Я посмотрел на себя в зеркало – хоть плачь! Толстяк, брюки пузырятся на бедрах. Размазня, лицо словно груша, губы, как всегда, слишком красные. Им придется полюбить мою душу и лишь позже, – кое-что еще, ниже.
Мама крутилась вокруг Дженни, та отвечала ей вежливо и с достоинством. Я молча ей улыбнулся. Правда же, Келвин, в один прекрасный день Дженни кого-то осчастливит, станет кому-то чудесной женой? Ну, матушка, ты даешь! Я снова улыбнулся Дженни – будь как дома, я твой друг, мы соседи, и ты просто заглянула в гости, это вполне естественно, хотя за все твои тринадцать лет это лишь третий или четвертый раз. Тринадцать лет! Столько еще всего впереди!
– Пойдем в сад, – предложил я.
– Но ведь ты с папой хотел кататься на машине? Ничего? – спросила она.
– Что скажешь? – добавила мама.
– Он не будет возражать.
– Как знаешь. Тебе жить…
Я почти услышал, как ее ногти медленно впиваются в ладони.
Мы вышли в сад, и я стал ждать, когда Дженни заговорит. Наверное, я казался ей эдаким гигантом, патриархом, вершителем судеб, и вдруг мне нечего сказать, я смотрю куда-то в сторону.
– Меня тут уроки совсем доконали.
– Не только тебя.
– Что?
– Нет, это я так. Извини. На чем ты споткнулась? Она протянула мне учебник алгебры. Я посмотрел на пример – ничего особенного.
– Вы из-за этого с Тристрамом препирались? – спросил я помимо своей воли.
– Нет. Кто-то сказал ему, сколько мне лет; и он не захотел признаться, кто… А ты все видел? Но как же…
– Проснулся, выглянул в окно, вижу – вы. Но слышать я ничего не слышал. Значит, из-за глупости повздорили?
– Да, вроде. Он не захотел признаться, и точка.
– Правда?
– Глупо с его стороны. – Она улыбнулась, глядя себе под ноги. – А до этого он не смог справиться с моей математикой.
– Программы разные. Такой, как у нас, нигде в Кентербери нет.
– Да-а?
Вот тебе и «да-а».
– То есть вы друг с дружкой не очень сошлись?
– Вроде нормально.
– А ты ему нравишься.
Едва сказав это, я понял – я ступил на совершенно ложный путь. Получалось, что никому нет дела до моего гигантского фаллоса – я сам так велик, что могу взять на себя заботы о целом мире. Гуру, отец родной, патриарх – мыслимо ли, чтобы я мог кого-то подклеить, за кем-то приударить? Кто-то другой может упиваться грудью Дженни, наслаждаться потаенными уголками ее тела – только не я. Мое предназначение – грезить за других, воплощать в жизнь чужие грезы, сводить влюбленных и делать их фантазии реальностью. Не мне прикасаться к бедрам Тристрама, не мне сгорать от страсти, мой удел – помогать. Я существовал через других. Давал энергию каждому их толчку. Пускал рябь по поверхности их чувств. Вкладывал силу в каждый их натиск.
– Ты правда думаешь, что я ему нравлюсь?
– Конечно.
– Тут рядом он один примерно мой ровесник, и мама говорит, мне нужен приятель, тогда я перестану путаться у нее под ногами. Если я ему и вправду нравлюсь…
– Еще как. – Приятно, когда на тебя вот так смотрят, жаждут услышать – да, это правда. Ощущаешь себя настоящим гуру. Какие у нее глаза!
Раздался голос моего отца – он выкликал мое имя.
– Везет тебе – скоро сам будешь машину водить.
– Когда получу права, возьму тебя прокатиться за город, если хочешь. И Тристрама можно прихватить.
– С удовольствием. – Она перешла на легкий шепот. – Иди, а то отец будет сердиться.
– Неважно, сколько тебе лет, родители все равно сердятся. Мы для них так и остаемся детишками.
Я прошел с ней по саду, через дом и вывел на дорогу.
– Заходи в любое время. Можно без предупреждения, – крикнул я ей вслед. Да уж, милая моя, предупреждать меня не надо. Я всегда начеку.
Почти все воскресенье я прозанимался у себя в комнате, чувствуя, что от предстоящего экзамена у меня в голове делается большая дырка. Никто прямо на меня не давил, но напряжение витало в воздухе. Родители были полны задорного оптимизма, будто высший балл уже был у меня в кармане; в школе ребята и учителя особых церемоний по моему поводу не разводили, но им было важно, чтобы я заработал стипендию – престиж для школы, а это привлечет учителей получше, лучше станут учиться ученики, школе выделят больше средств. А у меня из-за всего этого – дырка в голове.
Занимаясь, я время от времени выглядывал из окна и смотрел в соседский сад, но Дженни с Тристрамом там не появлялись. После ссоры Дженни, как дама, первый шаг, естественно, сделать не может. Видимо, придется поговорить с Тристрамом. Пусть играют в саду, пока я корплю за книжками. Понимаешь, детка, раз уж я Господь Бог, изволь играть по моим правилам. Согласен?
ГЛАВА 8
Тристрама я поймал во вторник вечером, у выхода из школы. Я увидел, что его игрушечные бедра пытаются проплыть мимо меня, и у меня слегка засосало под ложечкой, но я переступил через сентименты и просто встал у него на пути. Куда ему было деваться? Пришлось идти домой вместе со мной.
– Как делишки? – спросил я.
– Как будто ничего.
– В школе порядок?
– Полный.
– А новый дом как?
– Тоже ничего.
– Иногда мне попадалась молодежь и поразговорчивее. Что это с тобой?
Он шел молча, не глядя в мою сторону.
– Знаешь, что значит «отпугивать»? – спросил я. Он опять ничего не сказал.
– Это значит заставлять кого-то тебя невзлюбить.
– Знаю.
– Что же тогда молчишь?
Его дурацкая дворцовая революция начинала действовать мне на нервы.
– Ты вправду хочешь знать? – спросил он, как бы и угрожая, и побаиваясь, что я скажу «да».
– Почему же нет?
– А не рассердишься, ничего мне не сделаешь? Господи, неужели я в его глазах такое чудовище? Где это я так переборщил?
– Говори.
– Почти в самый мой первый день в школе ты сказал мне, чтобы я так больше не делал, а я не сделал вообще ничего – и ты велел мне назвать свою фамилию. Абсолютно ни за что, и ты даже не сказал мне, в чем я провинился.
Ой-ля-ля… я сразу вспомнил нашу первую встречу.
– Слушай, ну извини. Я правда не помню, в чем там было дело, но раз ты говоришь, значит, я был не прав. Извини. Наверное, я тебя с кем-то перепутал. Ну, забыли об этом? Извини.
Он пожал плечами, что-то пробурчал себе под нос. Еще минуту мы шли молча, и я чувствовал, что ему явно не по себе.
– Знаешь, о чем я хочу тебя спросить? – обратился к нему я.
Он опять что-то буркнул.
– Что ты думаешь о Траншанах?
– Я их почти не знаю.
– А первое впечатление? Ответа не последовало.
– Как насчет Дженни? Ты ей нравишься.
– Вообще она ничего, но… А ты откуда знаешь?
– На той неделе я помогал ей с уроками. Трудный материал. У них совсем не та программа, что у нас. Я едва разобрался.
Так, что скажешь теперь?
– А-а.
Вот тебе и «а-а».
– На Малберри-роу подростков больше нет – только вы двое. Ты мог бы заглядывать к ней почаще. У нее такая мамаша… сам понимаешь.
Он хихикнул и улыбнулся – вполне благожелательно. Уже на нашей улице спросил, когда я буду сдавать на права.
– А что?
– Да так, просто. Ты ведь сказал, что сможешь подвозить меня в школу. Я и подумал…
– Все остается в силе, Тристрам.
– Как-то непривычно.
– Что именно?
– Когда кто-то из школы зовет меня по имени – а то все Холланд да Холланд.
– Ну, мы ведь живем, можно сказать, друг у друга на коленях. Так что можно и попроще. И тебе совсем не обязательно звать меня Эпплби. Я Келвин. Годится?
– Даже в школе?
– Даже в школе.
Дырка в голове меньше не стала, но возникло какое-то пьянящее ощущение силы – приятно вот так, походя, делать маленькие подарки.
Вечером я сидел на крыше и вел наблюдение. Делал вид, что играю с телескопом. Улица просматривалась прекрасно, и я ждал, когда из дома девятнадцать Тристрам отправится в дом семнадцать. Если он этого не сделает, весь спектакль насмарку.
Небо было сумеречным, серым – никакого буйства красок, никаких багряных закатов. Приуныв, я навел телескоп на комнату Дженни. Она была там, и я затрепетал, но она просто сидела и читала книгу. Ну, что же этот гаденыш не идет? Я до того приуныл, что направил телескоп в небо. Одни облака, даже луны не видно – смотреть не на что. Я снова навел телескоп на дорогу – ага, правда восторжествовала! По дороге, как всегда, чуть враскачку, шел он. Пай-мальчик, заставивший меня так долго ждать, переоделся и даже прошелся расческой по своим золотистым кудрям. Синие брючки, бежевая водолазка – маленький щеголь. Давай, щеголяй, крошечка моя. Я навел телескоп прямо на его лицо, и оно заполнило весь окуляр. Сюда бы еще бинокль! Потом взял пониже, оглядел его целиком. Телескоп по собственной инициативе сфокусировался на его ширинке… Отгадайте загадку, что это такое: за стозубой решеткой сидит дикий зверь? И выпуклость есть. Аккуратненькая такая выпуклость на его штанишечках в обтяжку. Вот бы мне так обтянуться да с выпуклостью и с легким радостным чувством идти на свидание… мечта, фантазия, зависть Он вошел в дом, унося с собой мою мечту.
Миссис Траншан подозрительно оглядела его с ног до головы.
– Тебе что, уроков не задали?
– Я уже все сделал.
– Ну, если родители тебя выпустили… не знаю, как там с уроками у Дженнифер. Сейчас посмотрю, а ты пока иди в гостиную.
Она не улыбнулась, не рассердилась. Господь посылает нам испытания, это одно из них – вот что было написано на ее лице. Тристрам попробовал ей улыбнуться, но мышцы лица застыли, губы сомкнулись, по поверхности щек прошла легкая рябь. Он быстро закрыл рот.
– Проходи. В гостиную.
Она повернулась и пошла наверх. Он вошел в гостиную. Единственным источником света в ней был телевизор, по экрану носились ковбои, и комнату наполняли их истошные вопли и гиканье. Тристрам подумал, что в комнате никого нет, но над одним из кресел появилась подсвеченная мерцанием телевизора лысина, сместилась в его сторону и снова отвернулась к экрану.
– Ой, извините. Я не знал… – Голос Тристрама утонул в ружейном огне.
– Что?
– Извините. Я не знал, что здесь кто-то есть.
– Не страшно. Присаживайся. Смотри, как их отстреливают на консервы, ковбойские фильмы без этого не обходятся, так?
– Наверное.
– Наверное! Факт, что не обходятся. Ты новый сосед, да?
– Да.
– Странно, что твои родители не заглянули, приличия ради. Хотя, с другой стороны, что они здесь забыли? Ты-то к Дженни пришел?
– Да.
– Это хорошо. А то ей скучно. Сестра всегда к ней цепляется. А она чудесная девочка. Почему же ты забрел сюда, если пришел к ней?
– Миссис Траншан велела.
– Вот как? Ну, раз велела, лучше ей не перечить. Сигарету? Хотя ты, конечно, не куришь. Дурная привычка. Но я верю в свободу выбора. Так не куришь?
– Нет.
– Ну и ладно. Посиди, посмотри в ящик. Как их отстреливают на консервы.
Открылась дверь, и свет из холла резанул по экрану телевизора. Реймонд Траншан застонал. Тут же в гостиной зажегся полный свет. Он застонал снова.
– Ты же ослепнешь, Реймонд, если будешь сидеть в темноте.
– Какая же темнота, дорогая, – телевизор включен.
– Вижу, что включен. Оторваться не можешь от дурацкого ящика. Ослепнешь, как пить дать. Келвин, дружочек, – сказала она неожиданно дружелюбным голосом, – иди наверх, к Дженнифер. Только не засиживайся допоздна. Завтра в школу.
– Тристрам, миссис Траншан.
– Что «Тристрам»?
– Так меня зовут. Не Келвин, а Тристрам.
– Да, конечно. Ну, дуй наверх.
Выходя, Тристрам хотел сказать хозяину «до свидания», но свет в гостиной уже погас.
– Что ж, если кто хочет ослепнуть, имеет полное право, – заметила миссис Траншан, и Тристрам не посмел даже пискнуть.
Он взглянул вверх, на ступеньки. Лимонно-зеленые ковры, на белые стены сведены рисованные модели первых поездов и машин. Он взбежал по лестнице через три ступеньки, на площадке остановился и посмотрел вокруг. Шесть дверей – все белые, все одинаковые. Полминуты он старался решить, в какую войти. Наконец услышал за одной из них звуки легкой музыки, опустился на колени и приложил ухо к замочной скважине. Улыбнулся, встал, набрал в легкие воздуха – и открыл дверь.
Дженни лежала на кровати и читала журнал. Лежала на животе, согнув колени и болтая ногами в такт музыке, подперев голову руками. Увидев Тристрама, она отпустила ноги, и они плюхнулись на пружинящую кровать, перевернулась на спину и села. При этом юбка немного задралась, и Дженни ее одернула.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Дженни – все-таки хозяйка – поднялась и уставилась в пол перед ногами Тристрама.
– Привет, – поздоровалась она.
– Что читаешь?
– Так, журнальчик. Хочешь посмотреть? Оторвав глаза от пола, она посмотрела на него.
Он пожал плечами.
– Подожди, сейчас пластинку переставлю. А эта тебе понравилась?
Теперь она не отводила глаз от его лица.
– Ничего. А ты меломанка?
– Как сказать? Не совсем. Пластинки уж больно дорогие.
– Да? Я не в курсе, вообще их не покупаю. А что, карманных денег тебе на пластинки не хватает?
– Должно хватать, да враз куда-то деваются.
– У меня то же самое.
До сих пор он тупо смотрел в какую-то точку на кровати, но наконец поднял голову. Их взгляды встретились – и разошлись.
– На что ты их тратишь? – спросила она.
– Сам не знаю. На всякую всячину. На хрустящий сыр с луком.
– Врешь. – Она хихикнула.
– Точно.
– Запах – бррр!
– Знаю.
И они захихикали вместе. Снова наступила тишина. Дженни продолжала возиться с проигрывателем.
– Черт.
Она не могла просунуть пластинку под ручку звукоснимателя. Тристрам опустился рядом на колени.
– Дай я.
– Не разобьешь?
– Не бойся. – Пластинка скользнула на место. – Порядок.
– Это Вероникина, – объяснила Дженни. – Она все время пластинки покупает, а потом они ей надоедают.
– Сколько ей лет?
– Шестнадцать. А что?
– Просто так. С виду она старше.
– Знаю. Все это говорят. Но она иногда такие штучки выкидывает, будто ребенок. Честно, ты даже не поверишь.
– Например?
– Не поверишь. Честно.
– Поверю. Не стесняйся.
– Нет, все равно не могу, все-таки она – моя сестра.
– А я тебе расскажу про брата.
– А что мне твой брат, я с ним вообще не знакома. Даже не знаю, как зовут.
– Филип. Когда познакомишься, я тебе про него расскажу. Обещаю. Так какие штучки выкидывает твоя Вероника?
Дженни взглянула на проигрыватель, стараясь глазами поспеть за движением пластинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22