Он прошел мимо магазина Да Куньи, где в витрине был выставлен, как и несколько недель назад, красивый пятирожковый подсвечник. Он бы с радостью подарил его жене. Может быть, все эти вещи были для нее таким же искушением, как для него книги, а для кого-то музыка, или женщины, или выпивка.Милая Дезире! Он снова изумлялся и восхищался нитью, которая объединяет людей, связывая их друг с другом. Ее темная кожа? Ее подсознательное желание быть белой? Ах, ты слишком много занимаешься самоанализом, Патрик! Он сам это знал, к тому же, ему не раз об этом говорили. Кто? Фрэнсис? Или, может быть, Кэт? Забавно, что иногда он путал их в своих мыслях и воспоминаниях, хотя один из них был уже вычеркнут из его жизни.Он прошел мимо библиотеки и здания суда. Сразу за ним находилась средняя школа для мальчиков. Он остановился, чтобы перевести дыхание после подъема в гору. Плод манго упал к его ногам, чуть не обрызгав его желтым соком, и воображение Патрика перенесло его в прошлое к манговым деревьям в саду около маленького домика в Свит-Эппл. Затем о подумал об Агнес. Он посетил Мартинику несколько месяцев назад, и скоро надо будет снова туда ехать, по крайней мере перед Рождеством. Агнес заметно сдала. Патрику не давала покоя мысль, произошло ли это от старости или ее точит какая-то болезнь. Тем не менее она не теряла присутствия духа, от ее проницательного взора ничего нельзя было скрыть, и она по-прежнему была остра на язык.– Ты о чем-то задумался, – сказала Кэт, подходя к нему сзади.– Я думал о том, что мы, наконец, на правильном пути, – слукавил он. Они прошли мимо Дома правительства.– Он прекрасный оратор, наш уважаемый Николас. На прошлой неделе я слушал его выступление в Законодательном Совете. Должен сказать, все в целом очень впечатляет, начиная от серебряных жезлов и серебряных пуговиц полицейских и кончая портретом королевы, хотя скоро его уже снимут.– О, Николас знает, что делать, в этом нет никаких сомнений, – добавила Кэт. – Он прирожденный борец за голоса избирателей. Им импонирует его манера одеваться и разговаривать. Он ведет себя, как будто он белый человек, причем богатый. Для них – он олицетворяет собой идеал, на который они хотели бы походить.Патрик смотрел сверху на живую маленькую женщину, шагавшую рядом с ним.– Твои слова звучат цинично. Не пойму, почему ты так говоришь.– Я не циник, – ответила Кэт, – по крайней мере, не хотела бы им быть. Думаю, что я реалист, только и всего.– Ты не веришь в нашу партию? – спросил Патрик.– Конечно, верю, – ответила Кэт, – ведь остальные партии – это сборище неотесанных мужланов, ищущих лишь собственную выгоду и не имеющих ни малейшего представления о том, как управлять государством. К счастью, у избирателей достаточно здравого смысла, чтобы это понять. Что касается Николаса, то он тоже – себе на уме, но он очень талантливый. Я бы не работала на него, если бы не верила в него.– Я рад, – сказал Патрик с облегчением, – мне была бы ненавистна мысль, что ты не полностью в него веришь.– Полностью? Кто об этом говорит? – изумилась Кэт. – Я верю лишь в то, что вижу изо дня в день. Я не могу заглядывать далеко вперед. Мне бы слишком часто приходилось разочаровываться.Фрэнсис, подумал Патрик, ощутив горечь, прозвучавшую в ее словах, как свою собственную. Да, в некотором роде, она и была его собственной горечью.Подумав немного, Кэт продолжала:– Единственно, в чем я бы хотела быть уверенной, это в том, что у него такое же сердце, как у тебя.– У кого, у Николаса? – спросил Патрик.– Да, – отвечала Кэт, – у него блестящий ум. Вот только его сердце вызывает у меня беспокойство.– О, Кэт, ты ошибаешься! – с жаром возразил Патрик, – он благороднейший человек. Я жизнью ручаюсь за Николаса Мибейна.Кэт бросила на него быстрый взгляд:– Благороднейший человек – это ты, Патрик Курсон, – затем резко спросила: – Скажи, а как дела у Билла?– По-прежнему, – сдержанно ответил он.Он не мог не замечать в характере уже начавшего взрослеть мальчика некоторые черты, которые ему совсем не нравились. В нем проступало что-то уродливое. Билл обладал живым умом и поразительной памятью. Он мог с легкостью напомнить Патрику какие-нибудь даты или событие, даже если Патрик говорил ему об этом только раз, а потом забывал.– Приходится признать, что я не помню, – обычно говорил он в таких случаях, посмеиваясь над собой, как это делают взрослые люди. На самом деле, он чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом подростка.Кэт мягко сказала:– По-моему, он похож на пустой сосуд, который долго оставался таким, пока ты не пришел, чтобы наполнить его.– Я пытаюсь это сделать.– Это единственное, что каждый из нас может сделать. Попытаться. Ну ладно, здесь я тебя покину, мне надо сворачивать.Минуту или две Патрик наблюдал, как она идет к своему дому. Он очень хорошо знал, чем будет заполнен ее вечер. Сначала она выпустит собак побегать, затем покормит птиц. Войдет в дом и приготовит ужин. Иногда она выходит с подносом в сад и ест, читая какую-нибудь книгу. После ужина пишет для «Рупора», занимается партийными делами или звонит по телефону. Он знал, что время от времени ее приглашают на ужин и потанцевать мужчины, приезжающие с Барбадоса или еще откуда-нибудь – знакомые семьи или времен ее замужества. Что еще бывает между ними, когда они привозят ее домой после ужина, он не знал; это его не касалось. Он также не знал, собирается ли она за кого-то из них замуж. Он, по крайней мере, надеется, что она более-менее пережила разрыв с Фрэнсисом. Она никогда не говорила на эту тему. Но она изматывала себя, это было известно ему наверняка. И растрачивала свою жизнь. Женщина не должна жить так.Думая о женщинах, он всегда мысленно возвращался к Дезире. Благодарение Богу, ее жизнь не тратится попусту! Она привязала его к себе тысячью нитей – привычкой, нежностью и все еще вызывающим чувство новизны сексом; иногда та или иная ее черта раздражала его, но это не имело значения, потому что он знал, как крепко он к ней привязан.Он улыбнулся своим мыслям. Вспомнил, что любит подтрунивать над ее преданностью домашнему очагу.Правда же заключалась в том, что создаваемый ею уют, чистое белье, вкусная, аппетитная еда делали его счастливым. Но более всего его привлекала ее душа, способность выслушать и услышать, ее доверие, ее радость каждому дню; без всего этого, без ее понимания он остался бы высохшей травой, невыросшим деревом.Он прошел через центральную площадь с испачканной голубями статуей Нельсона. На террасе гостиницы Кейда наслаждались виски с содовой старые розовощекие англичане в белых костюмах. Он подумал о том, что для наблюдателя, видевшего Коувтаун пятьдесят лет назад, картина покажется нисколько не изменившейся: те же лодки, те же завсегдатаи зимнего сезона.Однако изменения происходят, и не только на словах, в виде обещаний, как на сегодняшнем собрании, они ощутимы и реальны, они надвигаются.С того места, где он стоял, была очень хорошо видна квадратная крыша отеля «Ланабелл», возвышающегося вдали над деревьями. Высокий, четко очерченный прямоугольник; век техники ворвался в заповедный уголок, где к небу поднимаются горы, а прибрежные скалы кажутся волнистыми от изрезавших их бухт. Он постоял, глядя на безвкусное сооружение, которое, просуществовав год, уже обросло трущобами. Ситуация может выйти из-под контроля. Он должен серьезно поговорить с Николасом.На задворках «Ланабелла» вырос состоящий из жалких лачуг городок. В нем жила обслуга отеля, люди, пришедшие из деревень в поисках лучшей доли, но попавшие даже в худшие условия. Тут не было никаких зеленых насаждений, невозможно было найти тень, чтобы укрыться от палящего зноя, поселок окружали пруды с затхлой водой. Это место имело неофициальное название Тренч. Он видел подобное в Кингстоне на Ямайке. Тот поселок был еще хуже, потому что превосходил Тренч размерами и существовал дольше, успел отравить молодежь, сделав ее жестокой и злой.У Билла в Тренче были друзья. Как он скрытен! Он никогда не бывает искренним. Он достаточно сообразителен, чтобы понимать, что его скрытность ранит, но это его нисколько не волнует! Патрику так хотелось любить его, и он любил его, но не получал в ответ того же чувства. Билл не испытывал к нему ненависти, он просто не принимал его всерьез, обращался с ним холодно, почти неуважительно.Во дворе в окружении своих подруг сидели Лорин и Мейзи, девочки вели какой-то разговор, наверное, о нарядах… Его дочери… они приносили ему радость. Они его обожали, а это именно то, что больше всего нужно родителям: чтобы их любили собственные дети.Он поцеловал их.– А где Билл? – спросил он.– За домом.Он мог бы и не спрашивать. Билл и его ансамбль металлических инструментов барабанили позади гаража. Они смастерили свои инструменты из ненужных, в основном ржавых деталей. Билл играл на самом важном большом барабане, который он соорудил из жестяной канистры. Один из мальчиков сделал там-там из бочонка из-под рома и козлиной кожи. Трещотка третьего представляла собой кусок полого стебля бамбука, наполненного кусочками гальки.Патрик сидел на перевернутой бочке и наблюдал за ребятами: движение было частью представления. Музыканты казались сгустком энергии, они словно танцевали, покачиваясь в такт ритму. Иногда по субботам Патрик проходил мимо танцевального заведения у пристани, где собиралась молодежь. И он думал, знают ли эти девочки в ярких юбках, что в основе их танцев лежит калинда, принесенная из Африки. Возможно, и знают. А сейчас грохот грозил разорвать барабанные перепонки, но, тем не менее, ноги пританцовывали сами собой.– Великолепно! – воскликнул он, когда музыка кончилась, и мальчики стали расходиться. – Ты так зажигательно играл, Билл! Я чуть не сгорел дотла, наблюдая за тобой!Том Фолоом подтолкнул Билла.– Никто не сравнится с Биллом по части поджогов! Никогда не мог сравниться. Самые большие и лучшие пожары… – он согнулся от хохота.Кулак Билла ткнулся Тому в спину.– Чертов дурак! Сукин сын с длинным языком! Том выпрямился, и ошеломленный, замолчал. Пока Патрик стоял в недоумении, мальчики продолжали смотреть друг на друга, наконец, отступив под яростным взглядом Билла, Том собрал свои учебники и ушел.– Что все это значит? – спросил Патрик.– Ничего особенного.– Ты помешался на этом «ничего особенного».Не отвечая, Билл принялся возиться со стопкой нотных листов. Патрик наморщил лоб, пытаясь восстановить происшедшую между мальчиками стычку.– Пожар. Он сказал что-то о том, что ты устраиваешь пожары.– Он не знает, что говорит. Он идиот.– Один из твоих лучших друзей, не так ли?– И что из того?Наступило молчание. Что-то витало в воздухе. Что-то серьезное, но тщательно скрываемое. Патрик был одним из самых простодушных людей, но даже он смог связать все воедино.– Ты когда-то устроил пожар? Скажи мне, Билл.– Конечно. Время от времени дети по глупости устраивают пожары.– Я о другом.То, что он имел в виду, было невероятным, слишком страшным предположением!– Так о чем ты? – Билл нагло смотрел на него.– «Самый большой пожар» так, кажется, он сказал? Как, например… в Элевтере?– Дерьмо!– Я спрашиваю тебя, Билл, ты имеешь к этому какое-нибудь отношение?– Нет, не имею!– Это правда, Билл? – ладони Патрика вспотели. – Потому что если ты каким-то образом связан с тем поджогом, мне не только придется передать тебя в руки закона, но и отказаться от тебя. И это разобьет мне сердце.– Я же сказал – нет. Что еще тебе надо?Я хочу тебе верить, подумал Патрик. Бог свидетель, ты говоришь правду. Эти жесткие ясные глаза… я никогда не мог выдержать их взгляда, заглянуть в душу. Как я могу знать, кто ты?Достав носовой платок, он вытер руки, проглотив болезненный комок в горле, принял внутреннее решение смотреть в будущее с надеждой и переменил тему разговора.– Сегодня утром мы провели плодотворное собрание. Могу рассказать, если хочешь, – Патрик пытался наладить контакт с мальчиком, отогнать пугающие мысли. – Николас скоро поедет в Лондон на конференцию по конституции. Когда он вернется и привезет подписанную конституцию и она вступит в силу, настанет независимость. Независимость, – он с наслаждением произнес это слово, бодрящее, энергичное, гордое. Он улыбнулся, желая вызвать ответную улыбку у Билла, но этого не произошло.– И что потом? – только и спросил Билл.– Ну, естественно, выборы. И обязательно придет Новый День, если только разрозненные партии наших противников не объединятся в коалицию. Нет, мы должны победить, – и бодро добавил, – а потом начнется работа.– И какую роль ты будешь играть? – поинтересовался Билл.– Сегодня утром Николас сказал мне, что я стану министром образования, это мне подходит. Почти никакой политики, по крайней мере, не должно быть! Слава Богу, мне не придется произносить много речей. Хотя, конечно, меня попросят выступить раз-другой в ходе избирательной кампании… Что ж, если понадобится, я справлюсь, – он чувствовал прилив энтузиазма.Билл молчал. Я словно заставляю его вырывать зубы, а не разговаривать, подумал Патрик, но терпеливо ждал, давно привыкнув к его нежеланию общаться с ним. Когда в молчании прошла одна или две минуты, Патрик все же спросил:– Так ничего и не скажешь?– Отчего же. Плевал я на ваши выборы. Патрик был поражен:– Плевал на них?– Они ничего не решают, ваши глупые выборы. Все тот же колониальный фарс, только с другими актерами. У нас по-прежнему будут хозяева. Деньги, как и раньше, будут у белых, а подобные тебе люди будут служить им ширмой. Почитай Фэнона. Там все написано.– Я читал Фэнона. Он смешал в одну кучу правду и ложь. По моему мнению, он чересчур зол и агрессивен. – Патрик помолчал. – Честно говоря, мне кажется, что ты еще молод и неопытен, чтобы составить верное представление о Фэноне.Билл посмотрел на него. Как правило, он смотрел в сторону, избегая прямого взгляда, но иногда резко, как от удара, поднимал голову, и тогда его глаза пристально смотрели на вас, уподобляясь кошачьим, холодным и властным. Вам становилось неуютно и вы старались отвести взгляд, стыдясь, что позволили мальчишке запугать себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56