И тотчас голова исчезла. Слышно было, как человек, обрываясь, скользнул вниз по стене. Потом всё снова стало тихо.
Скоро под окнами Дженни начала собираться толпа.
Дженни слышала шаги, топот, недобрые возгласы, всё усиливающийся грозный гул.
– Здесь прячут ферингов!.. – раздался крик. – Убивайте неверных!..
– Убивайте неверных и их братьев неверных! – кричали на улице. – Смерть чужеземцам!..
Это был день поминовения святых у мусульман города. Верующие толпами ходили по улице, выкрикивали имена мучеников Корана, плясали в пыли и били себя в грудь.
В такие дни ненависть к чужеземцам, к «ферингам», с особенной силой зажигала сердца мусульман.
Кто-то шепнул им, будто брамины спрятали и доме купца нескольких знатных британцев. И держат их для того, чтобы получить богатый выкуп у британской королевы.
– Мар феринги!.. Убивайте ферингов и их братьев ферингов!..
Дженни со страхом слушала непонятные крики. Толпа сдвигалась теснее, град камней посыпался в стену.
– Там офицеры!.. Большие саибы среди саибов!.. Они снесутся со своими и продадут город!..
– Да!.. Да!.. Они нас всех погубят!..
– Давайте их сюда!.. Ломайте двери!..
Тяжелая наружная дверь застонала под ударами. Дженни бросилась во внутренние покои дома. Из задней комнаты выглянул сторож. Он был бледен.
– И оттуда стучат!.. – сторож показывал на маленькую дверь, ведущую во внутренний закрытый двор дома.
– Пусти!.. Пусти меня к ней!.. – услышала Дженни знакомый голос.
Девушка-индуска в белом платке, та, которую Дженни видела в пути и еще раньше в Калькутте, оттолкнув сторожа, вбежала в комнату.
Девушка сильно запыхалась.
– Плохо! – сказала девушка. – Очень злы мусульмане. Им кто-то сказал, будто здесь прячут офицеров-саибов.
Удары с новой силой посыпались в наружную дверь.
– Мар!.. Мар!.. Феринги!.. Убивай чужеземцев!
– Что мне делать? – сказала Дженни. – Они сейчас ворвутся!..
Девушка огляделась.
– Иди за мной! – сказала она, взяв Дженни за руку.
Вдвоем они пробежали через несколько пустых полутемных комнат, приподняли плотный матерчатый занавес и вошли в какой-то большой низкий зал, заставленный диванами. В богато разубранных нишах по стекам стояли раскрашенные сундуки, лежали подушки.
Это была зенана – женская половина дома.
– Я выведу тебя отсюда! – сказала Лела. – Не бойся, я одену тебя как надо.
Лела раскрыла сундуки. На пол полетели пестрые платки, расшитые тюбетейки, шелковые шали, шаровары, бусы.
– Гляди! – сказала Лела.

Она торопливо натянула на Дженни длинную юбку с каймой на подоле. Потом достала расшитую тюбетейку и приладила на голову девочки.
– Нехорошо! – сказала Лела и неодобрительно зацокала языком.
Белокурые пряди Дженниных волос торчали из-под тюбетейки во все стороны.
Лела сдернула тюбетейку с волос Дженни и швырнула ее на пол.
– Желты у тебя волосы, как рисовая солома! – с огорчением сказала Лела, глядя на девочку.
Лицо и руки Дженни сильно загорели под индийским солнцем, глаза у нее были карие, с темным ободком, какие часто бывают у индусских девушек. Но косы, светлые косы Дженни! Что было делать с ними?
– Знаю! – сказала Лела.
Она снова порылась в сундуке и достала из него небольшой треугольный платок-косынку, разрисованный мелкими розами по темно-зеленому полю. Лела повязала голову Дженни платком и, плотно притянув концы вперед, завязала их узелком под самым подбородком, как носят махраттские девушки.
– Вот!.. – сказала Лела. – Теперь ты похожа ни наших индусских девушек… Пойдем!
Дженни робко взялась за ее руку.
– Не бойся ничего! – шепнула Лела.
Она распахнула двери, ведущие на улицу.
Толпа всё еще стояла под дверьми дома. Мальчишки прыгали и вертелись под окнами, мужчины кричали и трясли кулаками.
Лела шла прямо на толпу.
– Что вы здесь собрались, пучеглазые! – храбро закричала Лела. – Кого вам тут надо в пустом доме?
– Здесь прячут неверных! – закричал молодой парень с крашеной кудрявой бородкой. – Давай их сюда, мы расправимся с ними!..
– Что? Вы не умеете отличить своих от чужих? – держа Дженни за руку, Лела шла прямо на толпу. – Или вы уже набрасываетесь на махраттских детей?
– Нет, детей мы не трогаем, – несмело сказал парень с кудрявой бородой.
– Так чего же вам тут надо, сыны лягушек?.. Идите прочь!..
Но толпа не расходилась.
– Девчонка чересчур смела! – закричала в толпе мусульманская женщина. Из прореза в белой кисее, прикрывающей ее лицо, на Лелу глядели черные, расширенные ненавистью глаза. – Девчонка чересчур смела!.. Нам верные люди говорили: в этом доме прячут ферингов.
– Кто вам сказал это?
– Один старик на базаре.
– И вы знаете этого старика?
– Нет! – раздались голоса. – Нет, нет, он недавно в нашем городе… Мы его не знаем.
– И верите чужому старику? – звонче прежнего закричала Лела. – Верьте лучше своим глазам!..
Она распахнула двери дома на обе половинки.
Несколько человек заглянуло внутрь.
– Нет! Там никого нет! – раздались голоса.
Но Лела не отступала.
– Смотрите лучше! – кричала Лела. – Разве наши брамины станут прятать англичан? Они ненавидят их так же, как вы, мусульмане, и еще больше. Разве у нас, индусов, саибы не душили голодом детей, не угоняли наших отцов в чужие земли так же, как и у вас? Разве в храмах у нас на головы саибов весь народ не призывает чуму, язвы и всяческую погибель?
– И слепоту, и спазмы, и трясучую болезнь!.. – подхватили в толпе. – Мы молимся о том же в нашей мечети.
– Будь они прокляты, губители наших детей! – заплакала женщина в кисейной чадре.
– Девушка права! – сказал пожилой мусульманин. – Какой человек в нашей стране, будь он индус или магометанин, по своей воле даст приют офицеру ферингов? Идите с миром, люди!.. Здесь нет наших врагов.
Толпа расступилась.
Лела вывела Дженни из тихой улицы на широкую площадь.
Они прошли напрямик через площадь и свернули в боковую улицу. И тут Дженни увидела того самого старика в высокой шапке, который показался в ее окне утром. Он стоял в конце улицы и смотрел на них.
Дженни остановилась.
Старик тотчас свернул в какой-то переулок.
– Тот самый! Тот самый старик! – сказала Дженни.
– В высокой шапке? Белые язвы на щеках? – спросила Лела.
Страх, настоящий страх проступил в глазах девушки. Но она тотчас поборола себя.
– Пойдем! – сказала Лела.
Она провела Дженни пустынными переулками в большой сад, оттуда – во двор европейского здания. Это был дом английской резиденции, занятый повстанцами.
– Здесь стоит наша стража, – сказала Лела. – Не бойся ничего, тебя здесь никто не тронет.
Как потерянная, бродила Лела в тот день по улицам Дели.
«Старик здесь!.. Зачем он пришел в Дели? Что ему здесь надо?»
Процессия мусульман шла через площадь. Закутанные в белую ткань люди били себя в грудь, падали на землю, вскакивали и кружились на месте.
– Ал-ла-а-лиллах-ияхсан!..
– Ияхсан-ияхсен… Ал-ла-ла!..
Лела видела блестящие воспаленные глаза молящихся, слушала их резкий гортанный крик.
Может быть, это старик шепнул мусульманам, будто индусы прячут англичан в оставленном доме?..
Народ в Дели горяч и легковерен. Довольно иногда одной малой искры, одного неосторожного слова, чтобы поссорить горожан между собою.
«Зачем старик пришел в крепость?» – Всё та же мысль томила Лелу.
«Сказать отцу?..» Но, боже мой, до меня ли отцу сейчас?.. У него довольно дела и без этого старика».
Глава тридцатая
СНОВА ШОТЛАНДЕЦ
Дженни осталась одна. Она посидела, прислушиваясь. Кругом было тихо.
Кажется, больше никого не было в этом легком бамбуковом домике садовника или слуги, куда привела ее девочка-индуска.
Ползучие растения заплели стену домика до самой крыши. Дикий виноград перебросил ветви с крыши на белую каменную ограду, замыкающую сад бывшей резиденции с южной стороны.
Над этой оградой Дженни видела мощную стену из тёмно-красного песчаника и угол высокой башни. Какое-то большое здание примыкало непосредственно к саду резидента.
Это был дворец Бахадур-шаха.
В домике было тихо. «Неужели я тут одна?» – подумала Дженни.
Тихий визг послышался за бамбуковой дверью.
Кто-то осторожно царапался под дверью, тихо, но настойчиво раздвигал полые бамбуковые дверных створок. Потом какой-то большой уродливый черный комок подкатился к самым ногам Дженни.
– Сам! – обрадовалась девочка. – Значит, и мистер Макферней близко!.. – Где же твой хозяин, Сам?
Пес выскочил во двор, оглядываясь на Дженни. Она пошла следом за собакой.
Сам побежал во второй двор, большой, нарядный, с фонтаном и солнечными часами посередине. Несколько сипаев сидело у фонтана. Сам бежал дальше, на мраморную террасу, к высоким резным дверям в большой двусветный зал. Дженни увидела носилки для раненых, сложенные у входа, белые мраморные колонны с золотой росписью и ряды легких бамбуковых коек между колоннами.
Это был зал британского резидента, превращенный повстанцами в лазарет.
У одной из коек, наклонившись над раненым, стоял Макферней. Он копался зондом в глубокой ране под коленом сипая. Свернутые в тугие трубочки полотняные бинты лежали на табурете у койки.
– Хорошо, что я в молодости, хоть и недолго, был лекарским учеником в Эдинбурге… – бормотал сквозь зубы шотландец.
Он взялся за бинт.
– Мистер Макферней! – дрожа, проговорила Дженни.
Макферней обернулся.
– Мисс Гаррис!
Дженни схватила его за рукав и заплакала.
– Не плачьте, мисс Гаррис! – мягко сказал шотландец. – Здесь вам ничего дурного не сделают. Война кончится, и повстанцы обменяют вас на своих пленных.
Раненый застонал и заворочался на своей койке.
– Покой! – сердито закричал Макферней. – Колено держать в полном покое!..
И он начал туго бинтовать ногу сипая.
Дженни пошла к выходу. Сам уже стоял у дверей снаружи, на своем посту: входить в зал лазарета ему строго запрещалось.
– Спасибо, Сам! – сказала Дженни и погладила черную блестящую шерсть на шее собаки.
Точно камень свалился с сердца Дженни. «Теперь я уже не одна, – думала девочка. – Мистер Макферней здесь, значит, мне нечего бояться».
Глава тридцать первая
БАХАДУР-ШАХ
Молодая индуска в белой кисейной повязке каждой утро приходила к Дженни. Индуска молча ставила на порог кувшин со свежей водой, чашку вареной чечевицы или риса, приветливо улыбалась Дженни и уходила. Женщину звали Даринат. Дженни часто потом, в более поздние часы дня, видела Даринат в просторном дворе резиденции с маленькой полуголой девочкой на руках. Индуска кормила девочку, купала ее в теплой, нагретой солнцем воде бассейна, перекликалась с соседками и была очень говорлива. Но приходя к Дженни, всегда умолкала и только кивала ей головой и улыбалась. Даринат никогда не служила в домах саибов и не знала их языка.
Помногу дней Дженни не с кем было перекинуться словом. Мистер Макферней был занят у себя в лазарете: раненые всё прибывали. Всё чаще доносился до Дженни грохот пальбы, то отдаленная, то близкая канонада. С каждым днем всё упорнее обстреливали крепость из британского лагеря, всё яростнее отвечали с бастионов крепостные пушки.
Не молчали и те пушки, которые повстанцы отбили у капитана Бедфорда, – большие гаубицы и скорострельные мортиры капитана били по лагерю и не одну палатку разметали и разбили за холмами. У Инсура и его товарищей был верный прицел.
По ночам Дженни смотрела на небо, следила за дальними отсветами пожаров. На широкой площади перед домом резиденции зажигались костры, повстанцы шумели вокруг костров, радуясь новой удачной вылазке из стен крепости. Подолгу не утихал шум вокруг повстанческих шатров, веселые крики доносились оттуда, ликующее гудение труб, музыка. Повстанцы праздновали свои победы над британскими войсками.
Из других городов долетали добрые вести. В Сахранпуре, невдалеке от Дели, мусульмане и индусы, все, как один, по примеру делийцев, поднялись на борьбу с иноземцами. Повстанцы Морадабада прогнали британского резидента, весь британский гарнизон взяли в плен, а казну англичан конфисковали для нужд восстания, накупили и хлеба для голодных, и пороха для солдат. Посланцы из Дели ходили и в княжество Битхур, и в Джанси, и узнали, что Нана-саиб успешно бьет британского генерала близ Канпура, а рани Джансийская Лакшми-бай собрала большое войско и ведет его на англичан.
– Наш Дели – гора над горами! – с гордостью говорили повстанцы. – Здесь зажглось великое пламя, которое скоро охватит все индийские земли.
И шах делийский радовался удаче повстанцев. Он праздновал их победы на торжественных приемах – дурбарах – в своем дворце.
По дворцовому саду светились розовые и желтые фонари, фокусники кидали шары у главного фонтана; до поздней ночи в саду свистели и выли флейты, стучали барабаны. У бассейна на заднем дворе ужинали плясуны, факиры, заклинатели змей, фокусники. Шах приказывал выносить им остатки от своего стола.
Старый шах спал на этих приемах, уткнув седую бороду в шелковый халат. Когда-то Бахадур-шах был молод, силен и жесток. Он любил славу и торжественные дворцовые дурбары, любил восточную пышность, политую кровью, и расправы с непокорными, достойные его великих предков. Но сейчас всё это было позади. Достигнув восьмидесяти лет, Бахадур-шах начал писать стихи. Он чертил строки двустиший кончиком своего резного посоха на песке сада, как позже, став пленником британской королевы, чертил слова любовных песнопений концом обгорелой палки на стенах своей темницы. Правителю Дели было восемьдесят два года, он был кроток, неразумен и стар.
Сквозь пролом в каменной ограде сада Дженни видела западный угол двора, пристройки, конюшни, помещения для слуг.
Дымились жаровни, детский плач доносился из-под навесов, женщины звенели кувшинами у большого фонтана.
Как-то раз Дженни удалось издали увидеть Бахадур-шаха. Он был невысокий, согнувшийся, в белой чалме, и весь белый от старости. Рядом с ним, в открытых носилках, несли нарядную старуху с насурмленными бровями. Нижняя часть лица у старухи была небрежно прикрыта белым шелком. Старуха что-то сердито говорила шаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30