительное чувство, будто отныне его мысли навеки связаны с ней, что со вчерашнего вечера для него началась новая жизнь, в этом доме, среди этих людей, жизнь, смиренно отданная всецело ей одной. Стоит ли упрекать ее за то, что она, вероятно, была чьей-то любовницей? И в радости и в печали ее образ станет вечным спутником его жизни. Околдованный любовью, Бенц глядел на нее, такую далекую, но такую близкую сердцу, и испытывал безумное желание прикоснуться губами к ее прекрасному матовому лбу.
Гиршфогель принес из буфета бутылку вермута и наполнил бокалы. Фрейлейн Петрашева с завидной легкостью выпила свой бокал. Затем все с аппетитом принялись за еду. Горничная бесшумными, кошачьими движениями подносила блюда и так же бесшумно исчезала. Гиршфогель, к удивлению Бенца, стал рассказывать об интимных приключениях немецкого кронпринца, называя его «наш Вилли».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26