Эти таблички говорили о том, что рабы так недолговечны, так мало живут в неволе, а ведь могут принести пользу прекрасному городу Уру и храму Нанна.
И вот Абуни придумал, как помочь несчастным рабыням. Он сообщил Аннабидугу о больных рабынях, которые смогут поправиться, если показать их лекарю и дать им немного целебных трав. Надзиратель согласился вызвать лекаря и потребовал, чтобы сам лекарь сообщил о больных. Абуни поговорил с лекарем и спросил, может ли он сказать Аннабидугу, что лечение требует полного количества ячменя, какое положено работающей рабыне. Надо каждой выдать по двадцать сила на пятнадцать дней, дать немного настоек, и они быстро поправятся. Это куда выгодней, чем покупать рабов в других городах. Лекарь согласился с Абуни.
– Ты разумно рассуждаешь, – сказал лекарь. – Ты молод, а понимаешь больше опытных писцов нашего храма. Поговорю с Аннабидугом, может быть, прислушается. Только сделай одно дело. Напиши на табличке, какова стоимость ячменя, который будет выдан больным, и какова стоимость рабынь, если их купят в Лагаше или Ниппуре.
Абуни охотно все подсчитал и дал лекарю табличку, которая должна была помочь в переговорах с надзирателем. Лекарь был не очень сердобольным, но весьма ценил свое место в храме Нанна. Он понимал, что если совет молодого писца будет принят, то хозяин увидит великую пользу от знаний искусного лекаря. Возможно, что в награду будет выдано больше зерна и масла да еще свежие овощи в придачу.
Аннабидуг встретил лекаря сердитым окликом. Выслушав подсчеты, сделанные Абуни, он закричал, что храм будет разорен при таких порядках. Что не останется хлеба для бога. Что будут голодными служанки великой жрицы. Но лекарь, который был грамотным, снова прочел записи на табличке и при этом напомнил, что во время пахоты волов кормят вдоволь, им дают поесть столько, сколько они хотят, только бы хорошо работали на поле.
– Мы морим голодом рабов, вот почему они умирают, – сказал лекарь и в испуге посмотрел на хозяина.
Аннабидуг прикинул предстоящие расходы, если не выживут сорок пять больных из полутораста рабынь только одного лагеря. А ведь храм имеет еще пять лагерей с рабами для всех своих нужд.
– Пожалуй, ты прав, – сказал он лекарю и вернул ему табличку. – Ты молодец, подсчитал, прикинул, подумал. Я постараюсь прибавить тебе зерна при оплате в конце месяца. Ты прав, смерть рабов – в убыток хозяйству.
Лекарь был очень доволен, но еще радостней был Абуни. Его нисколько не огорчило, что все придуманное им приписал себе лекарь. Важно было одно – он поможет бедным рабыням подняться на ноги. А если такой порядок станет обязательным, то не будет стольких смертей в лагере рабов храма Нанна. С малых лет он слышал о том, что Нанна добрый бог, что он не желает людям зла. Зачем же губить людей, стараясь сберечь для бога больше припасов?
Уже прошла уборка урожая, прошла стрижка овец, уже на десятках табличек записаны припасы, полученные храмом от богатого урожая. Абуни все увереннее и смелее вел записи. Ячмень, выданный больным рабыням сверх обычного, настойки, приготовленные из трав, собранных самими больными, помогли поднять для работы сорок рабынь. Небывалое в хозяйстве храма. Больные, брошенные без присмотра, голодные, не имеющие помощи лекаря, почти всегда умирали.
Когда Абуни сообщил надзирателю о том, как успешно вылечили сорок рабынь, Аннабидуг похвалил лекаря и сказал, что впредь прикажет постоянно выдавать больным все пропитание, положенное работающим.
– Тогда прибавим мальчишкам, чтобы быстрее росли, – предложил Абуни и сам испугался своей смелости. – Я видел мальчишек на жатве, они очень ловки, – добавил Абуни. – Они могут работать наравне с женщинами, надо только их подкормить.
– Я подумаю, – ответил надзиратель. – Надо подсчитать, во что это обойдется, не слишком ли велики траты.
– Я подсчитал, – признался Абуни. – Это куда выгодней, чем покупать рабов. Хорошо бы их поставить на расширение финиковой рощи. Нужны новые посадки финиковой пальмы. Уже закончена новая пивоварня, и фиников потребуется вдвое больше.
– Я думаю, это будет угодно великому Нанна, – ответил надзиратель. – Однако не забудь отменить аренду финиковой рощи, оплаченную по нынешний месяц. Мы не будем продлевать этой аренды, отдадим урожай в пивоварню.
– Эйараби подаст в суд! – воскликнул Абуни. – Вот пойдет тяжба на целый год! Продавец Эйараби уже пять лет снимает в аренду эту рощу. Он с большой семьей живет тем, что продает финики. Мы его не предупредили. Что же ему делать?
– А нам какое дело? – Надзиратель нахмурился и строго посмотрел на Абуни. – Ты становишься на защиту каждого ничтожества, – сказал Аннабидуг. – Какое тебе дело до семьи Эйараби? Пусть сам думает. А мне нужно, чтобы новая пивоварня дала много пива. Мы продадим его в корчму на каруме, и бог Нанна получит большую выгоду.
Пришлось Абуни вести судебное дело и звать свидетелей, чтобы отобрать финиковую рощу храма. Да еще прибавилось несколько дел против пастухов, которые украли десять овец и скрыли большой тюк шерсти. Эти судебные дела очень огорчали Абуни. Он знал, что кража в хозяйстве храма карается жестоко.
Прошло семь месяцев с тех пор, как Абуни пришел в храм Нанна.
– Аннабидуг тебя похвалил! – сказал с гордостью Шига. – Принесем жертву доброму Энки.
ВОЗВРАЩЕНИЕ СИНГАМИЛЯ
Долго горевал Сингамиль, вспоминая потерянное серебро. Закон о том, что клеветник должен отдать вдвое больше потерянного, а его могут назвать клеветником, заставил молчать. Надин перестал ходить в хранилище табличек, возможно, что Балату поручил ему другую работу. Теперь рядом с ним трудился только Гамиль-Адад, ставший ему добрым другом и помощником. Сделав положенную ему работу, эламит тут же принимался за переписку законов. Он делал это очень старательно. Сингамиль был спокоен, он знал, что не будет ошибок.
Когда у Сингамиля оставался всего один сикль серебра и он знал, что нечего будет есть, ему довелось писать заключительную часть свода законов Хаммурапи.
«Я – Хаммурапи, царь справедливый, которому Шамаш даровал постановления права. Мои слова превосходны, мои дела бесподобны, лишь для безумного пусты, а для мудрого сияют во славу.
Если этот человек будет чтить мои слова, написанные на моей стеле, не отменит моего законодательства, не исказит моих слов, не изменит моего памятника, этот человек, как я, – справедливый царь. Да удлинит ему Шамаш жезл, пусть пасет он людей своих справедливо.
Если же этот человек не будет чтить мои слова, написанные на моей стеле, позабудет мое проклятие, не побоится проклятия богов, отменит суд, что я судил, исказит мои слова, изменит мой памятник, выскоблит мое написанное имя и впишет свое или из страха перед этими проклятиями побудит другого, то будет ли это царь, или владыка, или правитель, или какой бы то ни было человек, носящий имя, – пусть великий Ану, отец богов, назвавший годы моего правления, лишит его царского блеска, сломает его жезл, проклянет его судьбу; Энлиль, владыка, судящий судьбы, повеления которого неотменимы, возвеличивающий мою царственность, да разожжет против него в его доме неподавимые смуты, мятежи, ведущие его к гибели»…
«Хаммурапи оградил свои законы от враждебных и корыстных правителей, – подумал Сингамиль. – Кому нужны законы? Только правителям».

Настал день прощания. В последний раз Сингамиль вместе с Гамиль-Ададом прошелся по улицам Вавилона. Он полюбовался крылатыми быками, грозно стоящими у входа во дворец повелителя. Долго стоял у Зиккурата, столь богато украшенного, что Зиккурат Ура показался ему убогим. Ему повезло. В этот час заката по главной широкой улице Вавилона пронеслась позолоченная колесница Хаммурапи. По обе стороны улицы стояли воины со сверкающими в лучах заходящего солнца бронзовыми щитами. В правой руке каждого воина – копье. Сингамиль обратил внимание на прекрасные сады, зеленеющие на крышах дворцов и храмов. У крепостной стены дворца он увидел рабов, которые крутили гигантское колесо, несущее кожаные мешки воды из бассейна для полива сада. Эламит объяснил Сингамилю, что колесо должно крутиться круглые сутки. И круглые сутки здесь трудятся рабы.
– Среди них есть эламиты, – сказал Гамиль-Адад, – я как-то говорил с ними, они из знатных людей Элама, а вот их постигла несчастная судьба.
На рассвете, когда Сингамилю предстояло встретиться с купцом из Ура, чтобы вместе с ним добраться до дома, Гамиль-Адад передал другу корзинку с едой.
– Возьми с собой, – сказал он. – Это я накопил за последние дни. Тут немного лепешек и фиников. Тебе пригодится, я знаю, у тебя не осталось денег для пропитания.
– Никогда тебя не забуду, мой добрый друг, Гамиль-Адад, – сказал Сингамиль, сдерживая подступившие слезы. – В беде лучше всего узнаешь друга. Я все эти дни думал о тебе. И знаешь, что я придумал? Я хочу открыть свой «дом табличек», хочу выкупить тебя, чтобы ты стал моим помощником. Я хочу, чтобы «отцом школы» был мой отец. Ты будешь «старшим братом», и у тебя будет одна забота – готовить таблички для учеников. Я буду учить мальчиков понимать прочитанное и запоминать все то, что они будут писать на своих табличках. Я кое-что придумал. Мои ученики обязательно выучат на память мое любимое сказание о Гильгамеше. Знаешь ли ты это сказание, Гамиль-Адад?
– Нет, не знаю. Мне не доводилось его читать, и даже слышать не пришлось.
– Если сумеешь, попроси у хранителя табличек это сказание, прочти его внимательно. Подумай о том, как прекрасна дружба и как много можно сделать, имея друга и помощника. Я поверил в дружбу, и теперь, чем старше я становлюсь, я все больше понимаю, что без дружбы не обойтись. Если ты одинок, то можешь погибнуть среди злых людей. А ведь злые люди есть. Часто мы их видим рядом. Вот сидел с нами рядом Надин. Мы думали, что сын писца – благородный человек. Ведь наука должна была его научить благородству. А он оказался настоящим злодеем. Если бы он не ограбил меня, я бы еще кое-что записал в этом хранилище. Я видел здесь много табличек, достойных того, чтобы их переписать для царского хранилища Рим-Сина. Но вот случилась беда, и не пришлось мне сделать задуманное.
– Не огорчайся, Сингамиль. Ты скажешь мне, что привлекло тебя в этом хранилище табличек, я постараюсь переписать. А когда представится случай, я перешлю тебе.
Гамиль-Адад проводил Сингамиля к гавани, где предстояло встретить купца из Ура. Они долго прощались, и Сингамиль запомнил печальные глаза эламита.
«Я выкуплю его, и он станет моим „старшим братом“, – думал Сингамиль, радуясь возвращению домой. Не так уж долго он отсутствовал, а ему казалось, что прошли годы с тех пор, как он покинул свой дом. „Теперь важно угодить Нанни, будет ли суровый Нанни доволен моей работой? А может быть, скажет, что я сделал ее небрежно. Ему не скажешь о том, что значительная часть работы была сделана с обидой в сердце и на пустой желудок. Ему не скажешь…“
* * *
Трудно передать радость Уммаки, когда в дом вошел запыленный, уставший и голодный Сингамиль.
Ей показалось, что он так вырос, возмужал и стал настоящим мужчиной и уже нельзя броситься ему на шею. А можно лишь низко поклониться и, сдерживая слезы, сказать:
– Как я рада, сыночек! Как мы ждали тебя! Каждый день делали подношение нашей доброй богине. Умойся скорее, сынок. Я покормлю тебя свежими лепешками и мясной похлебкой. На днях мы приносили жертву Энки, просили милости для тебя. Вот у нас и оказалась праздничная еда ко времени. Отец пошел к Нанни, скоро вернется. Какое счастье нам выпало, Сингамиль! Наш ученый сын вернулся из Вавилона. Во всем Уре нет такого события. Только у нас.
– Вернулся! Переписал все законы Хаммурапи, недаром я говорил тебе: «Учись, Сингамиль!» – Отец с восторгом рассматривал таблички, исписанные рукой Сингамиля. – Хорошо владеешь тростниковой палочкой! – похвалил отец. – Я проверю, чтобы не было ни одной ошибки. Получив такую прекрасную работу, Нанни пожелает тебя сделать царским писцом. Да повыше меня. Ты будешь сидеть рядом с ним, в хранилище. Вот как обернулась к нам судьба!
– Проверь таблички, отец. Я хочу, чтобы Нанни был доволен. Но я не хочу сидеть с ним рядом. Я задумал другое, отец. Я хочу иметь свой «дом табличек». Мы получим кое-что за мою работу, купим кирпич, расширим наш двор и поставим скамьи для учеников. Я задумал стать хорошим уммиа, чтобы мои ученики запомнили меня на всю жизнь. Я хочу научить их понимать наши старинные сказания, хочу, чтобы они узнали все, что можно, про небесные звезды, чтобы умели хорошо подсчитать свои барыши, когда станут хозяевами поля или оружейной. Я приготовлю для них таблички с рецептами, они очень нужны, когда человек болен, а заклинатель не может ему помочь своими заклинаниями. И еще я задумал, отец… боюсь сказать, а надо…
– Что же ты задумал, Сингамиль? Разве мало того, что ты уже сказал?
– Я хочу, чтобы Игмилсин стал «отцом школы», а «старшим братом» я хочу сделать моего друга, эламита Гамиль-Адада из Вавилона. Я расскажу тебе об этом хорошем человеке, и ты сам пожелаешь позвать его к нам. Только его надо выкупить. Он раб в хранилище табличек во дворце Хаммурапи.

– Уту, великий и праведный, что задумал этот выдумщик! Или мой сын потерял разум? Где мы возьмем деньги для выкупа грамотного раба? И кто нам продаст грамотного писца из хранилища табличек Хаммурапи? И зачем тебе заниматься трудным и неблагодарным делом? Разве ты забыл свой «дом табличек»? Сколько раз ты хотел его оставить? Сколько раз проклинал тот день, когда я отвел тебя туда еще совсем несмышленым мальчишкой? Что ты придумал, Сингамиль? Я так радовался твоим успехам, я был рад, когда Нанни, такой суровый и неприступный, доверил тебе великое дело. Ведь законы Хаммурапи будет читать сам великий правитель Ларсы. А писал их ты, Сингамиль! Но самое удивительное, самое немыслимое – это твое желание сделать меня «отцом школы». Вот к чему я никогда не стремился и никогда не соглашусь на это.
– Очень жаль, – промолвил Сингамиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25