Сознание – как будто бы пустое слово, позволяющее наполнять себя каждому, кто как хочет. Единственное, что это слово делает, – оно создает объем. Каждый может заполнить это слово чем угодно: Шивой, Зевсом, Христом, Аллахом. Или – мелочными расчетами сиюминутной выгоды. И каждый будет прав. И вот, глаза, которые остаются последними – это не "мои" глаза, это глаза сознания. Глаза сознания, которые смотрят на наши мелочные игры.
Таня: Что значит платить не в ту кассу?
Аркадий: Это значит играть в заведомо безнадежную игру, полагаться на заведомо ненадежных людей и обстоятельства, которые приносят только новые несчастья. Это, прежде всего, значит нарушать подлинную систему ценностей и платить по векселям личности, а не сущности.
Роман: Мне кажется, что как раз, наоборот, опыт, даже печальный, составляет жизнь. Когда я вспоминаю свое прошлое, я думаю, что вот это случай был неприятный, и, может быть, сейчас мне это уже не нужно, но оно все равно живет, это же моя память, и я ее храню. Любой случай, который со мной произошел, даже если это в прошлом, сейчас со мной.
Аркадий: Вы хотите сохранить каждое мгновение и не дать ничему утечь. Вы хотите, чтобы река не текла. Вы хотите, чтобы все оставалось. Однако бесполезно жалеть вчерашний день и прошлогодний снег. Давайте лучше жалеть нереализованные в нас возможности. Вы говорите, что все события жизни имеют значение. Я думаю, что только те прошлые события имеют значение, которые окрашены вашим стремлением к самому себе, или к сущности, или же если они прочитаны в контексте вашего сегодняшнего стремления к просветлению. Если вы взглянете на поток нашей прошлой жизни, вы увидите, что он далеко не весь ведет в пространство прорыва и имеет смысл.
Есть вопрос, который возник вчера и остался открытым, – вопрос о том, что нам делать с нашими нежелательными качествами? Обычное отношение к ним – это загонять их в себя. Они не соответствуют моему образу себя, и чтобы об этом не думать и не страдать от столкновений с недолжным собой, я загоняю их внутрь и делаю вид, что я о них забываю. Время от времени эти качества выскакивают на поверхность и приносят мне огорчения, потому что я не соответствую своему образу, а мир не соответствует моей картине мира, и вся жизнь превращается в сплошное несоответствие, огорчение, неприятность. Этот путь никуда не годится.
Второй путь – это высвечивание и преобразование этих качеств. Это нормальный путь. Если я трус – я преодолеваю свою трусость, если я лгун и развратник – я преодолеваю в себе эти качества, преодолеваю в свете той Великой Нормы, которую каждый несет в себе. Моя сущность не принимает во мне лгуна и развратника, она говорит мне, что я искажаю себя в разврате и лжи и что это приводит к образованию огромной дистанции между моей сущностью и моими действиями. Эту дистанцию надо сокращать, и по мере того, как мои действия приближаются к моей сущности, зазор уменьшается и я перестаю быть лгуном, развратником. А физические недостатки могут быть преображены и часто бывают преображены в достоинства по мере приближения к сущности. Очень важно, что человек не узаконивает качества, мешающие его развитию. В Америке сейчас прокладывает себе дорогу идея, которая постепенно перекочевывает в Россию, что "я хорош такой, какой я есть". Вот я, к примеру, кривой и поэтому буду нести вам всем свою кривую логику или кривую мораль, и вы все ничем не лучше меня с вашей прямой моралью. И вообще, это еще надо решить, кто из нас прямее. Эту ситуацию, когда человеческие уродства становятся в один ряд с человеческими достоинствами, мы видим в ящике, под названием телевизор, где все это не только узаконено, а превращено в образец, в норму. Подрастающие маленькие люди видят всякие интересные вещи, которые показывают по телевизору, – ложь, убийство, насилие – и все это становится частью их жизни.
Жизнь может и должна осмысливаться в контексте просветления. Если жизнь не осмыслена стремлением к просветлению, то она сама по себе не обладает никакой ценностью, она бессмысленна, она представляет собой шарманку, повторяющую без конца одну и ту же мелодию. Только просветленная жизнь творчески осмыслена, только святая жизнь свята. И опять-таки некоторые идеологи любят навязывать мысль, что всякая жизнь свята, что человек родился и этим он уже свят. Я думаю, что только святая жизнь свята, что только жизнь, освященная стремлением к просветлению, осмысленна. Не все живое прекрасно, и имеет оправдание только потому, что оно живо.
Что знает каждый человек о свете в себе – светится он или нет? Часто это виднее со стороны. Мы видим, что от одного человека идет свет, а от другого – нет, один очень яркий, а другой тусклый: он весь ушел в социальные игры, он утонул в них, и у него нет света. Хорошо, если человек четко осознает: в этом месяце у него отключена лампочка – нужно ее зажечь.
Десятая беседа 21 июля
о личности и сущности
Аркадий: В связи с вашими вопросами о сущности и личности я хочу вам рассказать одну историю, связанную с человеком, который нашел меня, когда мне было двадцать два года, а ему двадцать, и стал моим старшим другом. Он возился со мной пятнадцать лет – я поражаюсь тому, сколько у него было терпения. Как-то я возвращался с ним к себе домой, и, пока мы поднимались в лифте, я спросил его: "Что мне делать: у меня такая нерасторопная личность, мои дела в ужасном состоянии, нет работы, нет денег". Он ответил мне: "Ты не представляешь, какая у тебя сильная, гибкая личность". А я в ответ: "Брось ты ерунду говорить". Этой же ночью мне приснился сон: мне приснилась моя личность. Эта личность была огромным компьютером на колесах в форме поезда: один вагон, за ним другой вагон, за ним третий, не меньше двухсот вагонов, и все это были компьютеры, и это была моя личность. И я понял, что у меня прекрасно оснащенная для социума личность и что я прибедняюсь. И буквально на следующий день я пошел за какой-то книгой в Фундаментальную библиотеку и встретил там Григория Соломоновича Померанца, которого вы, наверное, знаете по его книгам. Меня с ним там познакомили, и я ему сказал: "Вы знаете, я бедствую, у меня нет работы". Он сказал: "Одну минутку", – пошел, привел заведующую философским отделом и сказал ей: "Это, Аркадий, он интеллигентный человек, и ему надо помочь". Она сказала: "Аркадий, пойдемте со мной, напишите заявление", и через полчаса я уже работал в философском отделе Фундаментальной библиотеки, и начались уже другие истории моей жизни, но вопрос о личности остался.
Томас: С нею надо знакомиться во сне или наяву?
Аркадий: И там, и там. Надо знать ее возможности.
Томас: То, что у нас крепкая личность, это надо использовать для жизни.
Аркадий: Это само собой разумеется, но лишние компьютеры личности надо пустить в работу для сущности. Надо забрать часть энергии у личности и направить на ту лампочку, которая вот-вот погаснет.
Жильвинас: Но должен быть кто-то, кто этим делом занимается. Какой-то техник…
Аркадий: Этим делом должна заниматься сама личность. Нужно не делать личность своим другом. Объяснить ей, что в ее же пользу реанимировать сущность. Для этого существуют тысячи техник. У каждого человека свой индивидуальный путь, своя судьба, свои звезды, свои болезни, свои радости, и каждый себя знает лучше, чем другой. Каждый из вас лучше знает себя, чем я – вас, и поэтому лучше быть самим своими учителями.
Олег: А если мы будем следовать этому, то не приведет ли это к тому, что мы будем эксплуатировать личность? Если мы ездим на машине, а ее не жалеем, не смотрим за ней, а просто ее эксплуатируем, то мы можем попасть в аварию или не сможем на ней ездить?
Аркадий: Давайте разберемся, о чем здесь идет речь. Человек представляет собой сложную комбинацию из тела, мыслей, эмоций, воли, желаний, идеалов, надежд и т.п. Видимой частью его является тело, а все остальное – различные аспекты его невидимой части – фиксируется или не фиксируется его вниманием, проявляется или не проявляется в его действиях. И в этой невидимой части человека мы отмечаем его социально обусловленный срез – социальный биокомпьютер – который мы называем личностью. Кроме того, мы предполагаем наличие иного слоя, который лежит в глубине, заваленный и забитый личностью, а именно сущность. Сущность – это то, по чему плачет личность, когда губит ее или меняет ее на чечевичную похлебку, и это то, что торжествует в герое, в гении, в святом и в художнике, когда она получает свободу и находит адекватную форму. Сущность – это наш уникальный дар, который мы можем спасти или погубить, а личность – это типовое в каждом из нас, то, что делает нас одним из группы, скажем, любителей кофе или собирателей марок. Наша сущность таинственно связана с нашим телом, нашей личностью и нашей судьбой. Эти связи не однозначны, не одни и те же у всех. В одном случае личность может жестоко эксплуатировать сущность и нести в себе самой элемент страстной борьбы между своими частями. Борьба эта может восприниматься нами как конфронтация добра и зла, света и тьмы, истины и заблуждения или даже намеренной лжи. Нужно помнить, что борьба эта всегда ведется на уровне личности и в сфере личности, а сущность в ней не участвует, однако речь идет об освобождении сущности – спящей царевны или принца, заточенного в темницу. Такова романтическая коллизия, и она имеет смысл и оправдание. Борьба часто принимает форму освобождения рабов и в случае нашего отождествления с ролями неизбежно приводит к новому рабству. В другом случае, когда личность не столь категорически фиксирована и не столь резко расщеплена, когда между личностью и сущностью существуют более благоприятные взаимоотношения, дистанция между ними может постепенно сокращаться. Эта ситуация не защитников и противников истины, а "друзей сущности" или "друзей Бога", и здесь возможен путь высветления и водительства личности, следующей внутреннему голосу, невербально, безмолвно звучащему в человеке.
Олег: Ну, а как же человек начинает пользоваться своей личностью для развития сущности? Наверное, чтобы остаться жить в социуме, нужно как-то балансировать?
Аркадий: Конечно, пользоваться личностью нужно "не эксплуататорски", а относиться к ней, как Насреддин к своему ослу, т.е. с должным уважением, потому что осел – нужное ему животное. Осел Насреддина – символ его эмоционального центра. У Насреддина есть осел, жена, соседи, Тамерлан, и это все части Насреддина, их можно увидеть, как различные центры в самом Насредцине. И когда мы говорим: "жить в социуме", то не забывайте, что Вы, Олег, многогранник, у Вас есть двадцать граней, и одна грань Вашей личности – это Ваш приятель, с которым у Вас контакт, вы притерлись друг к другу гранями, и если этот приятель уедет, то это будет вакантная грань, валентность или она вообще отпадет. Другая грань – это работа. Третья грань – это ваши увлечения. Далее, ваша семья, ваш велосипед… Все эти грани уходят корнями в центр многогранника, а с другой стороны, они касаются социума. И когда Вы говорите "жить в социуме", Вы забываете, что социум внутри Вас, и Вы сами являетесь социумом. Между сущностью и личностью могут возникнуть отношения старшего и младшего, отца и сына. Сущность должна главенствовать и вести, а не наоборот.
Томас: Используя личность?
Аркадий: Личность начинает процесс, ведущий к раскрепощению сущности. Постепенно происходит переакцентировка и восстанавливается традиционный порядок.
Олег: А что ближе к сущности: быть в этом кругу у костра или в городе, в университетской среде?
Аркадий: Университет – это потерянное место, это – перевернутая пирамида, с которой все стекает в социальную трясину и там гибнет на корню… А здесь, у костра, ситуация такая, что, может быть, два человека из сорока собравшихся действительно сумеют освободиться и выйти на уровень судьбы. Судьба – это очень большое слово. У обычного человека есть биография, а у сущностного – судьба. Судьба – это жизнь в пространстве просветления.
Сергей: А существуют же монастыри, что там?
Аркадий: Когда я приехал на Запад в семьдесят четвертом году, меня очень интересовали монастыри. Я поездил по нескольким монастырям, пожил там. Однако мне нужен был разговор с моим американским другом, который сказал мне: "Аркадий, монастырей нет", – чтобы поверить тому, что я увидел сам. Очень трудно было в это поверить. Почему нет монастырей? Должны быть монастыри! До этого я его как-то спросил: "А, скажи, есть ли здесь в Вашингтоне кафе, где собираются интеллектуалы, художники, поэты?" Он ответил: "Конечно, есть, только нет художников и интеллектуалов и нет поэтов. А кафе есть". Я думал, что он шутит. Прожив двадцать лет в Америке, я увидел, что кафе действительно имеются.
Сергей: Вы говорили, что лучше не ходить к учителям, но каждый человек – учитель. Мы вот здесь у Вас учимся…
Аркадий: А я у вас. И неизвестно, кто больше.
Сергей: Тогда как? Мы же не можем внутри себя сами генерировать те возможности, те мысли, чтобы уменьшить зазор, все равно мы должны с кем-то общаться, не только же с книгами?
Аркадий: Вы знаете, что первый псалом Давидов советует не ходить в собрания нечестивых, и евреи, христиане, мусульмане советуют быть ближе к святым людям. Но дело в том, что мы живем в своеобразное время. И монастыри, и духовных учителей сегодня лучше избегать. Сегодня нет учения, которое было бы не вредно. Я как-то провел лето в Англии в штейнеровской колонии, и там считалось неприличным произносить имя Гурджиева. В гурджиевских же группах считается неприличным произносить имя Штейнера. Такова сегодняшняя логика экспансии, вытеснения. И это ослабляет и обедняет и тех, и других. Поддавшись этой логике вытеснения, оказываешься во власти куда более агрессивных сил. Поэтому, глядя на сегодняшний мир, видишь, что сегодня предлагается и рекламируется, как правило, то, что плохого качества. Но реклама обладает таким свойством, что если человек публикует рекламу, то ты платишь и за товар, и за рекламу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39