Он был прав. Я прятал именно от него: где же весь Часослов вызубрить? Это не каждому и попу под силу.
– Убирайся поживей, придешь домой – я тебя по поспрашиваю…
Только я вышел за деревню – ветер в лицо резкий, морозный.
Нет, явно – сегодня неучение.
Повернул обратно, робость перед опекуном подсказала: за деревней, на задворках, недавно топлена Пронина баня. Вот где мое спасение и от мороза, и от всегда несправедливого опекуна. Пойду в баню и там отсижусь до сумерек. Лучше не придумаешь. Зашел в предбанник – тепло. В баню – еще теплее. Даже пальтишко скинул и подсел поближе к узкому оконцу. Раскрыл Часослов. Потом принялся за сутки вперед решать совсем нетрудные для меня задачи.
В бане, к моему удовольствию, была тишина без малейшего шороха.
Ничто не мешало решать задачи и запоминать тропари. Пахло пареными вениками и немножко мылом.
Через малое время меня разморило. Я подложил под голову два веника-охлестыша, заснул. Проснулся от холода. Выглянул в оконце. Солнышко подсказывало, что домой возвращаться еще рано. На подоконнике увидел спичечную коробку, а в коробке нашлось несколько спичек. Быстро сообразил, как можно обогреться. Собрал все старые веники с предбанника, немного дровишек и затопил каменку. Стало светло и тепло.
В тот день мой опекун поехал в деревню Воронино, в кредитное товарищество, брать деньги взаймы, а на обратном пути привернул в школу за мной.
В школе одна сторожиха.
– Сегодня из-за мороза занятий не было, – сказала она, – никто из учеников не приходил, учитель еще вчера ушел в село и не возвращался.
Едет Михайло деревней и спрашивает на улице встречного Афоню Пронина;
– Что это у тебя, Афанасий, не вовремя баня топится? Люди по субботам, а ты во вторник…
– Как топится? Что ты говоришь? Да, кажись, и в самом деле. Пойдем-ка посмотрим, может, воры какие от мороза прячутся?
А надо сказать, воры в тот год в деревнях пошаливали. То лошадь со двора уведут, то в горницу через окно залезут и сундуки очистят.
Афоня прихватил топоришко, мой опекун с кнутом пожаловали в баню.
Я, конечно, сробел. Прижался в уголок и жду приговора. Они, увидев меня, сначала удивились, потом рассвирепели.
– Долго ли баню спалить, безотецкая вольница! – закричал Афоня.
– Зачем сюда забрался? – завопил Михайло.
– Уроки учить…
– Уроки в бане? Дам я тебе уроки!
Опекун взял меня за ворот, повернул к себе спиной и с малого размаха – в бане не шибко размахнешься – ударил кнутовищем по спине раз, другой, третий…
– Вот тебе урок, пусть помнится. Это за баню. А это за то, что святую книгу в поганом, вонючем месте от кого-то прячешь! – и добавил еще кнутовищем по моей неокрепшей хребтине.
Я вытерпел, не заплакал. Знаю, мужики не любят слез. Им любее выдержка. Выдержал и дрожащим голосом возразил Михаиле чуть ли не по-ученому:
– А вот за это ты меня зря лупишь. Поганых мест на божьем свете не бывает: дух святой от триединой троицы везде витает, так нам и учитель, и поп говаривали…
Сказать дерзость выше этой я не отважился.
26. ФАНУШКО БОРОДАТЫЙ
ПРАВОСЛАВНОЕ имя его – Феофан. Но звали его все запросто Фанушко. Еще добавляли иногда – Бородатый. Борода у него, действительно, была особенная, серая, вьюном в три переворота с острым хвостиком и доставала до самого пояса. Это была его единственная, неприкосновенная частная собственность, которой он даже гордился.
Был Фанушко, как и многие до революции вологодские нищие-зимогоры, беден, гол, как кол. Зимой горевал, кусочки милостыньки христовым именем собирал. Радовался, если в зимнюю пору ему находилась работенка – дров поколоть, корму скотине наносить от гуменника до двора или нарубить в лесу кольев для изгородей. Никаким делом он не гнушался, лишь бы заработать на кусок хлеба, не протягивая руку за милостыней. Ночевал он так же, как и другие зимогоры, там, где пускали. А они, конечно, знали такие места, где свет не без добрых людей, приходили и располагались на ночлег, иногда не спрашивая согласия доброго хозяина, заведомо зная – отказа не будет…
В летнюю пору Фанушко пас коров в деревушке Малое Берькаево. Поскотина огромная, травянистая. Прогон из двух перегород от самой деревни до поскотины исправный, крепкий. Так что пастьба скота в этой деревне была самой легкой. На отгороженные поля скот не лез. С пастбища скотина возвращалась сытая-пересытая, молока у здешних хозяек хоть залейся.
Днями от нечего делать Фанушко сидел посредине коровьего стада и наигрывал в берестяной рожок только ему и коровам понятную мелодию: пу-пу-лупу-туру-ру…
И еще каждодневно ухитрялся острым самодельным ножиком вырезать из тонких ивовых прутьев штук сотню коклюшек для кружевниц на целый гривенник, а за два дня получалось на фунт сахара. Это ли не приработок к пастушескому скромному жалованью?
Надо сказать, что Фанушко был трезвенник. На водку не тратился. Но вот однажды, в пивной праздник Фрола и Лавра, мужики собрали ему половину жалованья за лето, по полтине с коровы, по четвертаку с телки, и решили его на даровщинку угостить водочкой. Фанушко разохотился за счет благотворителей, напился до потери сознания, пошел гулять по деревням с молодыми парнями, а те в шутку и всерьез говорят ему:
– Не возьмем в компанию, зачем нам такой пророк Моисей, вот сбрей сначала бороду, будешь молодец-молодцом, и тогда милости просим…
Пьяного долго ли уговорить. Ножницы, бритву – все пустили в ход. Сняли густые длинные волосы, сбрили нагладко брови, остригли и сбрили начисто его прекрасную бороду и разметали по улице. Подали ему еще стакашек водки, и Фанушке было уже не до гулянья, уснул на улице на зеленой травке, омоложенный, как младенец. Он спал и сквозь собственный храп не слышал, как люди подходили к нему, дивились, охали, ругали ребят, так немилостиво подшутивших над пастухом. Его никто не будил, никто не нарушил его сладкий пьяный сон. Проспал он вечер, проспал всю короткую летнюю ночь. Проснулся, когда хозяйки выгнали со двора коров, и надо было Фанушке наскоро перекусить молока с хлебной крошениной и бежать за стадом в поскотину. Он провел руками по лицу, бросился к пруду и, посмотрев в воду, как в зеркало, отскочил в сторону и зарыдал, кого-то ругая на все лады. Не позавтракав, со слезами и всхлипыванием, понурив голову и закрыв лицо руками, угрюмый, словно побитый, побрел он за коровами прогоном в поскотину. Коровы смотрели на него, как на чужого, и успокаивались, только узнав его по голосу.
В тот день он не вырезал ни одной коклюшки, и музыка на берестяном рожке не получалась. Надрав тонкой ивовой коры, Фанушко, чтобы обмануть животных, сел на кочку и стал делать себе из корья фальшивую бороду. Борода получилась что надо. Она годилась бы в святки ряженым, но коров Фанушко обмануть не мог. А общественный бык Ярило даже разозлился на Феофана. Он ковырял перед ним рогом землю и сердито рычал.
Фанушко понял, что его авторитет упал в коровьем стаде и среди жителей Малого Берькаева. Он решил в тот же день исчезнуть с глаз долой.
Три года понадобилось на выращивание бороды в том виде, в каком прежде она была. Три года Фанушко не появлялся в здешних краях. А потом явился с бородой Моисея, с длинным посохом, с котомицей заплечной, наполненной чьими-то обносками, принятыми им за поминовение усопших душ.
Было это в весенний Егорьев день, когда выпускали скот на едва успевшую оттаять землю. Фанушко по рублю с коровы, по полтине с теленка за лето нанялся в пастухи. И такое условие он выговорил, поряжаясь:
– Если кто захочет остричь мне бороду, тот потеряет голову. За грех не посчитаю разделаться с насмешником.
Много десятков лет прошло с тех пор. Я как-то шутя решил на короткое время отпустить себе бороду. Долго вымащивал, но такой, вьюном винтообразным, не получилось.
А на зимогора я оказался очень похож.
27. ВЕРХОСЫТКА
НЕ КАЖДЫЙ знает это вологодское слово «верхосытка», и что оно означает. Попробую объяснить примером из самой бывалой жизни…
До революции и немного позднее в деревнях водился обычай устраивать так называемые помочи.
Зажиточный или богатый хозяин в жаркую пору жатвы или же в сенокос приглашал в воскресный день на помощь человек сорок – пятьдесят из ближних деревень. Они приходили с косами и граблями, а если на жатву – с серпами. С утра хозяин давал им урочное задание с расчетом на азартный труд в обгонку.
Трудились рьяно, старательно, а главное – выгодно для хозяина – бесплатно, за харч с выпивкой. Выпивка давалась в меру, но обед предусматривался такой, чтобы целый год была в памяти отрыжка. Если же харч окажется скуден, то такой хозяин может не рассчитывать впредь ни на какую «помочь». Да мало того, его же еще и высмеют, как скрягу, любителя на чужом хребте в рай въезжать…
Помню, в нашей Попихе Афонька Пронин созвал большую ораву косарей, парней и девок, на «помочь». Косили в пустоши длинные кулиги спозаранку.
Парни на глазах у чужедеревенских девчат стремились показать свое умение бойко и гладко косить. Девки не отставали, тюкали косами-горбушами чуть ли не по пятам ребят и покрикивали.
– Оглянись-ко, Ванька, после твоего покоса трава дыбом стоит! Будет у тебя жонка корявая, конопатая…
– А мне с лица не воду пить, и с корявой можно жить! – отшучивается парень, размахивая косой направо и налево, не разгибая спины.
С утра по свежей росе скосят, наскоро закусят пирогами с ягодой-голубикой, передохнут и начинают сгребать скошенную траву в копны.
Солнце перевалило на вторую половину неба – у косарей работа закончена.
Хозяин доволен: весь сенокос управлен за один день. Остается только сметать в стога или свозить на сеновал. С этим делом он управится силами своей семьи.
Вся воскресная артель направляется харчеваться в деревню к тароватому хозяину. Тут он и должен отличиться.
В просторной избе расставлены столы, как на свадьбе. На скатертях разложены деревянные ложки, роговые и костяные, местного изделия, вилки. Парни и девки рассаживаются в застолье попарно и полюбовно, кто с кем хочет.
Сначала подается в глиняных ладках студень. Гостеприимная хозяйка приговаривает:
– Всякой обед скуден, если не подается студень.
А хозяин ей на подмогу словцо подкидывает:
– Давно известно: без холодца – ни самогонки, ни винца. А с холодцом – первая колом, вторая соколом! – и выставляет на стол в пузатых древних графинах на выбор и мутный самогон, и водочку. Девчата свой пай хмельного уступают ребятам:
– Пейте, но без буянства.
Дальше следуют различные блюда: щи вгустую, с говядиной, из больших блюд, без тарелок. Мясо с картошкой на сковородах. Рыба жареная своего улова плавает в топленом молоке на жестяных противнях, ячневая каша с овечьим салом, творог, овсяная крупа, взболтанная на кислом молоке. Яичница шипит в коровьем масле, клюквенный кисель – «вырви глаз»…
– Ешьте, ребята и девки. У меня этого добра хватит, не жаль, тут все свое, ничего покупного нет. На верхосытку еще есть такое блюдо, какого вы нигде не видали и не едали! – похваляется Афонька Пронин. И подает команду:
– Ну, Евдоха, и ты, Мастредия, подайте нашим помощничкам на верхосытку реки медовые и берега кисельные!
На столах появляются круглые лубочные грохотки, наполненные густым овсяным киселем. Грохотки обширные, еле на столах помещаются. Кисель, в полвершка толщиной, прорезан выемками, заполненными сладким, пахучим, свежим, янтарного цвета, медом.
– Вот вам, ребята, на верхосытку. Ешьте да Афоньку поминайте!
28. ВОЛОГОДСКАЯ ВЕЖЛИВОСТЬ
ПРИЗНАКОВ хорошего тона в обращениях в Вологодчине существовало и есть множество.
Вот некоторые из них:
При входе в избу мужчины снимали шапки и говорили:
– Ночевали здорово, здравствуйте…
Если семья в доме обедала, входящий говорил:
– Хлеб да соль, приятно кушать.
Ему отвечали:
– Милости просим. – Как бы приглашая к столу, хотя на самом деле этим просто соблюдалось формальное приличие.
Во время чаепития в том же духе:
– Чай да сахар, приятно кушать…
Работающим в поле, на сенокосе, в лесу и где угодно полагалось говорить:
– Бог в помочь…
Потом переиначили, стали говорить:
– Труд на пользу…
Людям на рыбной ловле прохожие говорили:
– Лов на уду!
Придя в потребиловку или раньше в лавку к частнику, покупатель возглашал:
– Бог за товаром!
Женщине, стирающей белье на реке, кричали издали мимоходом:
– Беленько!
Прохожему попутчику догнавший его на дороге говорил:
– Бог по пути…
Или:
– Мир дорогой…
Перед исповедью старики и старухи обходили соседей и за целый год после всяких неурядиц просили прощения:
– Простите меня, грешную, я на исповедь пошла…
– Бог тебя простит, а мы и подавно все забыли. Ты нас прости…
Попавшему навстречу с доброй ношей грибов, ягод или идущему с мешком зерна говорилось:
– Носить не переносить!..
Даже петуху, подмявшему под себя курицу, походя замечали:
– На сто яиц!..
Умершему желали:
– Царство небесное, светлое место, поближе ко Христу…
Женщине, родившей ребенка:
– Дай бог не заскребыша (то есть не последнего).
Картежникам во время игры:
– Сто рублей на выигрыш!
29. ПСАЛТЫРЬ
СТАРАЯ, с кожаным корешком книжица, с жестяными накладками. На обложке – рельефное изображение царя Давида, псалмопевца и великого (по библейским сведениям) распутника, под обложкой, на чистых листах, за неимением другой бумаги, записывались события и происшествия.
«Сия книга, именуемая Псалтырь, куплена за два рубля серебром у Никодима, пономаря Кихтенской церкви Кузьмы и Дамиана, и принадлежит отныне Кондратию из деревни Попихи, по прозвищу Коняха. Лета Господня 1816 от Р. X. по возвращении моем с царской службы и покорения Наполеона и его войска».
«Я, Кондратий, женился на Марфе Прокопьевне, мне 36 лет отроду, ей же всего 22».
«Родились и умирали дети двое. Младенцы Федор и Оленька».
«В Тюляфтине сгорела ветряная мельница и 8 изб. Лето 1823».
«Скончался в бозе царь государь Александр Первый. Его заменил императорское величество Николай Первый, 1825 год».
«В том году от оспы много поумирало, нас бог миловал».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26