Ротмистр выражал готовность принять услугу, даже не делая вида, что будет чувствовать себя чем-то обязанным.
Прежде чем сесть в машину, Андерсон отвел фрейлейн Петрашеву в сторону, и они заговорили по-французски. Разговор был минутным, но привел Бенца в изумление: фрейлейн Петрашева говорила по-французски в совершенстве! Казалось бы, ничего особенного, но в тот вечер Бенц был в таком настроении, что все вокруг представлялось ему необыкновенным. Он не удержался, чтобы не воскликнуть с восхищением, обращаясь к ротмистру Петрашеву:
– Ваша сестра отлично говорит по-французски!.. Я провел два года в оккупированных областях Франции и могу сказать, что…
– Наша мать была француженка! – поспешно объяснил ротмистр и нахмурился, словно сожалея о своей неуместной откровенности.
– Вот как?… – пробормотал растерянно Бенц.
Темные глаза ротмистра испытующе впились в лицо Бенца, но, не найдя в его выражении даже намека на расовую ненависть, потеплели и сверкнули золотистым огоньком.
– Но я чувствую себя болгарином, – спокойно добавил он. – И моя сестра – тоже.
Фрейлейн Петрашева, закончив разговор с Андерсоном, прикоснулась пальцами к рукаву его мундира, словно пытаясь еще задержать его, но увидела, что Бенц уже сидит за рулем, вопросительно поглядывая на них, и рука ее бессильно опустилась.
Андерсон уселся на переднее сиденье рядом с Бенцем.
Ротмистр Петрашев и его сестра скрылись в вечерней мгле. Они стояли рядом, одинокие, отрешенные от мира…
– Скажите, пожалуйста, – спросил Бенц, когда машина помчалась по шоссе, – что это за люди?
Лицо Андерсона расплылось в широкой улыбке, он подвинулся поближе к Бенцу. Ему хотелось поговорить.
– Очень симпатичные! – сказал он. – Вам, возможно, будет интересно узнать, что они не чистокровные болгары…
– Я уже знаю, – сказал Бенц.
– А!.. – воскликнул Андерсон. – Вам сказал брат?
Он был явно доволен.
Совсем стемнело, и теперь только лучи фар освещали дорогу. Рассчитав, что он вовремя доставит Андерсона в X., Бенц сбавил скорость.
– Они лишь наполовину болгары. В них французская кровь. Отец когда-то был на дипломатической службе в Константинополе. Как будто по военной линии. Там он женился на дочери французского концессионера. Это было еще во времена Абдула Гамида.
Андерсон умолк.
– Приятные люди, – сдержанно заметил Бенц.
– Весьма! – с готовностью подтвердил Андерсон. – Особенно сестра, которая всегда окружена обожателями… Я хотел сказать, что так было до недавних пор…
Он вдруг рассмеялся.
– Надеюсь, меня вы не включите в их число. А я – вас. Но вы успеете получше познакомиться с ней в X.
Бенц с удивлением глянул на поручика. Под отраженным от шоссе светом фар бархатно-зеленые глаза Андерсона улыбались с лукавым добродушием.
– О, они непременно пригласят вас, будьте уверены! У них свой дом в X., и они останутся там недели на две. Сестра во всяком случае – даже если брату из-за визита кайзера придется вернуться в Софию раньше. Я повторяю: вы убедитесь, что они чрезвычайно симпатичны. Что касается сестры, у нее уже сложилось прекрасное мнение о вас. Она только что призналась мне.
– Благодарю, – сказал Бенц. – Не могу удержаться, чтобы не заметить: она необыкновенно красивая женщина.
Андерсон помолчал, словно обдумывая его слова. Не найдя в них никакого скрытого смысла, он произнес ровным голосом:
– Красивых женщин немало. Подлинное очарование исходит от внутреннего огня. Я заурядный человек в мундире и повидал не так уж много, но для меня фрейлейн Петрашева – самая обаятельная женщина на свете.
И Андерсон снова умолк.
Остальную дорогу он говорил мало, прерывая речь долгими паузами, во время которых Бенц ощущал на себе его пристальный взгляд. Автомобиль с глухим гулом скользил по светлой ленте шоссе. Они миновали рисовые поля и неслись по отлого поднимающейся равнине, меж рядов молчаливых пирамидальных тополей. В воздухе разливался запах сена, в кустах звенели цикады, все вокруг окутывал сладостный, грустный покой.
– Да, – продолжал Андерсон прежним спокойным тоном, только чуть тише, – она на редкость интеллигентная женщина и в то же время крайне экспансивна. Вначале она поражает именно этим, а затем раскрывается все ее обаяние. Я испытал это, когда увидел ее впервые. Она была совсем юной, еще не появлялась в обществе, по в ее глазах читалась зрелость, а суждения просто озадачивали…
Андерсон выдержал очередную паузу, во время которой Бенц подумал, не влюблен ли его собеседник во фрейлейн Петрашеву, но, поразмыслив, решил, что нет. Во всяком случае, в речах Андерсона не ощущалось ничего похожего на вульгарную откровенность бесхитростного влюбленного. Правда, Бенца настораживала какая-то преднамеренность, звучавшая в голосе Андерсона.
Вдруг Андерсон подвинулся еще ближе и проговорил почти на ухо Бенцу:
– Она раскроется перед вами за несколько дней или даже часов, пленяя вас своей непосредственностью. Жизнь ее – печальный роман. Надеюсь, вы не окажетесь чрезмерно суровым и не осудите ее. Я взываю к вашему чувству справедливости… Но не слишком ли много я говорю о ней? Иногда приходится злоупотреблять терпением собеседника, особенно когда хочешь спасти человека. В таких случаях нет места эгоизму. И все же я снова спрашиваю себя: не выгляжу ли я сейчас странным или даже назойливым в ваших глазах?
– Нет!.. Ни в коем случае! – пробормотал Бенц, ничего не поняв из разглагольствований Андерсона.
– Бывают случаи, – продолжал Андерсон, – когда чувствуешь на себе огромную ответственность, например характеризуя кого-либо. Вы сами знаете, сколько предательства таится в мире…
Андерсон вдруг замолчал. По щелканью зажигалки Бенц догадался, что тот собирается закурить.
Убедившись, что далеко впереди нет никаких препятствий, Бенц повернулся и пристально поглядел на Андерсона. При свете желтого язычка пламени вырисовалось лицо поручика, напряженное и сосредоточенное; он с нервной торопливостью затягивался сигаретой. В этот миг Андерсон был похож на заговорщика, который вербует сообщников.
– …И как болтливы люди, – закончил Андерсон, выпуская клубы дыма и презрительно поджав свои толстые губы. – Я друг фрейлейн Петрашевой. Но не больше. Могу избавить вас от бесполезных умозаключений: у нее есть жених – австрийский капитан.
Эта неожиданная новость так поразила Бенца, как будто перед машиной поперек шоссе вдруг выросла стена. Андерсон, не дав ему опомниться, продолжал:
– Встреча кайзера задержала его в Софии. Но через несколько дней он приедет. Вы уже догадываетесь, мы все – и капитан, и наш друг, которого мы сейчас встретим, и вы – составим небольшую компанию. Председатель – фрейлейн Петрашева. Скажите, вы общительный человек?
– Не очень, – сказал Бенц, испытывая гнетущую неловкость.
– Все мы плохие весельчаки, – шутливо заявил Андерсон. – Незадолго до нашей встречи фрейлейн Петрашева жаловалась, что в X. опять соберутся те же люди, с теми же мыслями, что и в Софии.
– Вряд ли я внесу большое оживление, – скромно предупредил Бенц.
Андерсон громко расхохотался и положил руку ему на плечо.
– Я думал, что вас будет труднее расшевелить, – сказал он. – Очень рад, что мы снова вместе.
Они уже подъезжали к городу. В стороне от шоссе показались огни костров и походных кухонь. Солдаты, с которыми Бенц встретился, выезжая из города, расположились здесь на ночевку. Составленные в пирамиды винтовки поблескивали при свете костров.
– Я бывал на фронте, но ужасов фронтовой жизни не знаю, – задумчиво промолвил Андерсон. – Полагаю, что и вы тоже. Вам не кажется, что стыдно торчать в тылу, пусть и не по своей воле? Женщины втайне презирают нас, даже самые снисходительные. Любой идиот с крестом на груди кажется им идеалом мужчины.
Он глядел на лагерь до тех пор, пока бивуачные костры и последние часовые с примкнутыми штыками не остались далеко позади.
– Вы чувствуете мрачное величие войны? – снова заговорил Андерсон. – Кровавый призрак, не знающий покоя ни днем ни ночью, расшвыривает миллионы человеческих существ по незнакомым краям, сталкивает между собой, вселяет ужас, сомнения, обнадеживает, уничтожает людей или возрождает их к новой жизни!.. Встречи, которые нам кажутся невозможными, страсти, которых мы в себе не подозревали, немыслимые ранее поступки становятся заурядными в исполинском катаклизме войны…
Огни привокзальной площади прервали его излияния. Андерсон взглянул на часы со светящимся циферблатом и попросил Бенца высадить его. До прибытия поезда оставалось десять минут. Андерсон сказал, что в город он с приятелем доберется на извозчике.
– Быть может, вы увидитесь с ним еще сегодня. Артиллерийский поручик, страдающий малярией. Вряд ли он вам понравится поначалу. Нелюдимый неудачник, взъерошенный, больной, с вечно кислым настроением… В крайнем случае можете не обращать на него внимания.
Андерсон протянул руку.
– Через два часа мы будем в клубе. Если захотите повидаться, подождите нас в столовой.
И статная фигура поручика исчезла в широких дверях вокзала.
II
В начале десятого Бенц вошел в шумную, ярко освещенную столовую клуба. Болгарские офицеры громогласно разговаривали и ели с волчьим аппетитом. Бенц сел на свое обычное место за угловым столиком в глубине зала и заказал ужин.
Он был в слегка приподнятом настроении, словно безрадостная монотонность прежней жизни осталась позади. Если бы Андерсон не позаботился о новой встрече, Бенц сам все равно бы к ней стремился. Разговор в машине оставил у него ощущение необъяснимой настороженности. Бенцу бессознательно хотелось снова увидеть фрейлейн Петрашеву, чтобы утолить тягостное любопытство, возникшее после разговора с Андерсоном по дороге в город.
Ротмистр Петрашев и поручик Андерсон вскоре появились в сопровождении незнакомого немецкого офицера, вероятно того гостя, которого они ждали. Бенца удивила их точность. Остановившись в дверях, они окинули взглядом зал и, увидев его, направились к нему с видом людей, нашедших нужного им человека. Андерсон был в том же мундире, а Петрашев надел летний белый китель, в котором выглядел еще более смуглым. Незнакомец, шедший следом за ними, привлек внимание не только Бенца, но и всех болгар в зале. Прежде всего потому, что он был в шинели, и это было нелепо в такой теплый вечер. Да и сама шинель была длинная, не по росту, узкая и потрепанная. К тому же незнакомец выделялся своей высокой, костлявой фигурой; у него было темное лицо и блестящие зеленые глаза, а узкий орлиный нос придавал ему хищное выражение. На вид ему было около сорока, а может, чуть больше.
Андерсон представил его Бенцу: поручик Гиршфогель. Приезжий щелкнул каблуками и поклонился. Его бескровные губы дрогнули в подобии улыбки, не изменив выражения суровой печали, неотделимой от его облика. Бенц испытал известное разочарование, хотя Гиршфогель не вызывал антипатии. Бенца задело, что Гиршфогель не разделил того воодушевления, с каким Бенц протянул ему руку, как будто присутствие еще одного соотечественника в море болгар не заслуживало особого внимания.
На фоне общего веселья в зале (болгары весь день ликовали, отмечая победу над румынами в Добрудже) Бенц остро почувствовал контраст между поведением болгар и утонченной сдержанностью своих новых знакомых, которые сразу же воздвигли между собой и остальными стену сословных различий. Это впечатление еще более окрепло, когда Бенц увидел, как ротмистр Петрашев с машинальной вежливостью ответил на приветствия нескольких знакомых.
Гиршфогель сел напротив Бенца. Вид у пего был скверный. На лице, загорелом и обветренном, со следами перенесенной болезни, застыло выражение усталости. На мятом мундире, который не мог скрыть угловатую и неуклюжую фигуру, висел железный крест. Наверняка вполне заслуженная награда. Такие люди способны проявлять храбрость не столько из любви к Германии, сколько из ненависти к ее врагам. Он несколько раз испытующе взглянул на Бенца, а затем глаза его с усталым равнодушием заскользили по собравшимся в зале.
Андерсон, наоборот, выглядел бодрым и сосредоточенным. Бенц ощущал его присутствие, как посетитель музея, разглядывая всякие безделушки, не может отделаться от ощущения, что где-то в зале находится интереснейший экспонат, и это ощущение отвлекало его от окружающей обстановки, возбуждая уже знакомую необъяснимую настороженность. Бенц все время чувствовал на себе все тот же взгляд бархатистых глаз, неотступный и будто оценивающий.
Что касается ротмистра Петрашева, то ему, видимо, было очень неловко от того, что он недостаточно свободно владел немецким. Он попытался было сказать, как приятно увидеть на чужбине соотечественника, но запутался и умолк. На его лице, как и на лице Андерсона, лежала тень сосредоточенности и какой-то затаенной мысли.
Все это Бенц отметил про себя во время краткой, но тяжелой паузы, возникшей после первого обмена любезностями. Чтобы нарушить неловкое молчание, Бенц высказал ротмистру Петрашеву свою радость по поводу блестящей победы болгарской конницы в Добрудже. Заговорил он по-болгарски, потому что ему приятно было показать, насколько он преуспел в языке, от трудностей которого многие немцы приходили в отчаяние.
Андерсон удивился.
– Вы давно в Болгарии? – с интересом спросил он тоже по-болгарски.
– Восемь месяцев.
– И вы изучили болгарский за восемь месяцев? – воскликнул ротмистр Петрашев.
Он с восхищением поглядел на Бенца, а тот еще больше насторожился. Было ясно, что чрезмерная любезность Андерсона и Петрашева преследовала какие-то тайные цели. Даже аскетичный Гиршфогель несколько оживился. Бенц прочел в его глазах готовность заговорить – что-то вроде попытки вступить в общение, которая, однако, сулила не так уж много.
И действительно, Гиршфогель вскоре спросил:
– Извините, пожалуйста, вы, кажется, специалист? В какой области?
Учтивый тон не вязался с его грубой внешностью. Бенц был удивлен таким интересом к своей особе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26