На этот раз Хайбани сам устанавливал плуг, чтобы проложить глубокие борозды. Он знал: чем глубже борозда, тем выше вырастет колос. Семена он бросал на одинаковую глубину в два пальца.
Можно было любоваться работой Хайбани. Соседи знали, что десять дней, предназначенных для посева, вся его семья и трое рабов не покидали поля ни днем, ни ночью.
Но вот настал день, когда ростки пробились сквозь толщу земли. Радостно было на сердце земледельца. Он вознес молитвы богине Нинкилим и сделал первый полив поля. Ячмень зрел, зерна его наливались, суля богатый урожай. Сердце землепашца радовалось. Строго, по правилам дедов и прадедов, по правилам, записанным на глиняной табличке, поливали второй и третий раз. А когда Хайбани увидел на своем поле целое богатство, не поленился сделать полив и в четвертый раз.
Уже близилось время уборки, оставалось несколько дней до полного созревания, когда пришел Шига договариваться о покупке зерна.
– Доволен ли ты урожаем, Хайбани? – спрашивал Шига, обходя ячменное поле, радующее глаз тучными колосьями.
– Я молился богине Нинкилим, я приносил жертвы богине зерна Ашнан. Как мы трудились! Как мы старались! Какие жертвы приносили! Сам ты имел поле, знаешь труд землепашца. Трое моих рабов были очень усердны. Волов я кормил сверх всякой меры, только бы делали свое дело. Когда повязали им копыта, чтобы сровнять поле, они так старательно топтали, что и молотка не понадобилось разбивать комья. Поле было ровное, гладкое, земля досыта пропиталась влагой. Вот и золотится веселое поле. Слышишь, колосья звенят, тяжелые, полные доброго зерна.
Хайбани с гордостью простер руки к полю, словно обнимая его.
– Земля наша кормилица, щедрая земля!
– Я принес тебе задаток, – сказал Шига. – Как условились, одну мину серебра, остальное отдам, когда заберу зерно. Как только снимешь урожай, поторопись, приступай к молотьбе. Смотри, не давай ячменю склониться под собственной тяжестью, жалко и зернышко потерять.
– Я не допущу потерь. Знаешь мое правило? Я хорошо кормлю жнеца, вязальщика и раба, который складывает снопы. Я знаю, от них многое зависит, чтобы сполна собрать зерно. Однако я собирался получить у тебя всю оплату вперед. Ведь я говорил тебе, что должен купить вола. Дай сразу две мины серебра, ты выручишь меня и первый получишь зерно моего урожая. Ведь не один ты, Шига, покупаешь у меня ячмень. Но к тебе у меня душа лежит. Не откажи, помоги мне.
Они долго спорили, Шига согласился, зная, что через несколько дней уже получит свежее зерно и продаст его своим постоянным покупателям. Они пригласили в свидетели соседа Гублатума и трех других землепашцев, владеющих соседними участками. Шига поручил сыну Абуни приготовить долговую табличку, потребовал от Хайбани сделать отпечатки ногтей и отдал ему две мины серебра.
Может быть, Шига и не стал бы так торопиться с получением зерна, но он обещал две корчаги хозяину «дома табличек» в уплату за целый год обучения Абуни. Мысль о том, что сын его будет грамотным и, может быть, станет служить в храме или во дворце правителя, заставляла бедного продавца зерна рисковать всем своим достоянием. Шига уже много лет покупал зерно у Хайбани, но никогда еще он не отдавал ему вперед так много серебра. В сущности, это стоимость зерна, которое он будет продавать до следующего урожая. Да и серебро взято в долг у Эйянацира. «Я поверил Хайбани, отдал чужое серебро взамен за эту табличку должника, а в следующий раз он поверит мне и поможет в трудную минуту», – говорил сам себе Шига, пряча табличку с отпечатками ногтей Хайбани в свой деревянный сундучок – самую большую драгоценность в его доме. Дерево было слишком дорого, и все предметы в его доме были сделаны из камыша: циновки, табуретки, корзины для хранения овощей. Деревянной была только дверь, полученная им в наследство от отца. Он перенес ее в свой дом, когда совсем разрушился старый дом его родителей.
Покупая зерно у Шиги, Игмилсин спросил, скоро ли будет у него в продаже ячмень нового урожая и каков урожай у Хайбани.
– Настолько хорош урожай, такое полноценное зерно, что я не утерпел и отдал ему вперед две мины серебра, – отвечал Шига. Он сказал и вдруг почувствовал, что тревожно у него на сердце.
– У тебя было столько серебра в сундучке? – удивился Игмилсин, зная бедность своего соседа. Ведь Абуни был старшим, а за ним еще шестеро малышей – три девочки и три мальчика. Не легко всех прокормить. Игмилсин удивлялся тому, что бедный Шига все же умудрялся платить за сына в «доме табличек».
– Пусто у меня в сундуке, – сказал с горечью Шига. – Не подумай, что я стал богаче. Я занял деньги у Эйянацира. А когда продам зерно нового урожая да еще получу от должников за зерно прошлого урожая, тогда и расплачусь. На этот раз у меня оказалось много должников. Ювелир, горшечник, хлебопек и оружейник – все задолжали, не спешат расплатиться. Однако они не получат зерно нового урожая, пока не вернут мне свои долги. Вот и расплачусь с Эйянациром. Я не люблю брать у него займов, он жаден и требует непомерного вознаграждения.
– Будто я не знаю Эйянацира, – усмехнулся Игмилсин. – Весь Ур знает его умение копить и наживать добро. Но вот удивительно. Его жена, имея полное обеспечение и рабынь для услуг, не стала сидеть без дела. Она открыла ткацкую. Все ее рабыни, служанки и дочери сидят за пряжей, расчесывают шерсть, прядут, ткут и вышивают. Даже научились делать бахрому, а это дает им большую прибыль.
– Боги дали Эйянациру великое умение делать полезные вещи, – сказал Шига, – вот он и копит богатство. Ведь он один на весь Ур научился превращать медь в слитки бронзы, а бронза нужна для главного военачальника, у него есть искусные мастера делать оружие. Рим-Син никого не боится, он знает, что оружие у него прекрасное. И все это Эйянацир.
Шига вздохнул, снова подумал о своей оплошности, что не надо было отдавать деньги вперед за зерно. Не надо было брать в долг у богатого Эйянацира.
Абуни был старшим и самым любимым в семье. Первенец был всегда здоровым и смышленым. Его мать, Нурамтум, часто вспоминала, как легко было с ним, когда он был маленьким. Никаких хлопот. Даже редко плакал. А теперь, когда у нее еще шестеро, хлопот хватает на все дни и даже ночи. Сколько надо циновок сплести для спанья! Сколько зерна перемолоть в своей ступе, чтобы всех накормить ячменной похлебкой, сколько надо перетащить охапок тростника, чтобы разжечь очаг и приготовить пищу для большой семьи. Сейчас их семеро, а могло быть и десятеро. Богиня Нинхурсаг – великая богиня-мать – забрала троих.
Шига застал сына у хлева, где была свалена глина. Абуни старательно лепил таблички на завтрашний день. После долгих дней скорби, когда весь Ур был погружен в траур, настало время заниматься своими делами. Завтра предстояло идти в «дом табличек» и, сидя рядом с Сингамилем, внимательно слушать уммиа, аккуратно писать на табличке и все запоминать. Они условились учиться хорошо, чтобы суметь прочесть множество строк старинного сказания. Они еще не знали, удастся ли им раздобыть таблички, где записана история Гильгамеша. Но Сингамиль уверял, что уговорит отца принести домой эти прекрасные таблички, разумеется, в награду за похвалы учителя. А дождаться этих похвал очень трудно.
– Старайся, Абуни, – сказал Шига. – Напиши домашнее задание, потом будет некогда, получим зерно и настанет горячая пора развозить его по домам наших покупателей. Настанет время собрать долги и расплачиваться с Эйянациром. А сейчас не задерживайся, ступай к царскому вознице, узнай, куда девался наш ослик. Натворил ты глупостей, теперь расхлебывай. Чтобы сегодня же ослик был в этом хлеву! Я-то думал, что учение прибавит тебе ума, но этого не случилось. И как ты мог сотворить такое – примазался к царским возницам со своим белым осликом да еще захотел посмотреть сокровища усыпальницы. Как вспомню твои проделки, так волосы дыбом поднимаются! Теперь я вижу, что мой Абуни дурак дураком!
– Я не один задумал это, мы вместе с Сингамилем хотели пробраться в царскую усыпальницу. Мы хотели все увидеть и тебе рассказать. У меня вся спина в побоях, за что?
– Ах, ты не знаешь, за что получил побои? Ты, видно, ничего не понимаешь и не видишь. Тебе бы ходить за плугом и мотыжить землю нашего маленького поля. Я его продал, а все, что получил за него, тратил на «дом табличек». Много ли ты знаешь бедных мальчиков, которые учатся в «доме табличек»? Только богатым туда дорога. Тебе бы таскать тростник для очага, а ты сидишь там с табличками да еще ленишься, а мать надрывается, таскает сухие стебли, сама ходит в колючие заросли. Ступай, сейчас же приведи нашего ослика!
Абуни слушал отца молча, не подымая головы, старательно вымешивая глину. Он страшился расспросов отца. Он не знал, как ему ответить.
– Ты что молчишь, бездельник! Или снова досталось тебе от «владеющего хлыстом» в «доме табличек»? Разве сегодня учились?
– Сегодня меня не били. Уммиа отпустил нас. А потом было плохо…
– Что значит «плохо»? Где плохо? Отвечай, пока не получил тумака!
– Когда мы шли из «дома табличек», я попросил Сингамиля вместе со мной пойти к царскому вознице, который вел упряжку с белым быком. Мой ослик шел рядом, когда он вез дары в усыпальницу. Мы пошли, я хотел узнать, куда девался мой белый ослик?
– И что же ты узнал?
– Страшное узнал! Плачет жена возницы, плачут малые дети. Не вернулся домой возница. Остался в могиле возница.
– Как так остался? Глупости говоришь, дурачина!
– Жена возницы все узнала. Она обошла дома служанок и воинов, которые проводили в последний путь Нин-даду. Она обошла дома всех возчиков, которые вместе с ее мужем удостоились чести везти священные дары. Никто из них не вернулся домой. Остались в могиле рабыни, остались юные жрицы. Все, кто спустился в глубокую яму, где стоял котел с поминальным напитком. Как ты думаешь, отец, их живыми закопали? Почему они не вернулись?
– Ты лучше подумай о том, что и сам мог остаться с ними, глупая, дурная голова! Ты мог погибнуть, а вместе с тобой могли погибнуть все мои надежды. Я учил тебя, чтобы вырастить достойного человека, знатного и богатого, а ты полез в могилу…
– Хорошо, что ты успел меня вытащить из толпы. – Абуни улыбался, и это вывело из терпения Шигу.
– Получай за все: за ослика, за твои выдумки, за все…
Он стал его колотить с такой силой, что крики Абуни разнеслись по всей улице. Нурамтум не смела вмешиваться в дела мужчин, но слезы душили ее, страх мучил бедную женщину. Она подслушивала разговор мужчин и была в ужасе от того, что узнала.
– Ты мог уйти в страну, откуда нет возврата, понимаешь ли ты это? – кричал Шига.
Сбежались соседи, стали расспрашивать, и все с удивлением узнали о гибели многих людей, которых жрецы завлекли в царскую усыпальницу и напоили ядовитым зельем.
– Запомни на всю жизнь, – кричал Шига, – там, где власть царей, там, где власть жрецов, там – великие тайны! Не лезь туда, где тебе не положено быть. Тебя сберегла наша добрая богиня. Я никогда ее не называю по имени, но всегда чту и приношу ей дары. Вот она и сберегла тебя, Абуни.
Шига устал от криков и от воплей сына. Его остановил возглас гончара: «Убьет мальчишку!» Шига и сам подумал, что может забить до смерти своего Абуни. Он оставил его в хлеву и пошел в дом, чтобы попросить у доброй богини благополучия, поблагодарить за спасение сына, за то, что Абуни уцелел, а погиб только ослик. Но как жалко молодых женщин, воинов и возчиков! Как жестоки боги!
Нурамтум, обливаясь слезами, обмывала раны Абуни, утешала его и поила молоком.
– Ты будешь здоровым, сынок, ты будешь счастливым, – говорила она тихо, чтобы не услышал Шига. Она знала, что сейчас ее забота о сыне может рассердить мужа. – Мальчику одиннадцать лет, скоро будет двенадцать. Он еще мало жил на свете, откуда ему знать, что хорошо, что плохо? – шептала Нурамтум. – Не плачь, сынок.
* * *
Сингамиль, расставшись с Абуни у дома царского возчика, не решался идти домой. Он знал, что отец непременно отколотит его, когда узнает о том, что произошло в усыпальнице великой жрицы. Мысль о том, что он, Сингамиль, мог быть среди погибших, а может быть заживо похороненных, потрясла его. Если бы не отец, не было бы на свете Сингамиля. Но он не скажет об этом отцу. Пусть отец узнает это от соседа. Невозможно самому признаться в своей глупости и снова дать повод для колотушек.
Сингамиль пошел к колючим кустарникам, чтобы принести хворост для очага. Он редко это делал, а сейчас решил, что лучше не попадаться на глаза отцу. А еще захотелось помочь матери, которая умела его пожалеть. «Пусть знает, что у нее есть помощник», – решил Сингамиль.
Уже вечерело, когда к очагу Уммаки была положена большая вязанка хвороста. Мать глазам своим не поверила.
– Сынок, – воскликнула она, – у тебя доброе сердце! Как ты узнал, что я нездорова и нет у меня сил ходить в колючий кустарник. Ты много принес топлива, я теперь несколько дней не буду тратить времени на это трудное дело, самое нелюбимое. Я готова до полуночи стряпать, плести циновки, заниматься шитьем, но самое трудное для меня – добыча хвороста.
– Я буду приносить, – пробормотал Сингамиль.
Он поспешил на крышу дома, где лежала его циновка и где он спал. Это было лучшее место для размышлений обо всем непонятном и загадочном. Отец, видимо, еще не слышал о великой тайне, которая обсуждалась в каждом доме Ура. Он был занят составлением контрактов на торговые сделки богатых купцов Ура. В доме было тихо, никто не кричал, никто не бранился. Сингамиль уснул на тростниковой крыше.
Друг мой, которого так любил я,
С которым мы все труды делили,
Сингамиль, друг мой, которого так любил я…
«Кто говорит эти жалостливые слова? Неужто Абуни? Да, мой друг Абуни плачет надо мной. Слезы льет потоком, ломает руки, царапает лицо. Почему он плачет? Он меня оплакивает? Да, оплакивает мою гибель в усыпальнице Нин-дады».
– Я погиб! – крикнул Сингамиль и проснулся.
Он не сразу понял, где находится. Вокруг свистел горячий ветер, несший тучи песка. Все кругом кружилось, вертелось в полутьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25