Во вторник же Джоанна получила разрешение взять на конюшне Мэгги. Эта дикая кобыла плохо шла под седлом, так как в прошлом году ее напугали волки. Она была норовиста, вздрагивала от малейшего шума и легко сбрасывала седока.
У поворота в Хемгет девушка встретила старую Джейн Строу. Женщина, как видно, шла проведать своего второго сына. Тома, что был в помощниках у монастырского садовника.
Она низко поклонилась барышне. У той слезы выступили на глазах: Джейн Строу была похожа на вставшего из гроба мертвеца. Но, стиснув зубы, Джоанна только гордо кивнула в ответ на низкий поклон.
Это был самый чудесный день в ее жизни. Все время рядом с ней скакал человек, с которым она могла говорить по душам и который отвечал так, как ей хотелось, потому что она сама его придумала.
В среду в монастырь приехал сэр Саймон Бёрли. До этого он всю ночь и весь день пропьянствовал в Уовервилле, куда также был приглашен сэром Друрикомом на вскрытие завещания.
Еще задолго до того, как солдаты стали ломиться в ворота, прибежал привратник, бледный от страха.
– Мать Геновева, – крикнул он, – рыцарь Бёрли! С ним его солдаты и французы, и все – пьяные.
– Через забор они не станут перелезать, а ворота выдержат, – сказала мать аббатиса.
Через четверть часа рыцарю показалось, что оруженосец стучит недостаточно громко. Вытащив топор, Саймон Бёрли, широко размахнувшись, ударил изо всех сил. Топор, пробив железную обшивку, наполовину ушел в дерево.
И потому ли, что выпитое у нотариуса вино еще сильно шумело у него в ушах, или потому, что топор застрял в воротах, или вообще рыцарь был в дурном настроении, но он громко крикнул:
– Ну-ка, солдаты, ломайте ворота! Если эти гусыни еще с полчаса продержат нас на ветру, мы разнесем к дьяволу всю святую обитель…
Рыцарь де Жуайез, который привык ко всему у себя в Аквитании, предложил обложить ворота хворостом и поджечь.
– Они все повыскакивают, как лисицы из норы, – сказал он, даже не улыбнувшись.
Испуганные монахини стояли посреди двора. Мать казначея снова послала за настоятельницей.
Аббатиса, открыв окно, прислушалась.
– Бей, ломай! – кричал грубый голос на дороге. – Покажем этим дурам, как следует обращаться с королевским рыцарем!
Мать Геновева не спеша убрала волосы, чуть подрумянила щеки и губы и, накинув мантию, вышла во двор.
– Кто ищет нашего гостеприимства? – звонким голосом крикнула она.
Так как шум за воротами не прекращался, она продолжала более резко:
– А ну-ка, потише, эй, вы там, за воротами! Это монастырь, а не кабак. Если вам нужно вина или эля, вы должны ехать еще полночи, так как раньше вам не попадется ни одной харчевни.
– А, это вы, мать Геновева! – смущенно откликнулся голос из-за ворот. – Извините меня за шум, но ваши глупые монахини не хотели впускать королевского рыцаря, и мои люди пришли в нетерпение.
– Я рада приветствовать сэра Саймона Бёрли у себя в аббатстве, – сказала монахиня. – Что привело достойного рыцаря сюда в столь позднюю пору?
– Неотложное дело, мать Геновева, – ответил гость коротко.
Краем глаза настоятельница видела, что солдаты, с размаху въезжая во двор, топчут цветы, посаженные под окнами. Двое, спешившись, трясли изо всех сил старую грушу, плоды которой поспеют только через месяц, ко дню св. Мартина. Солдаты, хохоча, нашаривали в траве упавшие груши и толкали друг друга в грязь.
Однако мать Геновева не повела даже и бровью.
– Каждое дело можно отложить, пока человек не обогреется и не отдохнет, – сказала она приветливо. – А за столом мы поговорим с вами по душам.
Саймону Бёрли и людям его свиты дали помыться, так как с вечера была жарко натоплена баня.
В трапезной горело восемнадцать свечей, и даже темные обычно углы сегодня были ярко освещены. Стол застлали тонкой льняной скатертью. Воскресный хлеб с вытисненным на корочке изображением спасителя, нарезанный тонкими ломтиками, был еще к тому же аппетитно поджарен на огне. Рыба и мясо были поданы на деревянных блюдах. Серебряные кувшины с вином были расставлены между ними. Красное хиосское вино горело огнем в стеклянном кувшине, а это было большой роскошью, потому что стеклянная посуда подавалась только в очень богатых домах.
Саймон Бёрли сидел угрюмый, подперев щеки кулаками. Не пить и не есть приехал он в монастырь, а для дела. Поэтому он ел мало, а пил много, надеясь, что вино развяжет ему язык.
Так это и случилось. Когда монахиня налила ему шестой стакан, а спутники его, подмигивая, толкали друг друга под столом, рыцарь, с грохотом уронив скамью, поднялся с места.
– Мы пьем и едим, огонь пылает в камине, как в королевском замке, – сказал он, – стол накрыт богатой скатертью и ломится от яств. Я очень благодарен вам за ваше гостеприимство, но кусок не лезет мне в глотку, вино кажется кислым, когда я подумаю, что девица из благородной семьи содержится здесь, как самая последняя послушница, и ее даже не зовут к столу, когда приезжают гости.
Мать Геновева дугами подняла брови.
– Вы говорите о Джоанне Друриком? – спросила она спокойно. – Считаете ли вы пристойным для девушки сидеть за одним столом с перепившимися мужчинами? А кроме того, сейчас уже полночь, и Джоанна давно спит.
– Вы все уже спали, – продолжал рыцарь упрямо, – и, однако, вы нашли время одеться среди ночи и даже украсить свои пальцы перстнями! Никто из моих людей не пьян, и все ведут себя пристойно. Или племянница моего друга так оборванна и грязна, что ее три дня нужно отмывать в бане, перед тем как показать гостям?
Мать Геновева хлопнула в ладоши.
– Разбудите леди Джоанну, – сказала она прибежавшей послушнице, – и попросите ее немедленно пожаловать к столу.
Это был третий необычный день Джоанны. Поднятая среди ночи, она накинула платье и, доплетая на ходу косу, щурясь на свет, вошла в трапезную.
Рыцарь Бёрли во все глаза смотрел на девушку. Скромно, не поднимая ресниц, она обошла большой стол и остановилась перед настоятельницей. Мать Геновева поцеловала ее в лоб и, обняв за плечи, повернула к рыцарю.
– Благородный сэр Саймон Бёрли приехал проведать, как живется тебе в монастыре, Джоанна. Поздоровайся с ним и расскажи обо всем, что может его интересовать.
Когда девушка протянула ему руку, сэр Саймон Бёрли с удовлетворением отметил, что рука была, может быть, несколько смуглее, чем полагается леди, но чистая и с коротко обрезанными ногтями.
– Здравствуйте, добрый сэр Саймон, – сказала она, не поднимая глаз, и села рядом, потому что рыцарь пододвинул ей скамью.
Немедленно он приступил к допросу:
– Хорошо ли вам живется здесь, Джоанна?
– Да, – ответила девушка.
– Разве вам никогда не приходит желание снова вернуться в старый Друриком? – спросил он участливо.
– Нет.
– Разве вы уже не любите больше собак и лошадей?
– Мы ездили за это время два раза на охоту, – вмешалась мать Геновева. – Собак здесь целая свора, но Джоанна уже вышла из того возраста, когда забавляются щенками.
– Раньше вы оказывали мне больше доверия, – попенял рыцарь добродушно. – Помните, я принес вам живую куропатку?
– Нет, фазанью курочку, – сказала вдруг Джоанна тоненьким голосом.
Она протянула руку и снова спрятала ее за спину. Ей захотелось положить голову на грудь рыцаря и хорошенько выплакаться. Но она только на секунду закрыла глаза. Так как молчание длилось слишком долго, аббатиса снова вмешалась в разговор:
– Не вы ли, благородный рыцарь, потешались когда-то над платьями Джоанны, из которых она выросла много лет назад?
Джоанна с мольбой подняла на нее глаза.
– И как вы ее называли, я не припомню… Да, вонючим хорьком. Ты не должна так краснеть, Джоанна, потому что с тех пор, как ты у нас, никто не скажет о тебе ничего дурного. Разве вы не помните, как жилось бедняжке в Друрикоме? Я не говорю уже о том, что она воспитывалась с конюхами и егерями и присутствовала на всех попойках старого пьяницы. А спала она в холле на голых досках, чуть прикрытая какими-то лохмотьями. Сейчас у нее два сундука нарядов. Спит она в сорочке, как принцесса крови. И у нее еще есть вторая для перемены.
Джоанна сидела с опущенными глазами.
Саймон Бёрли налил ей стакан вина, но она, остановив его на полдороге, долила вино водой.
«На похоронах сэра Тристана она кричала и плакала, когда у нее отняли четвертый стакан, – подумал рыцарь. – Да, верно, она воспитывалась совсем не так, как полагалось бы девице хорошего дома». Но это не должно его останавливать.
– Я приехал для того, чтобы предложить вам снова вернуться в Друриком, – сказал он решительно. – Сэра Гью ночью отвезли домой. Его хватил удар. Он лежит в пустом холле, одинокий и беспомощный. Лицо его наполовину синее и наполовину красное, и он не может пошевелить ни одним пальцем. Жизнь его исчисляется уже не днями, а часами… Неужели вам не жалко его, Джоанна?
– Нет, – ответила девушка.
– Почему ты так говоришь, Джоанна? – укоризненно заметила настоятельница. – Разве тебя здесь не учили забывать обиды?.. Вы не должны удивляться, сэр Саймон, – добавила она тихо. – В Друрикоме бедную сироту обижали все, кому не лень.
Саймон Бёрли сидел, барабаня по столу пальцами. Его паж переговаривался с господином рыцарем де Жуайезом, а сокольничий Генри Бэкстон откровенно ухмылялся прямо ему в лицо.
Жилы на лбу Саймона Бёрли вздулись и посинели.
– Может быть, рыцарь имеет желание осмотреть келью, где спит девица? – спросила настоятельница.
Чтобы не видеть лиц слуг и не слышать их перешептывания, рыцарь Бёрли поднялся с места. Аббатиса шла несколько впереди него, держа в руке свечу, а Джоанна – за ним, отступив на два шага.
– Забота о вас привела меня сюда! – сказал рыцарь с плохо скрываемым раздражением.
Он бродил по келье – два шага туда и два обратно. Спальня Джоанны была отлично выбелена, а чистый пол ее был устлан душистым аирником. Встревоженные светом щеглы и зяблики завозились в клетках.
Маленькая желтая птичка била крылышками, запутавшись в травинках сделанного для нее гнезда. Рыцарь, просунув руку в дверцу, помог ей освободиться.
– Могу я побыть с девицей наедине? – резко спросил он.
– Джоанна, останься здесь. Сэр Саймон Бёрли желает поговорить с тобой, – сказала настоятельница и плотно закрыла дверь, выходя.
Подсвечник с четырьмя свечами стоял на окне, по стенам ходили огромные тени.
– Забота о вас привела меня сюда, – повторил Саймон Бёрли.
Черт побери, неужели ему не удастся уломать эту маленькую дуру?..
Джоанна молчала. Глупая птичка снова запуталась в травинках.
«Завтра же переделаю гнездо», – подумала девушка.
– Джоанна, – подойдя ближе, рыцарь взял ее за руку, – вы можете мне довериться. Мне сказали, что вас здесь держат силой. И я могу этому поверить, потому что такая красивая девица, как вы, не станет добровольно запираться в этих стенах.
Девушка молчала, по-прежнему не поднимая глаз. Она только попыталась высвободить свою руку, но рыцарь удержал ее силой.
«Я дала обет, а леди Друриком не может нарушить слово!» – вот как я должна ему ответить», – подумала она с отчаянием.
Сердце ее колотилось. Она боялась, что рыцарь услышит его стук.
«Значит, это бывает не только, когда любишь, – подумала она со стыдом и гневом. – Значит, какой бы чужой человек ни взял тебя за руку – сердце станет биться, а ты будешь терять дар речи так, как будто это Джек нежно смотрит на тебя?»
– Что я должен сделать? – спросил рыцарь участливо.
«Не трогать меня, не брать моей руки, не заглядывать мне в глаза», – подумала Джоанна. Она молчала.
Глупая желтая птичка снова запуталась в травинках. Саймон Бёрли открыл дверцу.
– Значит, я, как видно, напрасно ехал сюда среди ночи? – спросил он с гневом.
Джоанна молчала.
Рыцарь стиснул птичку в кулаке так, что она только пискнула, а когда он разжал пальцы, маленький желтый комочек скатился на дно клетки.
Не оглядываясь на девушку, Саймон Бёрли вышел из кельи. Он надеялся где-нибудь поблизости увидеть подслушивающую настоятельницу, и это объяснило бы ему поведение Джоанны, но длинный коридор был пуст. Саймон Бёрли вышел на свет, выбивавшийся из-под двери, и на веселые голоса.
Люди его свиты уже достаточно приложились к стаканам, потому что речи их были более громки и менее почтительны, чем это положено. Саймон Бёрли, заняв свое место, призвал их к порядку.
Мать Геновева, сидя во главе стола, зорко следила за стаканами и подкладывала гостям лучшие куски.
Мессир Жоффруа Жуайез, рыцарь из Аквитании, громко божился, что нигде в целом свете он не встречал такой гостеприимной аббатисы.
– Ну, поговорили с девицей? – спросила настоятельница ласково.
Саймон Бёрли, не отвечая, протянул руку к графину.
Только теперь по-настоящему он ощутил голод и жажду.
Тоненькая послушница с постным маленьким личиком шла впереди, держа в руке большую свечу.
Саймон Бёрли был не настолько пьян, чтобы не заметить, что девушка все время что-то шепчет, но ему было не до нее. Задевая то одним, то другим плечом беленые стены, он шел, тупо уставясь на ее спину, по которой ходили худенькие лопатки.
– Вы будете спать здесь, – сказала она.
Рыцарь протянул руку за свечой, но девушка отступила на шаг назад. Саймон Бёрли открыл дверь в комнату. Он ожидал увидеть небо в звездах, но окна были черные. Тогда он снова протянул руку за свечой. Девушка снова отступила назад. Лукавая улыбка бродила по ее лицу. Рыцаря позабавила эта игра. Уже не думая о свече, он снова шагнул к девушке, она отступила. Так они прошли до середины коридора.
Саймону Бёрли были знакомы рассказы о монастырских подземельях и о людях, попавших туда и сгинувших бесследно. Он положил руку на рукоять меча, но тотчас же подумал, что это напрасный труд: в этом узком и низеньком коридоре он не сможет его вытащить из ножен. Кинжал, который обычно был у него за пазухой, он отдал рыцарю мессиру де Жуайезу в награду за красивое четверостишие, сложенное тем вчера за столом. Значит, он безоружен. Саймон Бёрли выше вскинул голову. От матери Геновевы всего можно ожидать.
Глухой стон, донесшийся из-за закрытой двери, еще больше подкрепил его подозрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41