– Я всю свою жизнь был банкиром, – задумчиво сказал Сэм.
– Ты и сейчас банкир. О чем ты говоришь?
Он молча сжал ее. Он имел в виду, что больше недостоин своей профессии; теперь он чувствовал себя прелюбодеем, и это ощущение часто не покидало его целыми днями. Всю свою жизнь он был исполнен сознания долга, поддерживал респектабельность, и лишь для того, чтобы совершенно лишиться ее на пятьдесят втором году и спать с женой своего клиента. По крайней мере, его покойным родителям никогда не придется узнать об этом, даже если бы он был уличен и опозорен. Но это станет известно его жене и детям. Иногда, когда его маленькие внучки Джесси и Джинни возились на его коленях, он чувствовал себя недостойным их, и от отвращения к самому себе был готов расплакаться. В такие моменты он начинал слишком громко смеяться, досаждая этим всем домочадцам.
– Тише, дедушка, как ты шумишь, – говорила Джесси, затыкая пальцами уши.
Сэм думал об Эмме как о жене клиента, хотя по всем действительным намерениям его клиенткой была она сама. Флэп Гортон давно махнул на это рукой, с тех пор как принял позу недоступного ученого. Все счета и финансовые распоряжения, например приобретение необходимой ссуды для выкупа дома, он доверил жене. Правда, его поза не мешала ему постоянно выражать недовольство ее неспособностью поддерживать семейный бюджет в равновесии.
Их споры из-за денег были яростными и полными горечи, в них выливалось все разочарование друг другом. Когда спор начинался, Томми и Тедди хватали первый попавшийся баскетбольный мяч или скейтборд и убегали из дома. По прошествии нескольких лет, когда Эмма и Флэп исчерпали все свои доводы в спорах, даже из-за денег, ее самым отчетливым воспоминанием о жизни в Де-Мойне была одна картина: она сидит на кухне за столом, пытаясь успокоиться и чувствуя вину перед мальчиками, которых видит за окном. Томми часто лежит на траве у дорожки перед домом, отказываясь играть, в напряженном ожидании, когда это кончится и он сможет вернуться домой к своим журналам по научной фантастике и к занятиям минералогией. Тедди, еще более несчастный маленький мальчик, жаждущий любви так сильно, что он выпивает ее как воду. Он ведет мяч ужасно и делает, как обычно, неудачные броски мячом по кольцу, который пролетает в двух футах от его ободка; либо в одиночестве объезжает круг за кругом на своем скейтборде. И все это под холодным небом Айовы.
Томми, который сам был полон напряжения, мог жить в такой натянутой обстановке. Ему было достаточно улечься на своей койке и читать, не отвечая на вопросы и не откликаясь на просьбы. Но Тедди были нужны руки, которые обнимали бы его, уши, слушающие его. Он хотел, чтобы все, кто жил в доме, нежно любили друг друга. Эмма знала об этом. Жажда любви, переполнявшая ее сына, мучила ее в то время, как ее брак угасал. Томми не испытывал потребности в иллюзиях, а Тедди они были нужны, и все его надежды были на мать.
К счастью для всей семьи, первые пять-шесть лет, когда мальчики были еще очень маленькие, Эмма с Флэпом были счастливы друг с другом. Хотя бы это делало им честь. Какое-то время их совместная жизнь еще обладала некоторой активностью, благодаря которой им удалось перебраться из Хьюстона в Де-Мойн, где Флэп преподавал шесть лет. На шестой год он получил постоянную должность, хотя так и не закончил свою книгу о Шелли. Они купили себе дом и прожили в нем два года, когда Эмма вдруг обнаружила, что хочет соблазнить Сэма Бернса, своего кредитора по закладной. За эти два года что-то пошатнулось. Флэп спокойно начал свою карьеру и столкнулся с неудачей. Он всегда ее ожидал и легко с ней смирился. В обстановке научной жизни она была столь же обычной и удобной, как его комнатные туфли и курительная трубка. Но он ненавидел Эмму за то, что она позволила ей произойти. Именно Эмма должна была требовать от него удачи. Она была обязана подталкивать его, пилить, при необходимости – кусаться. Вместо этого она предоставила его самому себе, хотя и знала, что он предпочтет просто сидеть за книгой, пить кофе и разговаривать о литературе, или, как это позднее у него вошло в привычку, трахать студенток.
Эмма также знала, что ей полагалось делать, но заставлять Флэпа добиваться успеха, а самой при этом воспитывать двух мальчиков было ей не по силам. Жаль конечно, но это вообще было ей не по нутру. Флэп неправильно понял ее с самого начала. Она тоже любила сидеть и читать. Еще она любила петь песни со своими мальчиками и говорить с ними о жизни, пить вино, есть шоколад, выращивать цветы, готовить пять-шесть блюд, которые ей действительно удавались, смотреть кино и телевизор, а временами заниматься любовью, – и все это без какой-либо определенной последовательности. К тому же преуспевающие ученые всегда казались ей противными, а неудачники иногда бывали довольно милыми. Она знала, каким несносным станет Флэп, если добьется успеха, и надеялась на некую середину – положение, которое позволило бы ему оставаться дружелюбным и спокойным и немного склонным к домоседству, чтобы он охотно проводил время с мальчиками, а иногда – и с ней.
Позднее она думала, что книги о Шелли было бы достаточно. Одной книги как раз хватило бы. В собственном мнении он утвердился бы навсегда. Но он слишком долго занимался деталями, продолжал читать, доводил до блеска, в результате так и не дописав последние две главы. Флэп опубликовал три статьи, которых хватило для получения постоянной должности, но на том дело и кончилось. Эмма была слишком горда, чтобы его упрекать, она никогда бы не стала его пилить. Ненавидя ее за гордость, Флэп в отместку стал придираться к тому, как она тратит деньги. Вскоре вся активность, которая еще сохранялась в их отношениях, была направлена на деньги; единственной формой общения стали теперь споры из-за денег. Все прочее, включая секс, сделалось безличным, механическим, бессловесным. Флэп уходил в библиотеку, факультетский клуб, в свой офис, встречался со студентами и коллегами. Центр его эмоциональной жизни сместился. Шесть или восемь месяцев Эмма не обращала на это внимания, а потом ей так до боли захотелось любви, что даже гордость отступила.
– Ты меня забросил, – как-то закричала она в разгар ссоры из-за кондиционера. – Сейчас лето. Почему ты остаешься там целыми днями?
– Это моя работа.
– Какая работа? Какая работа? Лето. Ты мог бы читать здесь.
– Тебе не приходило в голову, какая ты неинтеллектуальная? Ты просто ненавидишь университеты. Ты это замечала?
– Да, мне это известно. По крайней мере, я ненавижу факультеты. Я их терпеть не могу, потому что в них царит скука.
– Какая ты самонадеянная, – Флэп был задет за живое. – Кто же там скучает?
– Каждый преподаватель в этом чертовом университете. Они просто не сознаются. По крайней мере, я же не скрываю, когда мне скучно.
– То есть всегда, – заметил он.
– Не всегда.
– Если бы ты хоть притворялась немного повеселее, ты была бы привлекательнее.
– А зачем мне притворяться?
– Ради мальчиков.
– Заткнись. Я мальчиков вижу не шесть минут в неделю. Когда я с ними, я не скучаю. Они меня ободряют. Если бы тебя это интересовало, они бы и тебя ободрили.
– Моя скука и у моих коллег гораздо культурнее твоей веселости.
– Так и сиди с ней, ученый дерьмовый. Мне не нужно быть культурной в собственной спальне.
На этом месте Флэп ушел. Он замкнулся в своей профессии и стал реже ссориться с женой. Томми, не по годам развитой, одиннадцатилетний начитанный мальчик, заметил это и стал упрекать свою мать в отдалении отца.
– Сколько в тебе злости, – заметил он однажды утром. – Мне кажется, это из-за тебя папа от нас так отошел.
Эмма остановилась и посмотрела на него.
– Как тебе понравится, если я в тебя запущу этим блином?
Но Томми не отступал, по крайней мере, в эти несколько минут.
– Мы с братом тоже здесь живем. И у нас есть право на собственное мнение.
– Я рада, что ты признаешь в нем своего брата. Обычно ты этого не делаешь. Учитывая, как ты относишься к Тедди, у тебя мало оснований рассуждать о чьей-то злости, ты не согласен?
– Ну, это разные вещи, – возразил Томми. Спор его увлекал.
– В чем же разница?
– Тедди слишком мал, чтобы уйти. Ему приходится с этим мириться. А папе – нет.
Эмма улыбнулась.
– Ты настоящий внук своей бабушки. Это меткое замечание. Возможно, мы могли бы договориться. Ты постараешься быть подобрее к Тедди, а я – к папе.
Томми покачал головой.
– Так не пойдет. Этот парень чересчур меня раздражает.
– Тогда ешь свой завтрак и не цепляйся ко мне.
Вначале фигура Сэма и его печальный вид очаровали Эмму. Когда она приходила в банк, его крупное лицо всегда оживлялось. С тех пор, как она активно кого-нибудь желала, прошло столько лет, что ей потребовалось долгое время на то, чтобы распознать свои чувства, а затем – еще восемь месяцев ушло на то, чтобы решиться на какие-то действия в связи с этим. Она встречала его жену, маленькую коренастую болтливую, чрезвычайно занятую собой женщину по имени Дотти, возглавлявшую половину общественных и благотворительных организаций Де-Мойна. Она, казалось, могла уделить Сэму немного своего времени, и в целом была так довольна собой, что Эмма никогда не испытывала угрызений совести, соблазнив ее мужа. Было очевидно, что Дотти не будет сокрушаться, если у нее на несколько часов отнимут Сэма.
Восемь месяцев Эмма с ним флиртовала. Она не могла сравниться в кокетстве со своей матерью. У нее не было других занятий романтического или эмоционального свойства, но находилось множество причин для посещения банка. Сэм Бернс понятия не имел, что с ним флиртуют, но он явно оживлялся, когда молодая миссис Гортон на минутку заходила в банк, чтобы с ним поздороваться. Его секретарша, Анджела, сознавала это немного лучше, но она никогда бы не заподозрила Эмму в подлинно темных намерениях.
– Только ты, милая, заставляешь его краснеть от смущения, – сказала она Эмме. – Я всегда радуюсь, когда ты приходишь. Он избавляется от грусти легче, чем любой другой мужчина из тех, кого я знаю. Я этого мужчину видела таким подавленным, что он едва мог мне диктовать.
Эмма подружилась с Анджелой. Она была не болтлива. Вообще-то вначале Эмма какое-то время не была уверена в успехе своего кокетства. Казалось, не найдется способа завлечь столь крупного печального респектабельного мужчину из банка в незаконную постель. И даже если ей удастся выманить его из банка, где найти эту незаконную постель? Эмма говорила себе, что это несерьезно, что ей нужно лишь внимание, сознание, что кто-то может приободриться, когда она входит в комнату. Но вообще-то это была неправда. Ее домашняя сексуальная жизнь скатилась до уровня, который в прежние времена она оценила бы как невероятно низкий. Флэп сделал счастливое открытие: новое поколение студенток, которых он учил, придавало сексу не больше нравственного значения, чем, например, принятию горячей ванны. Более того, поскольку он был по натуре ленив, его порадовало то, что, как выяснилось, ему даже не надо разыскивать этих студенток – в неряшливой одежде, достигшие брачного возраста, двадцатилетние девушки с удовольствием останавливали свой выбор на нем. Часто для совращения достаточно было зайти в комнату, может быть, послушать несколько записей и покурить с ними травки. Он быстро пристрастился к студенткам и все реже обращался к своей жене – только под действием алкоголя, либо чувства вины.
Эмма знала, что у Флэпа более сильные сексуальные побуждения, чем он расходует дома, но ни о чем его не расспрашивала. В собственной постели она ощущала свою подчиненность, что само по себе было унизительно. Она не хотела отягощать ситуации, выказывая ревность. Прошел год, половину этого времени она чувствовала отчаяние, но так маскировала его различного рода деятельностью, что, как ей казалось, никто его не замечал. Она говорила себе, что надо воспринимать вещи как они есть: ей нужен любовник. Но она жила в районе среднего класса, в городе, населенном средним классом, и у нее на руках было двое мальчиков, которых надо растить, и дом, о котором надо заботиться. Где взять время на любовника и как его найти в таком месте? Она понимала, что Сэм Бернс – глупая фантазия. Его было невозможно вытащить из банка, а если бы это и удалось, это его слишком напугало бы – ни один мужчина по своему виду не был настолько не склонен к супружеской измене.
И Эмма поставила крест на этой фантазии, а потом и на всех фантазиях. У нее стали опускаться руки; она сказала себе, что от этого плана надо отступиться. Затем однажды в ноябре она сидела в банке, болтая с Сэмом и Анджелой, а потом Сэм надел пальто, объявив, что должен поехать посмотреть принадлежащий банку дом, который будет выставлен на продажу. Эмма оживилась. Тут же она изобрела подругу, которая собирается переезжать в Де-Мойн и которой, возможно, потребуется как раз такой дом. Сэм Бернс был очень рад взять ее с собой; ему и самому этого хотелось, но он никогда бы не смог выдумать подходящий повод для приглашения.
Было очень холодно, и оба они ужасно нервничали. В доме не было мебели. По его глазам Эмма понимала, что он хочет ее. Она также знала, что решать ей. Они молча обходили пустой дом, и в конце концов неуклюже столкнулись. Она не знала, что делать. Сэм был чересчур высок, до него было не дотянуться. Потом он встал на колени, чтобы осмотреть поломанный плинтус, и Эмма, подошла к нему и положила свои холодные ладони на его лицо. Несколько минут они целовались, неловко сидя на корточках; Эмма не давала ему встать, опасаясь, что он убежит. Они занимались любовью в холодном углу, подстелив свои пальто. Эмма испытала глубокое удовлетворение; как она и ожидала, у нее было ощущение, словно ее обнимает громадный нерешительный медведь. На обратном пути Сэм замирал от ужаса, он был уверен, что об этом эпизоде узнают все. Эмма сохраняла непринужденное спокойствие. Вернувшись в банк, она обсуждала с Анджелой дом и разговаривала о своей вымышленной подруге, что получалось у нее очень убедительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56