У меня было лишь самое банальное средство. Я спросил ее:
– Патриция, можно я тебя расцелую?
То ли сила моего чувства наполнила мой голос, то ли Патриция не привыкла к подобным порывам, но только щеки ее обрели тот прелестный цвет, какой я уже видел на них, когда к загару у нее добавлялся еще и румянец удовольствия. Девочка живо отодвинула прикрывавшую ее огромную лапу и потянулась ко мне своим личиком. Оно пахло лавандовым мылом, ароматами бруссы и запахом рыжего хищника.
Кинг с напряженным вниманием следил своими большими золотистыми глазами за нашими жестами. Когда он увидел, как моя голова приблизилась к голове Патриции, а мои губы коснулись ее лица, на морде льва снова появилось то выражение, которое девочка назвала улыбкой. А когда она опять заняла свое место у него между лапами, Кинг лизнул ей волосы.
– А он часто меня целует, – со смехом сказала Патриция.
Так мы и сидели втроем, объединяемые дружеским расположением тени и земли. Я попросил ее:
– Расскажи мне, Патриция, расскажи, с чего это начиналось.
Девочка вдруг почти конвульсивно схватила льва обеими руками за гриву, подтянула к себе массивную голову и, словно в зеркало, посмотрела ему в глаза.
– Вы даже представить себе не можете, какой он был слабенький и крошечный, когда Кихоро подарил мне его! – воскликнула Патриция.
Она снова посмотрела на морду Кинга, и на ее детском лице появилось выражение – недоверчивое, умиленное, задумчивое, – которое случается наблюдать у матерей, когда, глядя на взрослого сына, они вспоминают, каким он был сразу после своего появления на свет.
– Тогда, – вздохнув, продолжила Патриция, – Кихоро, разумеется, был уже одноглазым, но носорог еще не раздавил его своим боком. Ну и я была намного меньше. Кихоро еще не полностью принадлежал мне. И когда отец отправлялся в такие углы заповедника, где никто и никогда не бывает, его сопровождал Кихоро. Ну и вот, один раз утром Кихоро – а у него, вы ведь знаете, нюх на зверей гораздо лучше, чем у моего отца, – Кихоро нашел в одной заросли малюсенького львенка, двухдневного не больше, по словам Кихоро, – совершенно одного, он казался слепым и все время плакал.
– Патриция потерлась щекой о гриву Кинга? – спросил я.
Девочка загнула палец и сказала:
– Возможно, его родители, погнавшись за дичью, выбежали из заповедника, а охотники их убили в каком-нибудь месте, где мой отец уже не в состоянии защищать зверей.
Она загнула другой палец:
– Или, например, у его матери могло быть слишком много детенышей и у нее не хватило сил позаботиться о самом слабеньком.
Девочка еще сильнее прижалась щекой к роскошной гриве.
– Или просто-напросто она недостаточно любила его, – сказала она.
В ее голосе было столько жалости, как будто перед нами находился не лев-гигант, а совершенно беспомощная кроха, не способная защититься от жестокостей бруссы.
– Вы в жизни никогда не видели таких маленьких детенышей, – воскликнула Патриция, вертясь между монументальными лапами. – Клянусь вам, Кинг был тогда меньше двух сложенных вместе кулаков моего отца. И он был такой худенький, такой голый, без единого волоска. И все время скулил от голода, от жажды, от страха. Мама говорила, что он был прямо как настоящий младенец, который только что родился. А еще она говорила, что °н слишком дохленький, чтобы выжить. Но я не хотела, чтобы он умирал.
Патриция подробно и с какой-то особенной ностальгией рассказала мне, как она ухаживала за львенком, как выходила и спасла его. Начала она с того, что кормила его из соски, потом стала давать ему много сахара, приучила к овсяной каше. Он спал с ней в одной кровати, прижавшись к ней. Она следила за тем, чтобы он никогда не простужался. Когда он потел, она вытирала его. Когда вечера были прохладные, она прикрывала его своими шерстяными кофточками, свитерами. А когда он набрал немного веса, стал гладким, Патриция устроила настоящий праздник в честь его крещения.
– Это я придумала ему имя, – сказала девочка. – Я точно знала и спорила со всеми, что наступит день и он станет настоящим королем.
Патриция снова странно по-матерински вздохнула, и тут же продолжила свой рассказ с совершенно детской интонацией:
– Вы ни за что бы не поверили, как быстро лев растет. Я только начала что-то понимать, как за ним ухаживать, а он уже вырос с меня.
Лицо девочки сразу же обрело ее истинный возраст.
– И тогда, – сказала Патриция, – тогда мы стали с ним играть. И Кинг делал все, что я хотела.
Патриция резко отбросила лапу, которая могла одним ударом превратить ее в бесформенный кусок мяса, и выпрямилась, вся напружинившаяся, напрягшаяся и невероятно хрупкая рядом с огромным полусонным хищником. Было нетрудно догадаться, глядя на ее выражавшее жажду повелевать лицо, что она собирается предпринять. Ей хотелось убедить меня – и тем самым прежде всего себя, – что в расцвете своих сил и великолепия Кинг принадлежал ей так же, как и тогда, когда он, покинутый львенок, дышал лишь ее заботами. Она крикнула:
– Он всегда, как и раньше, делает все, что я захочу. Смотрите! Смотрите!
Я никак не ожидал, что в этот же день испытаю еще одну разновидность ужаса. И тем не менее Патриция заставила меня это пережить. Хотя теперь я дрожал от страха за нее.
Девочка внезапно присела, подпрыгнула вверх, насколько могла, и, сдвинув ноги, опустилась со всего размаха, удвоившего силу ее падения, на бок льва. Отпрыгнув на землю, она повторила эту атаку несколько раз. Потом она стала бить ему по животу кулаками, головой. Потом принялась трепать гриву, схватив ее обеими руками и крутя во все стороны страшной львиной мордой. А одновременно еще и кричала:
– Ну давай, Кинг! Отвечай же, Кинг! Я тебя, большая туша, нисколько не боюсь! Давай же, Кинг! Встать, Кинг! Сейчас мы посмотрим, кто из нас сильнее.
Лев-гигант опрокинулся на спину, вытянул вперед лапу и разинул темную пасть.
«Кихоро! Кихоро! – напряженно думал я. – Стреляй! Ну стреляй же! А то он разорвет ее сейчас на кусочки».
Однако ожидаемого мною со страхом рокового рычания не последовало. Вместо него раздался громкий, хриплый, радостный рокот, послышалось веселое ворчание, которое являлось смехом Кинга. Грозная лапа, вместо того чтобы упасть на Патрицию и разбить ее на кусочки, мягко приблизилась к ней с убранными когтями, подхватила и ласково положила на землю. Патриция снова бросилась в атаку, и Кинг ответил ей так же, как и перед этим. Но он вошел во вкус игры. Он уже не довольствовался тем, чтобы обхватить Патрицию за талию и уложить ее на землю. Он теперь отбивал ее, как мяч. Каждый из его ударов являлся чудом эластичности, чувства меры и деликатности. Он пользовался кончиком своей лапы, словно обтянутой бархатом ракеткой, и ударял ею как раз с такой силой, которой хватало, чтобы тело девочки отлетело в сторону, не получая ни малейшего повреждения.
Патриция попыталась ускользнуть от этого пушистого цепа. Тщетно. Тогда она принялась за уши льва, безжалостно дергала их, совала пальцы ему в глаза. А Кинг все равна брал верх, тряс головой, перекатывался через Патрицию, но так, чтобы не придавить ее своей массой. И девочка возникала по другую сторону ото льва, и все повторялось снова.
Наконец, запыхавшись, вся в поту, всклоченная, в покрытом рыжими волосинками, сухой травой и колючками комбинезончике, Патриция прекратила игру и, переводя дух, улеглась рядом с хищником. Он лизнул ей руку и затылок. Патриция, довольная, улыбалась. Кинг продемонстрировал и весь свой ум, и всю свою покорность.
– А я очень за тебя испугался, – тихо сказал я.
– За меня!
Она приподнялась на локте и в упор посмотрела на меня, нахмурив брови и поджав губы, словно я сказал что-то очень оскорбительное для нее.
– Вы считаете, что у этого льва могло бы возникнуть желание причинить мне зло? – спросила девочка. – Вы не верите, что он в полной моей власти?
В глазах ее появилось какое-то странное выражение.
– Вы ошибаетесь, – сказала она. – Если я захочу, Кинг мгновенно разорвет вас на части. Проверим?
Прежде чем я успел ответить, Патриция толкнула голову льва в мою сторону, показала на меня пальцем и издала тихий короткий звук, глухой и одновременно свистящий. Одно-единственное волнообразное движение всех мышц, и Кинг был на ногах. Выпрямившимся во весь рост я видел его впервые. Он показался мне колоссальным. Его грива вздыбилась, прямая и жесткая. Хвост яростно бил по бокам. Глаза были уже не золотистого цвета, а холодно-желтого. Плечи подобрались. Он готовился…
– Нет, Кинг, нет – сказала Патриция.
Она приложила к расширенным от гнева ноздрям свою ладонь и несколько раз тихо щелкнула языком. И Кинг сдержал свой порыв.
Вероятно, я был очень бледен, так как Патриция, посмотрев на меня, засмеялась с ласковым лукавством.
– Вот теперь будете знать, как за меня бояться, – сказала она.
Она помассировала льву-гиганту затылок. Напряженные мышцы еще вздрагивали время от времени.
– Сейчас вам лучше уйти, – весело продолжала Патриция. – Теперь Кинг будет весь день относиться к вам с подозрением. А к следующему разу он забудет.
Патриция объяснила мне обратную дорогу. Главное, дойти до скалы. Она, очень заметная, возвышалась по другую сторону оврага. А дальше все прямо и прямо по направлению к солнцу.
Патриция вскочила верхом на Кинга. Я перестал для них существовать.
III
День клонился к вечеру и животные начали выходить из своих убежищ. Но я едва замечал их. Меня отгораживал от внешнего мира Кинг, друг Патриции, гигантский лев Килиманджаро. За дым кустом, за каждым саванным пейзажем, открывающимся передо мной мне мерещились его грива, его золотистые глаза, оскал его морды, его чудовищные лапы, которыми он, разыгравшись, отбрасывал, как мячик, Патрицию.
Когда я вернулся к машине и Бого стал говорить мне про стадо и про идущих куда-то людей, я его совершенно не слушал все из-за того же моего наваждения.
Смысл сказанного моим шофером дошел до меня только тогда, когда я увидел растянувшуюся на центральной тропе колонну масаев. Благодаря им я, наконец, стал опять воспринимать окружавшую меня действительность.
Я в своей жизни не раз встречал на дорогах кочевые племена. При этом даже у самых обездоленных из них, у самых нищих всегда был какой-то багаж, хотя бы жалкий и примитивный, который тащили на себе вьючные животные, хотя бы несколько изнуренных осликов. А вот масаи шли без единого узелка, без единого тюка, без единой холстины, под которой можно было бы укрыться от дождя, без единой посудины, в которой можно было бы приготовить пищу, без единой ноши и вообще без чего бы то ни было, что могло бы стеснить их движение.
Стадо, вокруг которого группировалась колонна, состояло из сотни худых, тщедушных коров. Позвоночник и ребра выпирали у них из-под конец настолько рельефно, словно кожи этой на скелете вообще не было. На тусклых, обвислых, покрытых кровоточащими ссадинами шкурах животных сидело несметное количество мух. Но зато само племя, или, точнее, клан, все имущество которого сводилось к этим коровам, не несло на себе ни одного из привычных последствий нищеты: боязливости или отупления, уныния или угодливости. И женщины в хлопчатобумажных лохмотьях, и мужчины, скорее обнажаемые, нежели облачаемые свисающим у них с плеча – с той стороны, где они держат копье, – куском ткани, шли, не сгибаясь в спине, с прямыми затылками и гордо поднятой головой. По всей веренице, от одного к другому, неслись раскаты смеха и резкие крики. На свете не было людей богаче их, причем именно потому, что, ничего не имея, они и не желали ничего иметь.
Колонна масаев загородила собой всю дорогу. Им не составило бы труда, посторонившись вместе со стадом, пропустить нашу машину. Им это даже и в голову не пришло. Бого пришлось обгонять вереницу по бруссе. Впереди шествовали юные воины клана, три морана в своих касках из волос и красной глины. Первым шел Ориунга, самый высокий, самый красивый и самый дерзкий из всех троих.
Я высунулся из окна и крикнул ему:
– Квахери!
Дети и женщины, следовавшие за моранами, радостно откликнулись на это ритуальное приветствие. Ориунга даже не повернул головы.
Время, оставшееся до наступления темноты, я провел один у себя в хижине. Я полностью опорожнил свои чемоданы, разложил их содержимое, расставил книги, спрятал продукты. Я не знал, сколько еще пробуду в Королевском заповеднике. Все зависело от Кинга. Ну разве я мог торговаться с судьбой из-за других дней, подобных тому, что я только что прожил?
Когда подошло время отправляться в бунгало Буллитов на ужин, я сделал это не без опаски. Я боялся обнаружить там то же, что и накануне: жеманство, деланную веселость, нервозность. Однако, войдя в дом, я сразу же понял, что мои опасения были напрасны.
Правда, Сибилла оделась, как положено одеваться для вечернего приема, и Буллит приклеил к голове свои рыжие волосы, и на Патриции были ее темно-синее платьице и лакированные туфельки, и столовая была освещена свечами. Однако все эти детали, которые накануне создавали атмосферу искусственности и дискомфорта, придали этому вечеру, непонятно даже как, легкость, непринужденность и очарование.
Сибилла воздерживалась от каких-либо намеков на случившийся с ней накануне нервный срыв. По тому, как непринужденно она себя вела, можно было подумать, что она про него просто забыла. Кроме того, у меня создалось впечатление, что условности, принятые в светских играх, Сибилле были необходимы только при первой встрече и что в дальнейшем в разговоре с ней можно было переходить на совершенно естественный тон. И у меня возникло ощущение, причем сразу, что она относится ко мне, как к другу.
Буллит с простодушной радостью поблагодарил меня за то, что я захватил с собой бутылку виски.
– А то, понимаешь, старина, у меня как раз кончились мои запасы, – сказал он мне на ухо. – Между нами, я, кажется, слегка перебираю.
Что же касается Патриции, то она, на этот раз очень кроткая и очень ласковая, не имела абсолютно ничего общего с всклокоченной, неистовой девчонкой, которая под деревом с длинными ветвями навязывала свои капризы гигантскому льву Килиманджаро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25